– Это был военный врач.
– Да хоть бы и сам губернатор Магелланского архипелага или архиепископ Манильский! Я-то вижу деревянную ногу, а не крест святого Фернандо на твоей груди.
– А, пустяки, – поморщившись, отозвался Колас и испытующе посмотрел на Кармину. Можно было подумать, что одним только взглядом он высосал из нее всю кровь, потому что из просто бледной она сразу стала мертвенно-бледной.
– Деревянную ногу… – повторил Хуан-Тигр, наклонившись, чтобы осторожно ее потрогать, как если бы он касался настоящей ноги, израненной и нестерпимо болящей. – И не деревянную и не ногу, а протез из красного дерева с инкрустациями из перламутра и слоновой кости – вот чего ты заслуживаешь! И еще тебе полагаются костыли из палисандра с подушечками из дамасского шелка! Если в Испании еще существует справедливость, то правительство должно тебе это оплатить! Но ты, сынок, не расстраивайся: я тебе куплю все что нужно. Куплю даже кресло на колесиках.
– Ни к чему это… – отозвался Колас, не отрывая взгляда от Кармины.
– Конечно, ни к чему, – подхватила вдова. – Дайте же нам, милый человек, хоть слово сказать: мы тоже хотим поздороваться с Коласом. Здесь тебя все очень любят. Любят гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Из-за того что ты теперь безногий, мы не стали уважать тебя меньше. Ведь даже и с одной ногой можно далеко уйти.
– Я и так приехал с другого края света, да к тому же плыл по океану. Так что…
И Колас, продолжая смотреть на Кармину, казалось, вопрошал без слов:
«Кто она, эта девушка – такая хорошенькая, такая скромная, такая пугливая?» И вдова Гонгора ответила на этот его безмолвный вопрос:
– Это Кармина.
– Кармина?
– Ну да. Я же тебе писал… – торопливо вставил Хуан-Тигр.
– Кармина… Кармина… – твердил Колас, пытаясь припомнить.
Кармина бросилась бежать и, спрятавшись в магазинчике, горько разрыдалась.
– Да, но… – в недоумении пробормотал Колас.
– Оставь ее пока в покое, – сказала вдова. – Удивилась… Испугалась… Она к тебе еще не привыкла. Я ей столько о тебе рассказывала… Но уж коли дон Хуан молчит, то я сама тебе скажу, какие у нас еще новости.
– А я как раз и собирался, сынок, сообщить тебе об этом, – поспешил высказаться Хуан-Тигр. – Теперь у тебя есть мать.
Но, поскольку одной этой скупой фразы было явно недостаточно, чтобы Колас понял ее смысл, вдова уточнила:
– А ведь дон Хуан-то у нас женился. Думаю, что и ты обрадуешься так же, как радовались этому все мы. Так было лучше и для него, и для нее, и для тебя…
– Как же мне не радоваться? – воскликнул Колас, ласково улыбнувшись. Сжав своими ладонями руки Хуана-Тигра, он наклонился и почтительно их поцеловал. – Это для меня самая большая радость, какую я только мог получить, вернувшись в Пиларес. Поздравляю вас, отец, от всей души поздравляю. Да, но кто же она? Мне-то казалось, что…
Окончанием этой фразы стал взгляд Коласа, брошенный им на вдову. Она снова покраснела и, принужденно улыбнувшись, ответила:
– Это тебе только показалось. Дон Хуан женился на той, на которой он и должен был жениться. На той, которая была ему послана Богом.
Хуан-Тигр позеленел. У него дрожали и уши, и голос, когда он заговорил:
– Так было суждено. Помнишь, я частенько внушал тебе в моих письмах: ты должен смотреть на эту женщину как на свою мать. И уважать ее как свою мать. Ну, вспомнил?
Колас почувствовал, как земля у него под ногами начала вращаться со страшной скоростью. Он провел рукой по лбу. Хуан-Тигр стоял, опустив голову. Вдова жадно вглядывалась в Коласа, но выражение его лица оставалось прежним.
– Эрминия… – прошептал он. И вдруг, словно встрепенувшись, с жаром добавил, пожимая руки Хуана-Тигра: – Да, да, так суждено. Так лучше для всех. Поздравляю вас, отец.
И тут все они – и донья Илюминада, и Хуан-Тигр, и Колас – одновременно с облегчением вздохнули.
– Ну, беги скорее, сынок, – выпалил Хуан-Тигр, которому не терпелось остаться одному. – Иди поздоровайся со своей матерью. Проводите же его, сеньора: я не могу отлучиться, оставив торговлю без присмотра.
Встретив Коласа, Эрминия не изменилась в лице. Она не скрывала своей радости, что он живой, и своей печали, что он хромой. С невозмутимым спокойствием, ничуть не конфузясь в присутствии доньи Илюминады, Эрминия сказала:
– Не знаю, что ты можешь обо мне подумать, но мне бы не хотелось, чтобы ты думал плохо. Я не хотела причинить тебе боль или разбередить затянувшуюся рану, но я должна сказать тебе всю правду: для меня ты всегда был ребенком, у которого сердце вдруг начинает бешено биться, а ум туманиться. Разгорячившись, он срывается с места, бежит куда глаза глядят, бежит до тех пор, пока обволакивавший его туман не рассеется и он наконец не упадет без сил. Да, я любила тебя, но любила как старшая сестра, хотя как раз этого-то ты и не мог стерпеть. А теперь, когда ты калека, я чувствую, что буду любить тебя как мать.
– Эрминия, – вмешалась донья Илюминада, – ты настоящая женщина. Однажды в трудную для тебя минуту я уже говорила тебе об этом, заглянув в самую глубину твоей души. И теперь я снова могу повторить тебе то же самое.
– Поживем – увидим, – решительно ответила Эрминия.
– А теперь и я должен сказать тебе всю правду, чтобы не оставалось никаких недоразумений, обид или подозрений – взял слово Колас. – Проверив себя в разлуке, я отчетливо увидел, что моя любовь к тебе, Эрминия, была не влечением мужчины к женщине, но благоговейным поклонением, культом. Я смотрел на тебя снизу вверх – так недосягаемо высока была ты для меня… Так высока… Если бы ты ответила на мою любовь, я бы в тебе разочаровался, и ты уже не была бы для меня тем, чем была прежде. Раньше я трепетал перед тобой как перед святыней, а сейчас, когда ты стала женой того, кто мне как отец, я буду уважать тебя еще больше. Только теперь, и это мне особенно приятно, мое чувство станет простым и сердечным. Ну а то, что ты говоришь о материнской любви, – это, на мой взгляд, тебе просто кажется: между сверстниками такой любви не бывает, это иллюзия. А от иллюзий я уже избавился.
– От иллюзий! Избавился! – насмешливо повторила донья Илюминада. – Если ты так думаешь, то ты наверняка все еще такой ребенок, как сказала Эрминия.
Итак, появление Коласа всякого по-своему успокоило. А он думал, что, вернувшись домой, будет всем в тягость! Хотя вдова Гонгора и боялась, что присутствие Коласа стеснит Хуана-Тигра, только что начавшего свою семейную жизнь, и поставит его в неловкое положение, произошло как раз наоборот: Колас не только не был Хуану в тягость, но даже стал для него отдушиной, поскольку на молодого человека начал теперь изливаться весь тот нескончаемый поток нерастраченных чувств, которые изначально предназначались Эрминии, но, по робости ее супруга, так и не были ей высказаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84