Мало-помалу Хуан-Тигр настолько привык к этому прозвищу, что наконец принял его как свое собственное имя. Можно предположить, что ему даже льстило сравнение не с кем-то, а с самим тигром! Это было верным признаком того, что не очень-то Хуан-Тигр был и уверен в собственной свирепости.
Не только внешний вид Хуана послужил поводом для его прозвища. Были и другие причины, как смутные и неясные, так и довольно основательные. К разряду первых относилась молва (или, лучше сказать, легенда) о предыстории появления Хуана-Тигра на торговой площади, причем люди уверяли, что все это чистая правда. Поговаривали, что он был вдовцом, собственноручно убившим свою первую жену. То ли ему просто наскучила семейная жизнь, то ли он отомстил бедняжке за то, что нарушила брачные обеты. Считалось, что это убийство (или как его там назвать) Хуан-Тигр совершил на Филиппинах, когда он там служил королю и отечеству. Впрочем, непосредственными причинами этого прозвища были, во-первых, его вспыльчивость, выражавшаяся в периодических приступах ярости, и, во-вторых, присущие ему степенность и выдержанность. Дон Хуан был немногословен и умел держаться с достоинством. Когда он сидел за своим прилавком один, то казался спокойным и сонно-неподвижным крокодилом. Потягиваясь, он неторопливо и шумно зевал – на манер настоящего тигра или тучного аббата. Довольно странный внешний вид Хуана, его полная отрешенность, совершеннейшее равнодушие к происходящему и, наконец, притягивающее чувство близкой опасности делали свое дело: детвора, несмотря на внушающую ужас кличку, находила неизъяснимое удовольствие в том, чтобы его дразнить. Малыши пытались разозлить Хуана-Тигра, оставаясь при этом, впрочем, на почтительном расстоянии. А он, прикрыв глаза, долго делал вид, что ничего не замечает. Тогда озорники, осмелев, подходили к нему все ближе и ближе, до тех пор, пока, исчерпав запас терпения, он не вскакивал с места, как одержимый. Если его противниками были дети постарше, Хуан преследовал их, зажав в руке пеньковую веревку, которой и стегал их по заднице. А вот те, кого он обгонял, получали на память огроменные синяки, не проходившие целую неделю. К малышам Хуан-Тигр применял другую тактику – обстреливал их сушеными каштанами, лесными и грецкими орехами или жареными бобами, хватая их из корзин. Это было похоже скорее на игру, чем на сражение, дети катались по земле, отнимая друг у друга съедобные «снаряды».
И вот тогда Хуан-Тигр налетал на эту кучу-малу, выхватывал из нее одного-двух ребятишек, самых хорошеньких и пухленьких, и уносил их к себе за прилавок, где и содержал их в плену, не отрывая от них сверкающих глаз. Они дрожали от страха, словно в плену у людоеда, что, впрочем, не мешало им втихомолку грызть бобы и каштаны, искоса поглядывая на своего похитителя.
– Ага, вот вы и попались, мошенники! – глухо рычал Хуан-Тигр. – Кушайте-кушайте, голубчики, недолго же вам теперь осталось! Раз уж попали в плен, так наедайтесь-ка до отвала, голодом морить я вас не буду! Вот откормлю-ка я вас хорошенько орехами да каштанами, как индюков к Рождеству, а после, таких вкусненьких, таких жирненьких, съем: ам-ам… Пальчики оближешь, вот так вот: ам-ам-ам!..
И Хуан-Тигр хватал одного из ребятишек в охапку, подносил его к своим губам и щекам, терся колючей щетиной о нежное детское личико и скалил зубы, делая вид, будто хочет съесть малыша. Ребятишки заходились в безутешном плаче. Не имея своих собственных, Хуан-Тигр обожал детей, и ему казалось, что всем понятно: на малышей он нападает шутки ради. Он изо всех сил старался быть ласковым, нашептывая нежные слова и смягчая свой грубый голос, но у него не получалось выдавить из себя ничего, кроме злых слов и хриплого рычанья, и он начинал по-настоящему злиться и на себя самого, и, судя по всему, на ребятишек, как он себя за это ни ругал.
– Какие же вы вкусненькие! Просто объедение! Язык проглотишь! Вот я вас сейчас и съем прямо с потрохами! Ам-ам… Какие вы нежненькие, как парное молочко! Душистенькие, как горные травки! Ну и чего вы тут разревелись, дурачки? А ну, хватит хлюпать, терпеть не могу, когда ревут! Да ну вас, кыш отсюда!
Оправившись от страха, дети возвращались и на следующий день, привлекаемые риском и сушеными каштанами.
Друзей у Хуана-Тигра было немного, но зато это были настоящие друзья. Один из них, Начин де Нача, торговал на рынке шапками собственного изготовления. Старый хитрец и ужасный хвастун приходил сюда в базарные дни, по четвергам и воскресеньям, из Кампильина – деревушки в окрестностях Пилареса. Поравнявшись с ларьком Хуана-Тигра, Начин прилаживал рядом свое диковинное деревянное сооружение, похожее на утыканную с обеих сторон гвоздями двускатную крышу.
Развесив на гвоздях черные деревенские шапки, суконные и войлочные, он начинал рассказывать нескончаемые сельские байки о колдовстве и поверьях. Выслушав своего приятеля внимательно и задумчиво, Хуан-Тигр поднимал его на смех, называя эти легенды языческими россказнями и бредом темной деревенщины, хотя рассказы Начина оставляли в его душе смутное беспокойство и необъяснимый страх перед сверхъестественным.
А еще Начин любил рассказывать грубовато-скабрезные и сальные анекдоты (реальные или выдуманные), которые вызывали одобрительный и зычный, с металлическим отзвуком, хохот Хуана-Тигра. Только тогда-то и можно было услышать, как он смеется. Впрочем, если героем анекдота оказывался обманутый муж, Хуану-Тигру было уже не до смеха: он начинал грозно хмуриться, и у него начинал дрожать подбородок. Иной раз говорили они и о политике. Во времена Славной революции Хуан-Тигр и Начин де Нача вместе волокли по улицам Пилареса бюст королевы Исабель II – дамы грудастой и развратной. Начин де Нача сохранил верность революционным устремлениям своей молодости, а вот Хуан-Тигр, наученный, по его словам, житейским опытом и долгими размышлениями, с годами выработал собственное – не для посторонних – политическое кредо, согласно которому власть должна принадлежать безупречно честным и образованным людям. Такой тип правления он называл «диктатурой головастых».
– Хоть я на двадцать лет тебя старше, но вот уж на чем стоял, когда только начал шевелить мозгами, на том и сейчас стою. А вот ты, Хуан, так изменился, что даже и не верится! – восклицал Начин де Нача, хитро поглядывая на приятеля и поглаживая бархатное украшение одной из своих шапок.
И Хуан-Тигр ему отвечал:
– Да и мне тоже не верится, что вот и ты, такой смекалистый, не можешь допетрить, где тут собака зарыта. У тебя и раньше-то в башке было пусто, а теперь уж и подавно. И вот я долго ко всему присматривался и теперь кое-что понимаю. И вот что я тебе скажу: то, во что ты веришь и во что раньше я и сам верил, – это все чепуха, вздор, бредни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84