Понятно тебе?
Хуан-Тигр приспосабливался к тому, с кем он разговаривал, – к его умственным способностям, званию и характеру: с людьми культурными он пытался говорить возвышенно, ну а в разговоре с Начином, этой деревенщиной, он употреблял самые просторечные слова и выражения. И вот что он сказал дальше:
– Пусть каждый под страхом смерти делает то, что ему положено. Жена, изменяющая мужу, – это все равно что солдат, бегущий с поля боя: оба приносили присягу, оба ее и нарушили. Высшая мера – четыре выстрела в спину.
Как только Хуан-Тигр слегка, словно боясь обжечься, касался этого вопроса о прелюбодеянии (на котором он, по всей видимости, был помешан), он крепко зажмуривался, словно для того, чтобы не увидеть перед собой нечто для других незримое. А потом вдруг широко открывал обезумевшие глаза, как если бы жуткое видение обитало у него внутри и он от него пытался убежать.
– Пусть каждый под страхом смерти делает то, что ему положено, – повторял Хуан. – Вот я, например, буду делать то что надо. А если не сделаю, то пусть меня удавят. Вот и вся моя конституция, статья первая и единственная: и государством, и семьей должны управлять это, и это, и это. – И Хуан-Тигр изо всей силы ударял себя рукой по лбу, по бицепсу правой руки и по ребрам около сердца, подразумевая ум, трудолюбие и честь, которая для него была равнозначна доблести.
Ставя долг и честь превыше всего, он постоянно рассуждал о них и подкреплял свои слова стихотворными цитатами из классиков. Страстный поклонник театрального искусства, Хуан-Тигр играл в любительской труппе «Романтическая Талия», которая иногда субботними вечерами собиралась в театре «У фонтана», где репетировала драмы и комедии и время от времени давала спектакли для друзей и родственников. Хуан-Тигр обычно выбирал роль ревнивого мужа в драмах Кальдерона – мужа, который по любому подозрению, самому ничтожному и пустячному, приговаривает свою супругу к высшей мере наказания, как, например, в пьесе «За тайное оскорбление – тайная месть» или «Врач своей чести». Эти пьесы Хуан-Тигр любил больше других. И надо было видеть, с каким достоинством он, словно одержимый священным гневом, вершил праведное возмездие, представляя на сцене трагический акт женоубийства, чем доводил едва ли не до истерики некоторых зрительниц, поведение которых, как поговаривали, было небезупречно. Одна из таких впечатлительных дам, вцепившись в руку своего флегматичного супруга, шептала ему на ухо: «Да хранит нас кротость святого Иосифа! Нет, ты видел такого дикаря? Уж я-то уверена, что он и впрямь прикончил свою жену – да не одну! Кровавый убийца! Синяя Борода! Благодарю Создателя, что мне достался такой благоразумный муж! Видишь, к чему приводит слепая подозрительность по пустякам? Видишь, что значит верить клеветникам и сплетникам? Ах, Боже ты мой! Не слушай, дорогой, что болтают люди!»
Начин де Нача был старым, верным другом – другом на каждый день. Но, даже питая к нему самые добрые чувства, Хуан-Тигр тем не менее не мог не признать, что его приятель был все же весьма неотесан. А вот самым любимым другом, которого Хуан прямо-таки обожал и в обществе которого он просто дурел от радости, был некто Веспасиано Себон, бродячий торговец шелками и позументом – третьеразрядный донжуан и болтун каких мало. Два-три раза в год он появлялся в Пиларесе. Останавливаясь недели на две, Веспасиано приносил в город не только свой товар, но и всякие неправдоподобные истории.
Из всех обитателей базарной площади наибольшим почтением и уважением Хуана-Тигра пользовалась вдова донья Илюминада, по мужу Гонгора. Хуан-Тигр был приятелем ее супруга, скончавшегося несколько лет назад. Палатка дона Хуана размещалась в галерее того самого дома, где находился принадлежащий вдове магазин тканей, так что его ларек и ее лавочка соседствовали, разделенные лишь какими-то четырьмя метрами – шириной перехода галереи. Из ларька отлично просматривалась внутренность магазинчика – маленького и темного. В глубине, за прилавком, сидела облаченная в траур вдова. Ее лицо было белым, как бумага, а затуманенные грустью глаза смотрели то ли в пустоту, то ли в прошлое. Даже в самые знойные полуденные часы в магазине струился полумрак, разливавшийся по всей лавочке и наполнявший ее до краев. Хуану-Тигру казалось, что ночь наступила среди бела дня по воле хозяйки – ночь, в которой властвует луна непорочного лика доньи Илюминады, давшей обет вечной печали.
«Боже мой, что за женщина! – думал Хуан-Тигр. – Без конца оплакивает покойника. Это же надо – так страдать! От такой вот печали у нее и лицо стало белее снега. Моя мать, Матерь Божья и она – вот три порядочные женщины на всем свете. Хоть она и вдова – да уж, грехи наши тяжкие! – но, Бог весть почему, она кажется мне непорочной, как чистая лилия, словно она сроду не была замужем и не знала мужчины. Смотрю на нее и, сам не зная отчего, про нее думаю: "Святая Илюминада, дева и мученица!"»
Так думал Хуан-Тигр, совершенно не подозревая, что его сумасбродная фантазия и есть самая настоящая правда, великая и страшная тайна вдовы Гонгоры!.. Две разные, даже самые контрастные краски, если они находятся рядом, непостижимо и незаметно меняются, поглощая цвета друг друга. То же самое происходит и с двумя душами, обитающими в постоянном соседстве. Почти двадцать лет донья Илюминада и Хуан-Тигр целыми днями не замечали, как каждый из них бессознательно вдыхал неуловимую душу другого. Перед неподвижным взором доньи Илюминады Хуан-Тигр чувствовал себя совершенно прозрачным, ему казалась, что она видит его насквозь. Он был уверен, что вдова ясно, как по книге, читает все его тайные мысли и видит все его чувства, зримые и осязаемые. Все, кроме одного, воспоминание о котором жгло Хуана-Тигра как уголь. Он хранил его в самом темном уголке сердца под остывшим пеплом бесчисленных серых дней, пытаясь погасить, ведь и у него была своя трагическая тайна… Хуан-Тигр был уверен, что все, кроме этой сокровенной тайны, вдова постигает одним только пронизывающим душу взглядом. И тем не менее он, со своей стороны, верил, что никакие посторонние мысли и чувства, кроме скорби по покойному супругу, вдову не посещают и не тревожат. Но когда ему пришла в голову сумасбродная мысль назвать ее «святой Илюминадой, девой и мученицей», то, сам того не подозревая, Хуан-Тигр приблизился к разгадке ее тайны – угадал так же точно (или даже более точно), как она бы могла угадать его собственные мысли и чувства.
В замужестве госпожа Гонгора задыхалась и смертельно страдала от мучительной жажды, как человек, который оказался в безводной пустыне с кувшином в руке, но кувшин этот пуст. Она приняла свою участь с тоскливым смирением, и мало-помалу жажда мучила ее все меньше и меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Хуан-Тигр приспосабливался к тому, с кем он разговаривал, – к его умственным способностям, званию и характеру: с людьми культурными он пытался говорить возвышенно, ну а в разговоре с Начином, этой деревенщиной, он употреблял самые просторечные слова и выражения. И вот что он сказал дальше:
– Пусть каждый под страхом смерти делает то, что ему положено. Жена, изменяющая мужу, – это все равно что солдат, бегущий с поля боя: оба приносили присягу, оба ее и нарушили. Высшая мера – четыре выстрела в спину.
Как только Хуан-Тигр слегка, словно боясь обжечься, касался этого вопроса о прелюбодеянии (на котором он, по всей видимости, был помешан), он крепко зажмуривался, словно для того, чтобы не увидеть перед собой нечто для других незримое. А потом вдруг широко открывал обезумевшие глаза, как если бы жуткое видение обитало у него внутри и он от него пытался убежать.
– Пусть каждый под страхом смерти делает то, что ему положено, – повторял Хуан. – Вот я, например, буду делать то что надо. А если не сделаю, то пусть меня удавят. Вот и вся моя конституция, статья первая и единственная: и государством, и семьей должны управлять это, и это, и это. – И Хуан-Тигр изо всей силы ударял себя рукой по лбу, по бицепсу правой руки и по ребрам около сердца, подразумевая ум, трудолюбие и честь, которая для него была равнозначна доблести.
Ставя долг и честь превыше всего, он постоянно рассуждал о них и подкреплял свои слова стихотворными цитатами из классиков. Страстный поклонник театрального искусства, Хуан-Тигр играл в любительской труппе «Романтическая Талия», которая иногда субботними вечерами собиралась в театре «У фонтана», где репетировала драмы и комедии и время от времени давала спектакли для друзей и родственников. Хуан-Тигр обычно выбирал роль ревнивого мужа в драмах Кальдерона – мужа, который по любому подозрению, самому ничтожному и пустячному, приговаривает свою супругу к высшей мере наказания, как, например, в пьесе «За тайное оскорбление – тайная месть» или «Врач своей чести». Эти пьесы Хуан-Тигр любил больше других. И надо было видеть, с каким достоинством он, словно одержимый священным гневом, вершил праведное возмездие, представляя на сцене трагический акт женоубийства, чем доводил едва ли не до истерики некоторых зрительниц, поведение которых, как поговаривали, было небезупречно. Одна из таких впечатлительных дам, вцепившись в руку своего флегматичного супруга, шептала ему на ухо: «Да хранит нас кротость святого Иосифа! Нет, ты видел такого дикаря? Уж я-то уверена, что он и впрямь прикончил свою жену – да не одну! Кровавый убийца! Синяя Борода! Благодарю Создателя, что мне достался такой благоразумный муж! Видишь, к чему приводит слепая подозрительность по пустякам? Видишь, что значит верить клеветникам и сплетникам? Ах, Боже ты мой! Не слушай, дорогой, что болтают люди!»
Начин де Нача был старым, верным другом – другом на каждый день. Но, даже питая к нему самые добрые чувства, Хуан-Тигр тем не менее не мог не признать, что его приятель был все же весьма неотесан. А вот самым любимым другом, которого Хуан прямо-таки обожал и в обществе которого он просто дурел от радости, был некто Веспасиано Себон, бродячий торговец шелками и позументом – третьеразрядный донжуан и болтун каких мало. Два-три раза в год он появлялся в Пиларесе. Останавливаясь недели на две, Веспасиано приносил в город не только свой товар, но и всякие неправдоподобные истории.
Из всех обитателей базарной площади наибольшим почтением и уважением Хуана-Тигра пользовалась вдова донья Илюминада, по мужу Гонгора. Хуан-Тигр был приятелем ее супруга, скончавшегося несколько лет назад. Палатка дона Хуана размещалась в галерее того самого дома, где находился принадлежащий вдове магазин тканей, так что его ларек и ее лавочка соседствовали, разделенные лишь какими-то четырьмя метрами – шириной перехода галереи. Из ларька отлично просматривалась внутренность магазинчика – маленького и темного. В глубине, за прилавком, сидела облаченная в траур вдова. Ее лицо было белым, как бумага, а затуманенные грустью глаза смотрели то ли в пустоту, то ли в прошлое. Даже в самые знойные полуденные часы в магазине струился полумрак, разливавшийся по всей лавочке и наполнявший ее до краев. Хуану-Тигру казалось, что ночь наступила среди бела дня по воле хозяйки – ночь, в которой властвует луна непорочного лика доньи Илюминады, давшей обет вечной печали.
«Боже мой, что за женщина! – думал Хуан-Тигр. – Без конца оплакивает покойника. Это же надо – так страдать! От такой вот печали у нее и лицо стало белее снега. Моя мать, Матерь Божья и она – вот три порядочные женщины на всем свете. Хоть она и вдова – да уж, грехи наши тяжкие! – но, Бог весть почему, она кажется мне непорочной, как чистая лилия, словно она сроду не была замужем и не знала мужчины. Смотрю на нее и, сам не зная отчего, про нее думаю: "Святая Илюминада, дева и мученица!"»
Так думал Хуан-Тигр, совершенно не подозревая, что его сумасбродная фантазия и есть самая настоящая правда, великая и страшная тайна вдовы Гонгоры!.. Две разные, даже самые контрастные краски, если они находятся рядом, непостижимо и незаметно меняются, поглощая цвета друг друга. То же самое происходит и с двумя душами, обитающими в постоянном соседстве. Почти двадцать лет донья Илюминада и Хуан-Тигр целыми днями не замечали, как каждый из них бессознательно вдыхал неуловимую душу другого. Перед неподвижным взором доньи Илюминады Хуан-Тигр чувствовал себя совершенно прозрачным, ему казалась, что она видит его насквозь. Он был уверен, что вдова ясно, как по книге, читает все его тайные мысли и видит все его чувства, зримые и осязаемые. Все, кроме одного, воспоминание о котором жгло Хуана-Тигра как уголь. Он хранил его в самом темном уголке сердца под остывшим пеплом бесчисленных серых дней, пытаясь погасить, ведь и у него была своя трагическая тайна… Хуан-Тигр был уверен, что все, кроме этой сокровенной тайны, вдова постигает одним только пронизывающим душу взглядом. И тем не менее он, со своей стороны, верил, что никакие посторонние мысли и чувства, кроме скорби по покойному супругу, вдову не посещают и не тревожат. Но когда ему пришла в голову сумасбродная мысль назвать ее «святой Илюминадой, девой и мученицей», то, сам того не подозревая, Хуан-Тигр приблизился к разгадке ее тайны – угадал так же точно (или даже более точно), как она бы могла угадать его собственные мысли и чувства.
В замужестве госпожа Гонгора задыхалась и смертельно страдала от мучительной жажды, как человек, который оказался в безводной пустыне с кувшином в руке, но кувшин этот пуст. Она приняла свою участь с тоскливым смирением, и мало-помалу жажда мучила ее все меньше и меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84