Того самого времени, что никак не позволяло ему стать взрослым и одного за другим вырывало из жизни самых дорогих ему людей. Погребальная ниша с именем Федерико, наверное, уже не пуста. Какие-то люди скорее всего уже замуровали в ней тело его друга. Отчаянным усилием воли Антонио гнал от себя эти кошмарные мысли.
Небо опускалось все ниже и ниже. По мере того как Антонио удалялся от исторического центра города, пространство вокруг него словно заполнялось какой-то серой мрачной дымкой. Средиземноморская погода менялась по прихоти богов. Судя по всему, тольтекские богини огня решили ни в чем не ограничивать свою жажду разрушения и тираническую власть. Антонио забрел в новый, ничем не примечательный в своей вульгарности городской район. Все свободные плоскости стен здесь были разрисованы разнообразными граффити, в основном с непристойными выражениями и рисунками. Эта универсальная безликость современного города позволяла Антонио без особого труда представить себя где-нибудь в Берлине, в новых районах Лондона или же в пригородах Амстердама. Серая обыденность улиц, помноженная на сверхутилитарность, свойственную западным городам, напоминала декорации к какому-нибудь фильму со скромным бюджетом. Это мог быть «фильм нуар», насыщенный сценами насилия, снятыми, правда, без лишней натуралистичности. Иногда в таких картинах играл и его отец, который умел наполнять свои роли в них каким-то особым внутренним комизмом. Сегодня же Антонио чувствовал, что ему не до шуток и его чувство юмора останется, по всей видимости, невостребованным. Время от времени ему навстречу попадались какие-то люди, шедшие куда-то, как ему казалось, совершенно бесцельно. Где-то вдали тучи сгустились настолько, что из них пошел дождь и, словно змеи из головы горгоны Медузы, вылетали молнии. Неожиданно спина идущего впереди человека показалась ему знакомой. Антонио подбежал к нему и положил руку на плечо: «Федерико, это ты?» Человек оглянулся, и, увидев его лицо, Антонио понял, что ошибся. Незнакомец совсем не походил на Федерико. Что это было: видение, галлюцинация, явление с того света? – на этот вопрос ответа у Антонио не было. Он пошел дальше. На очередном углу увидел бритоголовых юнцов, лениво переругивавшихся из-за очереди припасть к уже наполовину опустошенной бутылке. Они курили и смеялись. Больше всего, кажется, их веселили те оскорбления, которыми они беспрестанно осыпали друг друга. Несмотря на ранний час, они были не то уже, не то еще пьяны, и жажда продолжать веселье и оттянуть неминуемые муки похмелья явно подталкивала их к активным действиям. Антонио счел за благо поскорее пройти мимо и свернуть за угол.
Вскоре он наткнулся на человека, лежавшего прямо на земле рядом с мусорными контейнерами. На незнакомце был тот же плащ, что на профессоре Канали, такие же ботинки и, как показалось Антонио, на его руке сверкнули золотом часы – те самые, которые он подарил другу по случаю юбилея. Мучимый страшными предчувствиями, Антонио подбежал к лежавшему на земле человеку. Он боялся, что Федерико ранен или же отравился чем-то из выпитого накануне вечером. Перевернув распростертое на грязном асфальте тело, Антонио ужаснулся: перед ним был нищий слепец и к тому же эпилептик, прикусивший себе язык в припадке судорог. Изо рта текла кровь, но никто не помог бедняге. Антонио бросился бежать прочь, свернув в первый же попавшийся узкий переулок. Он с ужасом осознавал, что опять принял за Федерико кого-то другого, и боялся, что, даже встретив друга, не узнает его. Изо всех сил напрягая память, он старался вспомнить лицо Федерико, и не мог. «Так я его никогда не найду, – признался себе Антонио, – а в конце концов заблужусь в городе и опоздаю на самолет».
Гроза тем временем приближалась. Казалось, она могла обернуться тем потопом, который когда-то смыл все зерно с полей, затопил стоявший посреди великого озера храм и чуть не погубил жрецов золотого кинжала. Лишь бог Нануатцин, раненый и больной, спас род человеческий, бросившись в бездонную пучину и обернувшись Солнцем. Антонио блуждал по улицам Флоренции и с ужасом понимал, что каждый встречный кажется ему похожим на Федерико. Его итальянский друг превратился во всех людей сразу, но никто из них не был им. Устав от бесплодного кружения по улицам, Антонио решил, что настало время обратиться за помощью к двум актерам – отцу и дочери. Они могли знать хоть что-то о судьбе профессора. Антонио прекрасно понимал, что, обращаясь к ним, подвергает себя опасности, но не менее ясно ему было и то, что другого выхода нет. Остановив такси, он поехал в гостиницу.
На стойке портье его ждала записка, в которой сообщалось, что еще утром к нему заходил какой-то человек, сказавший, что не сможет его подождать. На улице тем временем начался дождь. По асфальту и по остаткам старинной булыжной мостовой застучали первые капли. Выяснилось, что незнакомец, уходя, оставил для Антонио закрытый и неподписанный конверт. Антонио сразу же вскрыл его и обнаружил внутри листок бумаги с несколькими напечатанными на принтере линиями и одной-единственной тревожной фразой: «Череп здесь». Больше в послании ничего не было. Судя по всему, его целью было психологическое давление на Антонио.
Потными от волнения руками он разорвал записку в клочья. Именно на этом проклятом черепе сходились все вопросы и сложности, возникавшие перед ним и его друзьями. Именно он стал центром мира – когда-то такого открытого и ясного со своими пятью континентами, а теперь сжавшегося до размеров костяной сферы с непонятным отростком вместо провала. Именно этот череп стал той голгофой, на которую уже взошли два его пропавших друга – одновременно мертвые и живые. Таким же – мертвым и живым – был и череп, не желавший оставаться навеки частицей отполированной временем костной ткани. В последний раз, когда Антонио видел его, в глазницах черепа мелькнуло что-то похожее на взгляд, на то, что может быть свойственно только живой материи. В тот же день он заметил и странное потемнение на макушке, как будто бы там, в сросшихся на темени костях, зарождалась новая жизнь. Именно в тот миг отец Антонио, поймав исходивший от черепа сигнал, предупредил сына: «Держись подальше от этих костей. Запомни: природа его нам неизвестна, ибо пришел он в этот мир из бездонного моря, с другого, неведомого берега».
В тот день Антонио не понял, что имел в виду отец, говоря про «море и другой берег». Поначалу он не подумал ни про океан, разделяющий Старый и Новый Свет, ни про какое-то иное бескрайнее море, а почему-то представил себе достаточно небольшую по мировым меркам лагуну, окруженную со всех сторон сушей, наподобие тех, по которым совершали свои великие плавания такие легендарные путешественники, как Одиссей или Ясон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Небо опускалось все ниже и ниже. По мере того как Антонио удалялся от исторического центра города, пространство вокруг него словно заполнялось какой-то серой мрачной дымкой. Средиземноморская погода менялась по прихоти богов. Судя по всему, тольтекские богини огня решили ни в чем не ограничивать свою жажду разрушения и тираническую власть. Антонио забрел в новый, ничем не примечательный в своей вульгарности городской район. Все свободные плоскости стен здесь были разрисованы разнообразными граффити, в основном с непристойными выражениями и рисунками. Эта универсальная безликость современного города позволяла Антонио без особого труда представить себя где-нибудь в Берлине, в новых районах Лондона или же в пригородах Амстердама. Серая обыденность улиц, помноженная на сверхутилитарность, свойственную западным городам, напоминала декорации к какому-нибудь фильму со скромным бюджетом. Это мог быть «фильм нуар», насыщенный сценами насилия, снятыми, правда, без лишней натуралистичности. Иногда в таких картинах играл и его отец, который умел наполнять свои роли в них каким-то особым внутренним комизмом. Сегодня же Антонио чувствовал, что ему не до шуток и его чувство юмора останется, по всей видимости, невостребованным. Время от времени ему навстречу попадались какие-то люди, шедшие куда-то, как ему казалось, совершенно бесцельно. Где-то вдали тучи сгустились настолько, что из них пошел дождь и, словно змеи из головы горгоны Медузы, вылетали молнии. Неожиданно спина идущего впереди человека показалась ему знакомой. Антонио подбежал к нему и положил руку на плечо: «Федерико, это ты?» Человек оглянулся, и, увидев его лицо, Антонио понял, что ошибся. Незнакомец совсем не походил на Федерико. Что это было: видение, галлюцинация, явление с того света? – на этот вопрос ответа у Антонио не было. Он пошел дальше. На очередном углу увидел бритоголовых юнцов, лениво переругивавшихся из-за очереди припасть к уже наполовину опустошенной бутылке. Они курили и смеялись. Больше всего, кажется, их веселили те оскорбления, которыми они беспрестанно осыпали друг друга. Несмотря на ранний час, они были не то уже, не то еще пьяны, и жажда продолжать веселье и оттянуть неминуемые муки похмелья явно подталкивала их к активным действиям. Антонио счел за благо поскорее пройти мимо и свернуть за угол.
Вскоре он наткнулся на человека, лежавшего прямо на земле рядом с мусорными контейнерами. На незнакомце был тот же плащ, что на профессоре Канали, такие же ботинки и, как показалось Антонио, на его руке сверкнули золотом часы – те самые, которые он подарил другу по случаю юбилея. Мучимый страшными предчувствиями, Антонио подбежал к лежавшему на земле человеку. Он боялся, что Федерико ранен или же отравился чем-то из выпитого накануне вечером. Перевернув распростертое на грязном асфальте тело, Антонио ужаснулся: перед ним был нищий слепец и к тому же эпилептик, прикусивший себе язык в припадке судорог. Изо рта текла кровь, но никто не помог бедняге. Антонио бросился бежать прочь, свернув в первый же попавшийся узкий переулок. Он с ужасом осознавал, что опять принял за Федерико кого-то другого, и боялся, что, даже встретив друга, не узнает его. Изо всех сил напрягая память, он старался вспомнить лицо Федерико, и не мог. «Так я его никогда не найду, – признался себе Антонио, – а в конце концов заблужусь в городе и опоздаю на самолет».
Гроза тем временем приближалась. Казалось, она могла обернуться тем потопом, который когда-то смыл все зерно с полей, затопил стоявший посреди великого озера храм и чуть не погубил жрецов золотого кинжала. Лишь бог Нануатцин, раненый и больной, спас род человеческий, бросившись в бездонную пучину и обернувшись Солнцем. Антонио блуждал по улицам Флоренции и с ужасом понимал, что каждый встречный кажется ему похожим на Федерико. Его итальянский друг превратился во всех людей сразу, но никто из них не был им. Устав от бесплодного кружения по улицам, Антонио решил, что настало время обратиться за помощью к двум актерам – отцу и дочери. Они могли знать хоть что-то о судьбе профессора. Антонио прекрасно понимал, что, обращаясь к ним, подвергает себя опасности, но не менее ясно ему было и то, что другого выхода нет. Остановив такси, он поехал в гостиницу.
На стойке портье его ждала записка, в которой сообщалось, что еще утром к нему заходил какой-то человек, сказавший, что не сможет его подождать. На улице тем временем начался дождь. По асфальту и по остаткам старинной булыжной мостовой застучали первые капли. Выяснилось, что незнакомец, уходя, оставил для Антонио закрытый и неподписанный конверт. Антонио сразу же вскрыл его и обнаружил внутри листок бумаги с несколькими напечатанными на принтере линиями и одной-единственной тревожной фразой: «Череп здесь». Больше в послании ничего не было. Судя по всему, его целью было психологическое давление на Антонио.
Потными от волнения руками он разорвал записку в клочья. Именно на этом проклятом черепе сходились все вопросы и сложности, возникавшие перед ним и его друзьями. Именно он стал центром мира – когда-то такого открытого и ясного со своими пятью континентами, а теперь сжавшегося до размеров костяной сферы с непонятным отростком вместо провала. Именно этот череп стал той голгофой, на которую уже взошли два его пропавших друга – одновременно мертвые и живые. Таким же – мертвым и живым – был и череп, не желавший оставаться навеки частицей отполированной временем костной ткани. В последний раз, когда Антонио видел его, в глазницах черепа мелькнуло что-то похожее на взгляд, на то, что может быть свойственно только живой материи. В тот же день он заметил и странное потемнение на макушке, как будто бы там, в сросшихся на темени костях, зарождалась новая жизнь. Именно в тот миг отец Антонио, поймав исходивший от черепа сигнал, предупредил сына: «Держись подальше от этих костей. Запомни: природа его нам неизвестна, ибо пришел он в этот мир из бездонного моря, с другого, неведомого берега».
В тот день Антонио не понял, что имел в виду отец, говоря про «море и другой берег». Поначалу он не подумал ни про океан, разделяющий Старый и Новый Свет, ни про какое-то иное бескрайнее море, а почему-то представил себе достаточно небольшую по мировым меркам лагуну, окруженную со всех сторон сушей, наподобие тех, по которым совершали свои великие плавания такие легендарные путешественники, как Одиссей или Ясон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132