Его ботинки лежали где-то в стороне, а белоснежная рубашка, казалось, выдержала неравный бой с целой стаей разгневанных фурий. Он вспомнил, что должен поужинать со старым Винченцо, но тот, к счастью, еще не успел вернуться. Федерико вдруг осознал, что внезапное исчезновение пожилого актера было срежиссировано заранее. Таким образом тот приносил своего гостя в жертву очередному капризу обожаемой дочери. Прикидываться и изображать что-либо перед кем-либо не было никакой необходимости. Это избавило Федерико от столь знакомого ему чувства неловкости из-за случившегося. Более того, он поймал себя на том, что непроизвольно приглаживает волосы, пытаясь привести себя в порядок, и одергивает изрядно помятую рубашку. После недолгих поисков ему удалось отыскать ботинки, оказавшиеся неподалеку от батареи. Федерико вполне хватило нескольких минут, чтобы хотя бы в какой-то степени вернуться в привычный образ – несколько занудного преподавателя. Как раз в это время распахнулась дверь и в зал даже не вошел, а влетел Винченцо де Лукка, двигавшийся и говоривший с несвойственной его возрасту прытью и энергией:
– По-моему, давно пора ужинать. Что скажете? Лично я считаю вино необычайно полезным, и особенно в дождливую погоду: промокшее горло обязательно нужно согреть. Предлагаю открыть кьянти и еще немного поговорить о вашем деревянном друге.
Федерико улыбнулся, почувствовав себя гораздо более уверенно, чем раньше. Между ним и старым Винченцо возникло что-то вроде заговорщического взаимопонимания. Он прошел вслед за бывшим актером по коридору с восьмью дверями и вскоре оказался в столовой, окна которой выходили в небольшой дворик. Стол уже был накрыт, а кьянти вакхического цвета просто просилось в бокал.
Застолье затянулось несколько дольше, чем предполагал Федерико; вино – с тонким и в то же время насыщенным вкусом, с пронзительной горьковатой ноткой, требовавшей вновь и вновь припасть к бокалу, – освободило Федерико от условностей, призывавших его к осторожности и благоразумию.
– Винченцо, мой друг, я никогда не был карбонарием, но уверяю вас, что теперь мы с вами как братья. Никогда и ни с кем мне не удавалось подружиться так быстро, как с вами. Ни в одном доме я не чувствовал себя так хорошо в качестве гостя.
Пожилой актер рассмеялся, выслушав эти искренние слова молодого преподавателя, и, перехватив инициативу в разговоре, привлек внимание Федерико неожиданным заявлением:
– Интуиция мне подсказывает, друг мой, что вы хотите стать посвященным. Но не торопитесь, всему свое время. Пиноккио забыл об осторожности и попал в ловушку из-за собственного любопытства. Прежде чем кандидата примут в члены братства, ему предстоит пройти множество испытаний. Дочь подтвердила мои предположения о том, что вы смогли бы стать настоящим добрым братом, но нам следует дождаться решения, которое примет наш общий главный судья – время.
Федерико не понимал, о чем ему толкуют, но предпочел промолчать и не расспрашивать собеседника. Андреа – Коломбина куда-то исчезла и за все время ужина даже не появилась в столовой. Ее отсутствие было не по душе Федерико. Ему очень не хотелось уходить из дома амеров, не попрощавшись с девушкой. Винченцо еще целый час вел разговор на какие-то банальные темы, до которых Федерико не было никакого дела. Впрочем, в сбивчивых речах старого актера время от времени слышались намеки на некие признания, которые в очередной раз разжигали в душе его собеседника надежду узнать наконец хотя бы часть таинственной истории, которую скрывал загадочный череп, по всей видимости в самом деле принадлежавший Пиноккио.
Антонио лежал на шикарном диване в стиле «баухаус», стоявшем в гостиной роскошной виллы, принадлежавшей его отцу. Особняк находился в небольшом поселке под названием Сересас, неподалеку от Мехико. Антонио специально попросил у отца разрешения съездить на виллу, чтобы покопаться в редких и порой весьма странных старинных лентах, составлявших гордость собранной здесь фильмотеки. Гостиная – просторное помещение со множеством стеллажей, полки которых были закрыты стеклами, – располагалась в лучшем крыле виллы, построенной в колониальном стиле. Антонио не часто бывал здесь: в основном вилла находилась в единоличном распоряжении его отца, который покидал ее, лишь отправляясь путешествовать. На этот раз Антонио сообщил отцу, что ему нужно просмотреть кое-какие старые документальные и, вполне возможно, художественные фильмы, разыскать которые можно было лишь в столь полной, тщательно подобранной коллекции. Отец, которому интерес сына к главной его страсти пришелся по душе, не заподозрил ничего неладного и предоставил ему полную свободу действий. Актер уже давно смирился с демонстративным безразличием Антонио как к его творческой судьбе, так и к его увлечениям. Нет-нет, он никогда не старался активно влиять на вкусы и убеждения сына, но это безразличие к его артистической карьере порой заставляло отца жалеть, что других детей у него нет и уже не предвидится. Для того чтобы обратиться к отцу с необычной просьбой, Антонио явился к нему в кабинет и, задав разговору непривычно доверительную интонацию, пожаловался, что скучает по матери. Бывшая супруга отца Антонио была англичанкой, родом из Бирмингема. В свое время у нее хватило душевной черствости раз и навсегда уехать из Мексики обратно на родину, оставив сына на попечение отца. Антонио было тогда шесть лет. Он прекрасно знал, что отец чувствует себя виноватым и признает свой брак непростительной ошибкой. Такие эмоции не могли не подействовать на отца: он ясно видел в характере сына черты, унаследованные от матери, – безразличие к окружающим, постоянную неудовлетворенность во всем, что касалось материального достатка, свойственную людям, не заработавшим богатство самостоятельно, а дорвавшимся до того, что было создано чужими руками. И мать Антонио, и его самого отличала некоторая глухота и слепота их собственных чувств. Впрочем, то, что прорывалось из их душ наружу, неизменно вызывало недоумение и даже отторжение у окружающих. Отец Антонио был человеком успешным, а его сын пока что не создал ничего самостоятельного, да и, похоже, не слишком к этому стремился. Отец был одним из немногих актеров – уроженцев Центральной Америки, сумевших покорить не только аудиторию своего родного континента, но и всю Европу. Тем не менее Антонио прекрасно знал ахиллесову пяту этого человека, вызывавшего восхищение миллионов зрителей и сотен, даже тысяч людей, знавших его лично. Этой ахиллесовой пятой был не кто иной, как он, его сын, Антоньито, как называл его отец, пытаясь выразить болезненную нежность, которую испытывал к собственному отпрыску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– По-моему, давно пора ужинать. Что скажете? Лично я считаю вино необычайно полезным, и особенно в дождливую погоду: промокшее горло обязательно нужно согреть. Предлагаю открыть кьянти и еще немного поговорить о вашем деревянном друге.
Федерико улыбнулся, почувствовав себя гораздо более уверенно, чем раньше. Между ним и старым Винченцо возникло что-то вроде заговорщического взаимопонимания. Он прошел вслед за бывшим актером по коридору с восьмью дверями и вскоре оказался в столовой, окна которой выходили в небольшой дворик. Стол уже был накрыт, а кьянти вакхического цвета просто просилось в бокал.
Застолье затянулось несколько дольше, чем предполагал Федерико; вино – с тонким и в то же время насыщенным вкусом, с пронзительной горьковатой ноткой, требовавшей вновь и вновь припасть к бокалу, – освободило Федерико от условностей, призывавших его к осторожности и благоразумию.
– Винченцо, мой друг, я никогда не был карбонарием, но уверяю вас, что теперь мы с вами как братья. Никогда и ни с кем мне не удавалось подружиться так быстро, как с вами. Ни в одном доме я не чувствовал себя так хорошо в качестве гостя.
Пожилой актер рассмеялся, выслушав эти искренние слова молодого преподавателя, и, перехватив инициативу в разговоре, привлек внимание Федерико неожиданным заявлением:
– Интуиция мне подсказывает, друг мой, что вы хотите стать посвященным. Но не торопитесь, всему свое время. Пиноккио забыл об осторожности и попал в ловушку из-за собственного любопытства. Прежде чем кандидата примут в члены братства, ему предстоит пройти множество испытаний. Дочь подтвердила мои предположения о том, что вы смогли бы стать настоящим добрым братом, но нам следует дождаться решения, которое примет наш общий главный судья – время.
Федерико не понимал, о чем ему толкуют, но предпочел промолчать и не расспрашивать собеседника. Андреа – Коломбина куда-то исчезла и за все время ужина даже не появилась в столовой. Ее отсутствие было не по душе Федерико. Ему очень не хотелось уходить из дома амеров, не попрощавшись с девушкой. Винченцо еще целый час вел разговор на какие-то банальные темы, до которых Федерико не было никакого дела. Впрочем, в сбивчивых речах старого актера время от времени слышались намеки на некие признания, которые в очередной раз разжигали в душе его собеседника надежду узнать наконец хотя бы часть таинственной истории, которую скрывал загадочный череп, по всей видимости в самом деле принадлежавший Пиноккио.
Антонио лежал на шикарном диване в стиле «баухаус», стоявшем в гостиной роскошной виллы, принадлежавшей его отцу. Особняк находился в небольшом поселке под названием Сересас, неподалеку от Мехико. Антонио специально попросил у отца разрешения съездить на виллу, чтобы покопаться в редких и порой весьма странных старинных лентах, составлявших гордость собранной здесь фильмотеки. Гостиная – просторное помещение со множеством стеллажей, полки которых были закрыты стеклами, – располагалась в лучшем крыле виллы, построенной в колониальном стиле. Антонио не часто бывал здесь: в основном вилла находилась в единоличном распоряжении его отца, который покидал ее, лишь отправляясь путешествовать. На этот раз Антонио сообщил отцу, что ему нужно просмотреть кое-какие старые документальные и, вполне возможно, художественные фильмы, разыскать которые можно было лишь в столь полной, тщательно подобранной коллекции. Отец, которому интерес сына к главной его страсти пришелся по душе, не заподозрил ничего неладного и предоставил ему полную свободу действий. Актер уже давно смирился с демонстративным безразличием Антонио как к его творческой судьбе, так и к его увлечениям. Нет-нет, он никогда не старался активно влиять на вкусы и убеждения сына, но это безразличие к его артистической карьере порой заставляло отца жалеть, что других детей у него нет и уже не предвидится. Для того чтобы обратиться к отцу с необычной просьбой, Антонио явился к нему в кабинет и, задав разговору непривычно доверительную интонацию, пожаловался, что скучает по матери. Бывшая супруга отца Антонио была англичанкой, родом из Бирмингема. В свое время у нее хватило душевной черствости раз и навсегда уехать из Мексики обратно на родину, оставив сына на попечение отца. Антонио было тогда шесть лет. Он прекрасно знал, что отец чувствует себя виноватым и признает свой брак непростительной ошибкой. Такие эмоции не могли не подействовать на отца: он ясно видел в характере сына черты, унаследованные от матери, – безразличие к окружающим, постоянную неудовлетворенность во всем, что касалось материального достатка, свойственную людям, не заработавшим богатство самостоятельно, а дорвавшимся до того, что было создано чужими руками. И мать Антонио, и его самого отличала некоторая глухота и слепота их собственных чувств. Впрочем, то, что прорывалось из их душ наружу, неизменно вызывало недоумение и даже отторжение у окружающих. Отец Антонио был человеком успешным, а его сын пока что не создал ничего самостоятельного, да и, похоже, не слишком к этому стремился. Отец был одним из немногих актеров – уроженцев Центральной Америки, сумевших покорить не только аудиторию своего родного континента, но и всю Европу. Тем не менее Антонио прекрасно знал ахиллесову пяту этого человека, вызывавшего восхищение миллионов зрителей и сотен, даже тысяч людей, знавших его лично. Этой ахиллесовой пятой был не кто иной, как он, его сын, Антоньито, как называл его отец, пытаясь выразить болезненную нежность, которую испытывал к собственному отпрыску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132