В сексуальном отношении она была на голову выше его: умелая, чувственная, она могла воспроизвести в своих стонах и дыхании любую страсть, любые оттенки эмоций. Антонио же не мог притвориться, что забыл о Федерико, и эти воспоминания, болезненные и тревожные, не давали ему полностью сосредоточиться на любви, без чего обладание страстной «садовницей» не могло быть полным.
Убедившись в своей невидимости, Пол решил прикоснуться к Коломбине, но его рука прошла сквозь ее тело, как сквозь воздух. Ощущение было такое, словно он пытался прикоснуться к изображению на экране или к отражению в зеркале, в то время как сама любовная сцена разворачивалась не у него перед глазами и под руками, а в другой, далекой от него точке пространства и времени. Боль от осознания невозможности не только обладать этой женщиной, но даже коснуться ее, была столь острой, что Пол рухнул на пол и горько заплакал. Сколько времени он так пролежал, обливаясь слезами, он и сам сказать не мог, потому что в его распоряжении не было никаких инструментов для измерения в этом странном мире. Это кончилось лишь после того, как были выплаканы все слезы, заставившие Пола вспомнить о далеких временах подростковых обид и трагедий. «Мужчина на пороге старости не имеет права так реветь, но я чувствую себя здесь таким несчастным, таким одиноким и забытым».
В его голове металась и стучала изнутри по черепу, как молотком, одна и та же мысль: «Больше так продолжаться не может. Нужно признаться в поражении и сдаться». Неожиданно сквозь пелену одиночества в нем вспыхнуло желание ответить, отреагировать на происходящее. Он встал на ноги и, сосредоточившись на любовных играх, которые он мог лишь созерцать, но не участвовать в них, вдруг закричал во всю мочь:
– Пиноккио! Пиноккио!
Сознание покинуло его в ту же секунду, когда образы Антонио и Коломбины растворились в воздухе, испарились, словно капли воды, прямо перед его воспаленными глазами. Впрочем, часть осколков этих образов обрела вдруг острые грани и углы, как кусочки разлетевшегося вдребезги большого зеркала. Частицы тела Коломбины беспорядочно слились с атомами, только что составлявшими тело Антонио. Эти крохотные острые осколки хлестнули по лицу и телу Пола, как огненный всепрожигающий дождь. Помещение наполнилось жидкими, перетекающими друг в друга образами, которые обрушивались на него сверху, с боков, со всех сторон. Дождь из раскрошенных в мелкий фарш тел наполнял пространство ароматом чувственности, нежности и ласки. Пол всем телом впитывал в себя эти запахи.
Он полностью погрузился в полубезумное блаженное состояние и пребывал в нем до тех пор, пока по его телу не пробежала искра ужаса. Очнувшись, он понял, что проваливается в какую-то бездонную пропасть вместе с жидкими и в то же время острыми, ранящими его со всех сторон частицами тел двух влюбленных, вместе со свечами, горевшими в комнате, вместе со всей комнатой и со всем домом.
Пол пришел в себя на куче мусора в одном из темных переулков еврейского квартала – там, за невидимой, практически не существующей границей тихого, молчаливого Лондона, и главное – далеко от того места, где он встречался с Адой Маргарет Слиммернау.
Подступы к Сохо охраняли полицейские с автоматами. По всей улочке распространялся запах какого-то пряного супа. Двери в небольшую синагогу были распахнуты настежь. «Сегодня Шаббат, а я как раз вернулся из царства мертвых». Он встал и тотчас же почувствовал, что его ноги снова стали теми же скованными в движениях ногами пожилого человека, передвигая которые он пришел на встречу со вдовой Марка. Холод и сырость пробрали его до костей, напоив все тело той болью, от которой шаги становятся медленными и осторожными, а взгляды – долгими и пронзительными. Пол пошел прямо в синагогу – ему хотелось где-то присесть и подумать над тем, что с ним произошло. От усталости дрожали руки и подкашивались ноги. Что ж, теперь он знал, что Марк уже обосновался в Доме мертвых и Федерико Канали, возможно, тоже перешагнул порог, отделяющий жизнь от царства вечности. В живых оставался лишь Антонио, одежду и тело которого трепали время и непогода. Глядя на эти три черепа, на головы троих друзей, преследуемая, но ловко ускользающая от погони кукла-марионетка злорадно улыбалась, чувствуя, как на глазах растет ее дерзкий, с острым кончиком нос.
Пол взял со стеллажа у лестницы кипу и вошел внутрь синагоги. Раввин как раз погасил лишние лампы и собирался выслушать просьбу какого-то толстого мужчины, дожидавшегося встречи с ним. Пол не был иудеем, но в тот момент готов был почувствовать себя представителем этого вечно гонимого народа и приверженцем хранившей его тысячелетиями религии. Да и как ему было не почувствовать себя наследником одного из колен Израилевых, Вечным жидом, странником, потерявшим не только родину, но и чувство времени и возраста? Пройдя дальше в главный зал, он сел на место, зарезервированное Шломо Абнером, как гласила табличка, привинченная к спинке стула. «Что же это за человек, который платит за то, чтобы сидеть во время проповеди на персональном стуле?» В синагоге было тепло, и Пол начал постепенно приходить в себя.
Пережитый катарсис оставил в его душе глубокий след. Увидев, как разбивается на мелкие осколки образ Коломбины, он словно родился заново. Биологическая составляющая его личности оживала на глазах, подпитываемая новым, словно неведомым прежде желанием. Следом за девушкой оживал и начинал жить полной жизнью в сознании Пола и ее верный спутник – деревянный мальчик, о котором сам Пол, наверное, не вспоминал с далекого детства. Теперь ожившая кукла набросилась на остатки его воображения, как недобрый лесной дух на припозднившегося путника. Пол настолько погрузился в свои размышления, что даже не заметил, как к нему сзади подошел раввин.
– Добрый вечер, я что-то вас не припоминаю. Вы недавно переехали в наш район?
Голос раввина звучал не то чтобы грубо, но как-то шершаво и жестко, в нем явственно слышался иностранный акцент, скорее всего немецкий; об этом Пол успел подумать до того, как сформулировал ответ:
– Прошу меня простить, я не иудей, мне просто нужно было немного отдохнуть.
Он прекрасно понимал, что окажись сейчас на месте раввина священник англиканской церкви – и непрошеного посетителя выставили бы из храма без малейшего сожаления. Но, по всей видимости, способность к состраданию развита гораздо больше у представителей тех религий, которые веками испытывали суровые гонения.
Раввин внимательно посмотрел на него. От его взгляда не ускользнули ни перепачканные ботинки, ни развязанные шнурки, ни грязные руки, ни пропотевшая рубашка… Пол и сам понимал, во что превратилась его прическа и как выглядит его лицо – серое, осунувшееся, с красными воспаленными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Убедившись в своей невидимости, Пол решил прикоснуться к Коломбине, но его рука прошла сквозь ее тело, как сквозь воздух. Ощущение было такое, словно он пытался прикоснуться к изображению на экране или к отражению в зеркале, в то время как сама любовная сцена разворачивалась не у него перед глазами и под руками, а в другой, далекой от него точке пространства и времени. Боль от осознания невозможности не только обладать этой женщиной, но даже коснуться ее, была столь острой, что Пол рухнул на пол и горько заплакал. Сколько времени он так пролежал, обливаясь слезами, он и сам сказать не мог, потому что в его распоряжении не было никаких инструментов для измерения в этом странном мире. Это кончилось лишь после того, как были выплаканы все слезы, заставившие Пола вспомнить о далеких временах подростковых обид и трагедий. «Мужчина на пороге старости не имеет права так реветь, но я чувствую себя здесь таким несчастным, таким одиноким и забытым».
В его голове металась и стучала изнутри по черепу, как молотком, одна и та же мысль: «Больше так продолжаться не может. Нужно признаться в поражении и сдаться». Неожиданно сквозь пелену одиночества в нем вспыхнуло желание ответить, отреагировать на происходящее. Он встал на ноги и, сосредоточившись на любовных играх, которые он мог лишь созерцать, но не участвовать в них, вдруг закричал во всю мочь:
– Пиноккио! Пиноккио!
Сознание покинуло его в ту же секунду, когда образы Антонио и Коломбины растворились в воздухе, испарились, словно капли воды, прямо перед его воспаленными глазами. Впрочем, часть осколков этих образов обрела вдруг острые грани и углы, как кусочки разлетевшегося вдребезги большого зеркала. Частицы тела Коломбины беспорядочно слились с атомами, только что составлявшими тело Антонио. Эти крохотные острые осколки хлестнули по лицу и телу Пола, как огненный всепрожигающий дождь. Помещение наполнилось жидкими, перетекающими друг в друга образами, которые обрушивались на него сверху, с боков, со всех сторон. Дождь из раскрошенных в мелкий фарш тел наполнял пространство ароматом чувственности, нежности и ласки. Пол всем телом впитывал в себя эти запахи.
Он полностью погрузился в полубезумное блаженное состояние и пребывал в нем до тех пор, пока по его телу не пробежала искра ужаса. Очнувшись, он понял, что проваливается в какую-то бездонную пропасть вместе с жидкими и в то же время острыми, ранящими его со всех сторон частицами тел двух влюбленных, вместе со свечами, горевшими в комнате, вместе со всей комнатой и со всем домом.
Пол пришел в себя на куче мусора в одном из темных переулков еврейского квартала – там, за невидимой, практически не существующей границей тихого, молчаливого Лондона, и главное – далеко от того места, где он встречался с Адой Маргарет Слиммернау.
Подступы к Сохо охраняли полицейские с автоматами. По всей улочке распространялся запах какого-то пряного супа. Двери в небольшую синагогу были распахнуты настежь. «Сегодня Шаббат, а я как раз вернулся из царства мертвых». Он встал и тотчас же почувствовал, что его ноги снова стали теми же скованными в движениях ногами пожилого человека, передвигая которые он пришел на встречу со вдовой Марка. Холод и сырость пробрали его до костей, напоив все тело той болью, от которой шаги становятся медленными и осторожными, а взгляды – долгими и пронзительными. Пол пошел прямо в синагогу – ему хотелось где-то присесть и подумать над тем, что с ним произошло. От усталости дрожали руки и подкашивались ноги. Что ж, теперь он знал, что Марк уже обосновался в Доме мертвых и Федерико Канали, возможно, тоже перешагнул порог, отделяющий жизнь от царства вечности. В живых оставался лишь Антонио, одежду и тело которого трепали время и непогода. Глядя на эти три черепа, на головы троих друзей, преследуемая, но ловко ускользающая от погони кукла-марионетка злорадно улыбалась, чувствуя, как на глазах растет ее дерзкий, с острым кончиком нос.
Пол взял со стеллажа у лестницы кипу и вошел внутрь синагоги. Раввин как раз погасил лишние лампы и собирался выслушать просьбу какого-то толстого мужчины, дожидавшегося встречи с ним. Пол не был иудеем, но в тот момент готов был почувствовать себя представителем этого вечно гонимого народа и приверженцем хранившей его тысячелетиями религии. Да и как ему было не почувствовать себя наследником одного из колен Израилевых, Вечным жидом, странником, потерявшим не только родину, но и чувство времени и возраста? Пройдя дальше в главный зал, он сел на место, зарезервированное Шломо Абнером, как гласила табличка, привинченная к спинке стула. «Что же это за человек, который платит за то, чтобы сидеть во время проповеди на персональном стуле?» В синагоге было тепло, и Пол начал постепенно приходить в себя.
Пережитый катарсис оставил в его душе глубокий след. Увидев, как разбивается на мелкие осколки образ Коломбины, он словно родился заново. Биологическая составляющая его личности оживала на глазах, подпитываемая новым, словно неведомым прежде желанием. Следом за девушкой оживал и начинал жить полной жизнью в сознании Пола и ее верный спутник – деревянный мальчик, о котором сам Пол, наверное, не вспоминал с далекого детства. Теперь ожившая кукла набросилась на остатки его воображения, как недобрый лесной дух на припозднившегося путника. Пол настолько погрузился в свои размышления, что даже не заметил, как к нему сзади подошел раввин.
– Добрый вечер, я что-то вас не припоминаю. Вы недавно переехали в наш район?
Голос раввина звучал не то чтобы грубо, но как-то шершаво и жестко, в нем явственно слышался иностранный акцент, скорее всего немецкий; об этом Пол успел подумать до того, как сформулировал ответ:
– Прошу меня простить, я не иудей, мне просто нужно было немного отдохнуть.
Он прекрасно понимал, что окажись сейчас на месте раввина священник англиканской церкви – и непрошеного посетителя выставили бы из храма без малейшего сожаления. Но, по всей видимости, способность к состраданию развита гораздо больше у представителей тех религий, которые веками испытывали суровые гонения.
Раввин внимательно посмотрел на него. От его взгляда не ускользнули ни перепачканные ботинки, ни развязанные шнурки, ни грязные руки, ни пропотевшая рубашка… Пол и сам понимал, во что превратилась его прическа и как выглядит его лицо – серое, осунувшееся, с красными воспаленными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132