Лицо дополняли нарисованные крупными мазками губы, застывшие в беспечной улыбке.
Ада молча смотрела на Марка, который рассеянно, не замечая ничего вокруг, играл с двигающейся куклой. Подходить к нему и пытаться о чем-нибудь заговорить было сейчас бесполезно. Ада собрала волю в кулак и решительным движением вырвала игрушку из рук мужа. Против ее ожидания, Марк не оказал никакого сопротивления и даже не возмутился. Сама не понимая, что делает, Ада подошла к камину и без единого слова швырнула деревянную куклу в огонь.
По гостиной мгновенно распространился запах влажного леса и свежих листьев. Ада почувствовала, что задыхается. Марк же, наоборот, вдохнул запах старого дерева, давно не видевшего солнечного света, полной грудью. В какой-то момент у них обоих возникло ощущение, что дождь идет не на улице, а прямо у них в комнате. Крохотные капли – размером с острие иголки – впивались в их кожу.
Ада хотела подойти к Марку, но какая-то сила удержала ее на месте. Ее ноги словно приросли к полу. Марка в доме уже не было, хотя физически он по-прежнему сидел на месте, а его глаза неотрывно смотрели в огонь, медленно, но неотвратимо пожиравший куклу. Сначала у Пиноккио сгорели ступни и руки. Костюмчик и носочки продержались чуть-чуть дольше. Вскоре от деревянного мальчика осталась лишь одна голова; его длинный нос походил на сгоревшую спичку. Шапочка-колпачок стала из белой темно-коричневой, словно вылепленной из керамики. Запахи леса, дерева и листьев врывались в гостиную из каминной топки волнами – как ароматы духов. Так продолжалось, пока кукла не превратилась в несколько едва тлеющих угольков.
Марк встал со стула и оглядел комнату невидящим взглядом. Он был словно одурманен ароматами, шедшими из камина. Открыв дверь, вышел на улицу с таким решительным видом, будто уже точно знал, куда именно собирается идти. Густой туман и серое, почти свинцового цвета небо стали для него отличным маскировочным фоном: буквально через несколько секунд силуэт Марка исчез из виду. Это произошло еще до того, как он вышел за калитку сада, окружавшего дом.
Ада по-прежнему стояла у камина неподвижно. По ее щекам текли слезы, а в душе все сильнее занимался пожар безотчетного страха. Она уже раскаивалась в том, что, поддавшись минутному порыву, столь поспешно сожгла эту проклятую куклу. Глядя в пасть топки, она видела лишь синенький огонек, пляшущий над маленькой кучкой углей. От этих углей в воздух поднимались небольшие, но плотные облачка белого дыма – как будто кто-то там, в глубине камина, курил любимую сигару.
Марк все шел и шел к слэптонскому пляжу. Море разыгралось, и волны прилива прилизывали и причесывали прибрежный песок. Влекомые волнами камни оглушали окружающее пространство, ударяясь друг о друга. Они словно аплодировали каким-то невидимым актерам, скрытым за белым занавесом пены прибоя. Мысленно Марк уже был там – в волнах, в той бескрайней пустоте, где его измученная, израненная душа разбивалась на бесконечное множество ощущений, оставляя после себя одну зияющую рану в сознании. Он не помнил ни кто он такой, ни как его зовут, ни где он находится, ни даже был ли он когда-нибудь в каком-нибудь другом месте. Ему казалось, что он всегда, с самого рождения, был только здесь и всегда смотрел на воду и небо, которые сливались друг с другом.
Он остановился и, глядя в море, вдруг почувствовал, как какая-то невидимая рука не по-доброму сжала его сердце. Цвет волн изменился: теперь они стали серыми, словно замшевыми, и перекатывались одна за другой тяжело, будто смешанные с текучей ртутью. На берег хлынул целый поток изуродованных расчлененных тел. Откуда они взялись, из каких глубин подняло их течение – Марк не знал и не хотел думать об этом. Черепа, черепа – круглые, маленькие, расколотые надвое, черепа, оскалившиеся сохранившимися в челюстях зубами, черепа с патлами грязных водорослей вместо волос – такие разные и такие одинаковые в отчаянном желании как можно скорее вернуться на землю. Та же непреодолимая сила, которая когда-то унесла их на морское дно, сейчас была готова выбросить их обратно на берег.
Вместе с появлением на линии прибоя груды костей над поверхностью послышались старые военные песни – ре самые, которые пели солдаты на десантных кораблях, чтобы не сойти с ума от навалившегося на них страха. Винтовки, каски и обрывки формы болтались между костями. Каждый кусок тела и каждая вещь стремились найти того единственного, кому они принадлежали при жизни. Лохмотья, в которые превратилась форма, как могли пытались прикрыть человеческие останки. Ничто не подходило друг к другу, ничто не совпадало по размеру. Какая-то каска накрыла, как огромная стальная чаша, маленький, почти детский череп юнги. Большая берцовая кость морского офицера не подходила к длинной кости голени в сухопутном камуфляже. Винтовка не держалась в беспалой ладони взорвавшегося в пороховом погребе артиллериста. Кисть руки, оставшаяся без запястья, из последних сил держала древко выцветшего до сплошного серого цвета знамени… Целая рота останков потонувших солдат изготовилась к отчаянному броску на захваченный условным противником берег. Каждый хотел вернуться обратно в свое время и убежать, дезертировать, скрыться с этой чудовищной земли куда угодно, но лучше всего – к родному дому.
Это морское сражение разворачивалось сейчас перед Марком, бесстрастно взиравшим на борьбу мертвых за право снова стать живыми. В какой-то момент он понял, что не может больше противостоять зову обреченных душ, и не задумываясь пошел прямо к воде – туда, где ревели и разбивались о берег волны прибоя. Марка так ждали и так хорошо приняли, что он даже не понял, когда именно совершил тот самый последний шаг, после которого возвращение стало невозможным. Его переход в другой мир произошел спокойно и незаметно даже для него самого. Человеческие черепа, которыми кишела вода вокруг него, заставили его навсегда забыть тот единственный череп, которым он так стремился обладать – еще тогда, при жизни.
Федерико не на шутку встревожился, не получив от Марка за три дня ни единого электронного письма. Некоторое время назад они договорились связываться ежедневно, в основном в утренние часы, когда Ады Маргарет не было дома. Странное молчание Марка, не ответившего ни на одно из посланий итальянца, привело профессора Канали в отчаяние: он настолько переволновался, что решил рискнуть и нарушить в одностороннем порядке те самые правила конспирации, которые они с Марком установили для общения друг с другом.
Взяв трубку, он набрал телефонный номер. На звонок никто не ответил, что, естественно, лишь усилило его беспокойство. Он звонил в Англию весь день, но после нескольких долгих гудков ему неизменно отвечал любезный голос автоответчика, предлагавший оставить сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Ада молча смотрела на Марка, который рассеянно, не замечая ничего вокруг, играл с двигающейся куклой. Подходить к нему и пытаться о чем-нибудь заговорить было сейчас бесполезно. Ада собрала волю в кулак и решительным движением вырвала игрушку из рук мужа. Против ее ожидания, Марк не оказал никакого сопротивления и даже не возмутился. Сама не понимая, что делает, Ада подошла к камину и без единого слова швырнула деревянную куклу в огонь.
По гостиной мгновенно распространился запах влажного леса и свежих листьев. Ада почувствовала, что задыхается. Марк же, наоборот, вдохнул запах старого дерева, давно не видевшего солнечного света, полной грудью. В какой-то момент у них обоих возникло ощущение, что дождь идет не на улице, а прямо у них в комнате. Крохотные капли – размером с острие иголки – впивались в их кожу.
Ада хотела подойти к Марку, но какая-то сила удержала ее на месте. Ее ноги словно приросли к полу. Марка в доме уже не было, хотя физически он по-прежнему сидел на месте, а его глаза неотрывно смотрели в огонь, медленно, но неотвратимо пожиравший куклу. Сначала у Пиноккио сгорели ступни и руки. Костюмчик и носочки продержались чуть-чуть дольше. Вскоре от деревянного мальчика осталась лишь одна голова; его длинный нос походил на сгоревшую спичку. Шапочка-колпачок стала из белой темно-коричневой, словно вылепленной из керамики. Запахи леса, дерева и листьев врывались в гостиную из каминной топки волнами – как ароматы духов. Так продолжалось, пока кукла не превратилась в несколько едва тлеющих угольков.
Марк встал со стула и оглядел комнату невидящим взглядом. Он был словно одурманен ароматами, шедшими из камина. Открыв дверь, вышел на улицу с таким решительным видом, будто уже точно знал, куда именно собирается идти. Густой туман и серое, почти свинцового цвета небо стали для него отличным маскировочным фоном: буквально через несколько секунд силуэт Марка исчез из виду. Это произошло еще до того, как он вышел за калитку сада, окружавшего дом.
Ада по-прежнему стояла у камина неподвижно. По ее щекам текли слезы, а в душе все сильнее занимался пожар безотчетного страха. Она уже раскаивалась в том, что, поддавшись минутному порыву, столь поспешно сожгла эту проклятую куклу. Глядя в пасть топки, она видела лишь синенький огонек, пляшущий над маленькой кучкой углей. От этих углей в воздух поднимались небольшие, но плотные облачка белого дыма – как будто кто-то там, в глубине камина, курил любимую сигару.
Марк все шел и шел к слэптонскому пляжу. Море разыгралось, и волны прилива прилизывали и причесывали прибрежный песок. Влекомые волнами камни оглушали окружающее пространство, ударяясь друг о друга. Они словно аплодировали каким-то невидимым актерам, скрытым за белым занавесом пены прибоя. Мысленно Марк уже был там – в волнах, в той бескрайней пустоте, где его измученная, израненная душа разбивалась на бесконечное множество ощущений, оставляя после себя одну зияющую рану в сознании. Он не помнил ни кто он такой, ни как его зовут, ни где он находится, ни даже был ли он когда-нибудь в каком-нибудь другом месте. Ему казалось, что он всегда, с самого рождения, был только здесь и всегда смотрел на воду и небо, которые сливались друг с другом.
Он остановился и, глядя в море, вдруг почувствовал, как какая-то невидимая рука не по-доброму сжала его сердце. Цвет волн изменился: теперь они стали серыми, словно замшевыми, и перекатывались одна за другой тяжело, будто смешанные с текучей ртутью. На берег хлынул целый поток изуродованных расчлененных тел. Откуда они взялись, из каких глубин подняло их течение – Марк не знал и не хотел думать об этом. Черепа, черепа – круглые, маленькие, расколотые надвое, черепа, оскалившиеся сохранившимися в челюстях зубами, черепа с патлами грязных водорослей вместо волос – такие разные и такие одинаковые в отчаянном желании как можно скорее вернуться на землю. Та же непреодолимая сила, которая когда-то унесла их на морское дно, сейчас была готова выбросить их обратно на берег.
Вместе с появлением на линии прибоя груды костей над поверхностью послышались старые военные песни – ре самые, которые пели солдаты на десантных кораблях, чтобы не сойти с ума от навалившегося на них страха. Винтовки, каски и обрывки формы болтались между костями. Каждый кусок тела и каждая вещь стремились найти того единственного, кому они принадлежали при жизни. Лохмотья, в которые превратилась форма, как могли пытались прикрыть человеческие останки. Ничто не подходило друг к другу, ничто не совпадало по размеру. Какая-то каска накрыла, как огромная стальная чаша, маленький, почти детский череп юнги. Большая берцовая кость морского офицера не подходила к длинной кости голени в сухопутном камуфляже. Винтовка не держалась в беспалой ладони взорвавшегося в пороховом погребе артиллериста. Кисть руки, оставшаяся без запястья, из последних сил держала древко выцветшего до сплошного серого цвета знамени… Целая рота останков потонувших солдат изготовилась к отчаянному броску на захваченный условным противником берег. Каждый хотел вернуться обратно в свое время и убежать, дезертировать, скрыться с этой чудовищной земли куда угодно, но лучше всего – к родному дому.
Это морское сражение разворачивалось сейчас перед Марком, бесстрастно взиравшим на борьбу мертвых за право снова стать живыми. В какой-то момент он понял, что не может больше противостоять зову обреченных душ, и не задумываясь пошел прямо к воде – туда, где ревели и разбивались о берег волны прибоя. Марка так ждали и так хорошо приняли, что он даже не понял, когда именно совершил тот самый последний шаг, после которого возвращение стало невозможным. Его переход в другой мир произошел спокойно и незаметно даже для него самого. Человеческие черепа, которыми кишела вода вокруг него, заставили его навсегда забыть тот единственный череп, которым он так стремился обладать – еще тогда, при жизни.
Федерико не на шутку встревожился, не получив от Марка за три дня ни единого электронного письма. Некоторое время назад они договорились связываться ежедневно, в основном в утренние часы, когда Ады Маргарет не было дома. Странное молчание Марка, не ответившего ни на одно из посланий итальянца, привело профессора Канали в отчаяние: он настолько переволновался, что решил рискнуть и нарушить в одностороннем порядке те самые правила конспирации, которые они с Марком установили для общения друг с другом.
Взяв трубку, он набрал телефонный номер. На звонок никто не ответил, что, естественно, лишь усилило его беспокойство. Он звонил в Англию весь день, но после нескольких долгих гудков ему неизменно отвечал любезный голос автоответчика, предлагавший оставить сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132