Пейтон долго не могла забыть Соми Сингха. Его шелковистые волосы, бархатные ресницы и пристальный страстный взгляд его угольно-черных глаз, похожих на бездонные омуты, произвели на нее неизгладимое впечатление. А как сочно и колоритно он говорил! Весь характер этого человека словно отражался в его голосе, то ласковом и обаятельном, когда нужно кого-то было уговорить, то жестком и звучащем как приказание, когда следовало кому-то внушить безоговорочную покорность. Одно слово, раджпут из касты бесстрашных воинов! Она бы подчинилась ему. Ей казалось, что, соприкоснувшись с этим удивительным человеком, она откинула полог черно-белой действительности и очутилась на миг в цветном сказочном мире.
Однажды, когда она в супермаркете разглядывала банку с консервированными томатами, Пейтон поймала себя на мысли, что все еще вспоминает его, она оцепенела, застыла, словно скованная наркозом. Она была не в силах пошевелиться, в то же время испытывая блаженство.
Пейтон и в дальнейшем вспоминала о нем не раз с замиранием сердца. И все же постепенно это сладостное, приятное чувство притупилось, померкло, а затем и вовсе рассеялось.
Однажды Пейтон пошла к врачу-терапевту, доктору Штраусу, у которого постоянно лечилась. Как всякий немец, он был педантичен и деловит, а его манера держаться, напоминавшая старорежимную армейскую выправку, придавала ему излишнюю холодность, и его можно было бы посчитать сухарем, если бы на его холеном лице за золотой оправой очков не поблескивали проницательные умные глаза, в которых прятались веселые искорки извечного мальчишества.
Его приемная находилась в Нижнем Ист-Сайде в небольшом отдельно стоявшем доме старой постройки. Казалось, построив его, о нем напрочь забыли. В помещении обычно стояла полная тишина, которую нарушало лишь монотонное тиканье настенных часов. Доктору Штраусу ассистировала Гизела, его жена, черноволосая, черноглазая, еще сохранившая следы былой красоты.
У Пейтон был повод пойти к врачу: у нее участилось мочеиспускание, и она тревожилась за свои почки. В приемной других пациентов не оказалось, не было и Гизелы. Встретившись с доктором, неизменно относившимся к ней с участием, Пейтон собралась расспросить его о Гизеле, о детях, но, неожиданно напоровшись на его пристальный страстный взгляд, пришла в замешательство и стала бубнить о своем недуге, в то же время мысленно рассуждая, что если его чуть поощрить, он непременно пригласит ее в ресторан, хотя, конечно, и облечет свое внезапное предложение в благопристойную форму – без намека на развитие отношений.
Однако встречного шага Пейтон не сделала, но, возвращаясь домой, она представила себе заманчивую картину: номер гостиницы, расположенной где-нибудь на окраине, уютная комната, кровать с холодными простынями, столик красного дерева, обитые кожей стулья, мягкий свет, штофные портьеры; вот Штраус подходит к ночному столику и, прежде чем раздеться, снимает очки и аккуратно, чтобы не поцарапать, кладет их стеклами вверх.
Картина была заманчива, и все же в ней чего-то не доставало.
Спустя несколько месяцев Пейтон вновь поступила на службу, но ее по-прежнему одолевала тоска, иногда доходившая до отчаяния. Пейтон жаждала внимания и любви, и вот однажды она решила опять наведаться к Штраусу, чей страстный и жгучий взгляд она причислила к целебным лекарствам.
Чтобы непременно добиться цели, она решила подходяще одеться. Она выбрала мини-юбку и кружевную с пышными оборками блузку с глубоким вырезом, притягивающим взор к пикантной ложбинке. Она улыбнулась, представив себе его внимательные глаза, такие мягкие, добрые – взгляд с грустинкой, выражающий благоговейное восхищение.
Однако ожидания Пейтон не оправдались. Когда она увидела Штрауса, он выглядел виноватым, словно ей изменил. Видимо, так и было. В то же время он стал уверенней – похоже, в нем заиграли мужские гормоны, чего раньше Пейтон не замечала. Но как бы там ни было, с вишни обобрали плоды. Штраус словно бы побывал на дне океана, в мире, досель ему незнакомом, где познакомился с его обитателями – креветками и другими ракообразными, усеявшими дно мириадами раковин, – познакомился с существами, о которых нельзя с уверенностью сказать, живут ли они жизнью более интенсивной, чем обыкновенные люди.
Она опоздала.
Глава двадцатая
Потерпев неудачу с Сэнди, Пейтон сочла за лучшее стать поласковей с Барри, но только этой утешительной перемены он не заметил, и Пейтон снова впала в апатию.
Но вот однажды Барри вернулся домой с работы в возбужденно-приподнятом настроении. Оказалось, что около его офиса машина сбила мужчину, который, правда, сильно не пострадал, отделавшись двумя выбитыми зубами. Травма – по части Барри, и он почти целый день провозился с исстрадавшимся пациентом, оказавшимся англичанином знатного рода, не то лордом, не то маркизом.
– Этот англичанин, полюбовавшись вставленными зубами, пригласил нас завтра на ужин, – заключил Барри повествование, в котором Пейтон по достоинству оценила лишь последнюю фразу.
– А куда? – спросила она.
Барри назвал дорогой фешенебельный ресторан, о котором она знала лишь понаслышке.
Следующий день прошел в многотрудных хлопотах. Пейтон соорудила сногсшибательную прическу, сделала маникюр, не забыла о макияже, а затем погрузилась в приятное размышление: что надеть. Выбор нал на кружевное черное платье, ажурные чулки и сексуального вида туфли на высоких каблуках с ремешками, обхватывающими лодыжки.
В ресторане лорд Генри Бэттен-Бауэри – так представился англичанин – не сводил с Пейтон глаз, и, к ее немалому удивлению, Барри ее внезапно приревновал. И, чтобы выразить это чувство, вовсе ему несвойственное, даже обнял ее за плечи, словно огородив от соперника.
И напрасно. Пейтон где-то читала, что в великосветских кругах считается неприличным, если кавалер не попытается соблазнить или хотя бы обольстить встреченную им даму. А лорд Генри, несомненно, поднаторел в галантном обращении с женщинами. Он соблюдает приличия, – рассудила она, – только и всего. А вот Барри ведет себя, как сквалыга, как владелец бейсбольных открыток, пылящихся в ящике письменного стола, но ни одной из которых он ни с кем не поделится.
Лорд Генри был человек высокого роста с продолговатым худым лицом, рыжими баками и копной косматых волос, придававшей ему вид огородного пугала. Зато руки его с длинными тонкими пальцами могли бы принадлежать знаменитому пианисту. На это сравнение наводила и его диковинная привычка непроизвольно лязгать зубами – казалось, что, орудуя ими, он нажимает на рояльные клавиши.
Производя столь двойственное сравнение, Пейтон все же склонилась к мысли, что более всего он походит на киноактера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81