У нас было не слишком много места, всего семь футов ковра, так что мы двигались спиной друг к другу, как танцоры фламенко. Я был в восторге. Началась следующая песня. За окном чернела зимняя ночь. Снег в лунном свете и в городских огнях сиял, словно белая краска на крыше здания через дорогу. Наши оранжевые апартаменты излучали тепло. Зеркала и рождественские шарики сверкали. Кол Портер был гением. Этель Мерман пела для нас, и мы подпевали ей: «Ты – любовная мечта. Ты – степь России. Ты – сердцебиение. Я же ленивый простак, которому за тобой не угнаться. Ах, детка, если я – дно, то ты – вершина!»
Вдруг в самом конце песни Генри вскрикнул и упал на колени, как будто его подстрелили. Я испугался, что у него сердечный приступ и он сейчас умрет. Он ткнулся головой в пол, словно в мусульманской молитве.
– Мой ишиас! – прорычал он. – Вина!
Я упал на колени рядом с ним.
– Вы в порядке?
– Вина!
Я рванулся на кухню. Наполнил бокал Генри дешевым красным вином, которое всегда было под рукой, и вернулся к нему. Он все еще был в молитвенной позе. Я расчистил место на кофейном столике для бокала.
– Перенести вас на кровать?
– Нет. – Глаза Генри были закрыты от боли.
– Что же делать?
– Дай вина.
Генри опирался локтями и коленями в пол, но сумел немного поднять голову. Он поднял правую руку, и я подал ему бокал. Он наклонил голову, пролил половину вина на ковер, словно бензин на парковке в Куинсборо, остальное проглотил и отдал мне бокал, сказав:
– Еще.
Я снова наполнил бокал, он снова пролил вино и остаток выпил. Затем опустился на ковер, стеная в настоящей агонии, пока не улегся в позе эмбриона. Я взял подушку, положил ему под голову и снял иглу с крутящейся беззвучной пластинки Кола Портера.
– Генри, – сказал я, – вызвать «скорую»?
Он молчал. Его глаза были по-прежнему закрыты. Челюсти сжаты от боли. Я встал на колени прямо перед ним в надежде, что он скажет, что делать. Неужели он умирает у меня на глазах? Его губы окрасило вино. Может, сделать ему искусственное дыхание рот в рот? Я мог бы это сделать. Он открыл глаза и сказал:
– Когда ты танцевал, то был похож на Дэнни Кайе.
В его голосе не было иронии. Напротив, это была самая нежная похвала, которую он когда-либо произносил в мой адрес. Даже лучше, чем когда он сравнивал меня с Джорджем Вашингтоном.
– Мне нужно поспать, – сказал он и снова закрыл глаза. – Мой позвоночник разрушен. Позвони в «Даблс» и оставь сообщение для Вивиан Кудлип. Скажи, что доктор Гаррисон заболел и, к великому его сожалению, не сможет прийти.
Я снял с кровати одеяло и накрыл Генри. Потом снял с него ботинки. Он ничего не сказал на такое доверительное обращение. Я позвонил в «Даблс».
– Не могли бы вы записать очень важное сообщение для миссис Вивиан Кудлип? – сказал я метрдотелю. – Мне хотелось, чтобы Генри слышал, как умело я о нем забочусь.
– О да, – ответил мужчина с подлинным почтением.
– Пожалуйста, передайте ей, что доктор Гаррисон, доктор Генри Гаррисон заболел и не сможет прийти. Он очень об этом сожалеет. Именно в этих словах, пожалуйста.
Когда я повесил трубку, Генри поблагодарил меня и попросил:
– Если не трудно, налей вина и поставь рядом со мной на случай, если оно мне понадобится. Этот ишиас наваливается на меня раз в сто лет, словно саранча. Теперь пробуду в кровати или на полу несколько дней.
Я выключил свет в комнате и сказал:
– Если я вам понадоблюсь, я здесь.
Я лежал в кровати и читал. Был канун нового, 1993 года. Через несколько часов после приступа, около десяти, Генри позвал меня:
– Луис?
– Вы в порядке?
– Все еще жив.
– Хотите перебраться на кровать?
– Нет. Я нашел на столике аспирин с кодеином и сбросил их на пол. Проглотил несколько таблеток и допил вино. Это важно, чтобы коронер знал причину смерти. После того как дознание завершат, я хочу, чтобы меня похоронили на дереве, как индейца. Боюсь только, что не позволят. Необходимо иметь собственность, но даже и тогда не позволят. Придумай что-нибудь другое.
– Как насчет мессы на латыни? – спросил я.
– Нет. Я переменил мнение. Хочу национальные американские похороны.
– Мы с Гершоном найдем вам дерево в Нью-Джерси. Ведь есть же там какие-нибудь леса?
– Я хочу дерево в Монте-Карло. Вот было бы мило. Или в Ирландии. Лагерфельд перевезет мое тело в Ирландию, если ей оплатят дорогу, хотя, скорее всего, она сбросит его в море.
– А как поступить с вашими вещами? – спросил я в надежде, что он распорядится оставить что-нибудь мне. Это было бы знаком привязанности, как замечание о Дэнни Кайе.
– Все переходит на благотворительные цели в католическую церковь. Только Гершону оставить автомобиль за всю ту работу, которую он над ним производил. Он сможет продать его на запчасти. А роялти от моих пьес, которые резко подскочат после моей смерти, также пойдут на католическую благотворительность. Возьми на себя труд зафиксировать мою волю.
– Конечно, – подыграл ему я, слегка разочарованный тем, что мне ничего не оставили.
– Такого бы не произошло, если бы я был во Флориде. Моей спине нужно солнце. Обычно зимой на Кони-Айленде открываются солярии, но это все в прошлом… А летом можно поехать в Атлантик-Сити, если устал от Кони-Айленда. Знаешь, у них там в Атлантик-Сити существует полиция нравов. Женщины патрулируют пляжи в синих юбках и штрафуют тех, кто обнимается. Нью-Джерси всегда славился целомудрием. В Саудовской Аравии тоже есть полиция нравов. Прекрасный институт. – Голос Генри был немного вялым, кодеин и вино произвели свое действие. – Я за полицию нравов. Идеал государственного устройства для меня – коммунизм с королем и архиепископом как оплот морального порядка. Англия близка к идеалу, но у королевы нет власти, а церковь не может принять решения ни по какому вопросу. Иран тоже хорошее место. Если бы я был епископом, то не стал бы нарушать прикосновенность жилища, принимая во внимание право на частные оргии… – Он умолк. Наступила тишина.
– Генри? – окликнул я его, но ответа не услышал. Я вылез из кровати. Сколько кодеина он принял? Не произошла ли передозировка? Не похоже. Скорее всего, он просто перестал говорить, только могло ли его последним словом стать слово «оргии»?
Я вбежал в комнату Генри и сразу услышал его дыхание. Он спал на полу и выглядел вполне мило. Я подтянул одеяло ему на плечи. Затем решил, что лучше мне спать у него на кушетке. Если дыхание прервется, я успею оживить его. Только бы проснуться, как делает мать, заслышавшая плач ребенка.
Я постелил свои одеяло, подушку и простынь поверх его простыни. Блохи, вероятно, исчезли, но Генри не был самым чистоплотным мужчиной, поэтому мне хотелось успокоить себя запахом собственной постели. Маленькая кушетка была узкой, но удобной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Вдруг в самом конце песни Генри вскрикнул и упал на колени, как будто его подстрелили. Я испугался, что у него сердечный приступ и он сейчас умрет. Он ткнулся головой в пол, словно в мусульманской молитве.
– Мой ишиас! – прорычал он. – Вина!
Я упал на колени рядом с ним.
– Вы в порядке?
– Вина!
Я рванулся на кухню. Наполнил бокал Генри дешевым красным вином, которое всегда было под рукой, и вернулся к нему. Он все еще был в молитвенной позе. Я расчистил место на кофейном столике для бокала.
– Перенести вас на кровать?
– Нет. – Глаза Генри были закрыты от боли.
– Что же делать?
– Дай вина.
Генри опирался локтями и коленями в пол, но сумел немного поднять голову. Он поднял правую руку, и я подал ему бокал. Он наклонил голову, пролил половину вина на ковер, словно бензин на парковке в Куинсборо, остальное проглотил и отдал мне бокал, сказав:
– Еще.
Я снова наполнил бокал, он снова пролил вино и остаток выпил. Затем опустился на ковер, стеная в настоящей агонии, пока не улегся в позе эмбриона. Я взял подушку, положил ему под голову и снял иглу с крутящейся беззвучной пластинки Кола Портера.
– Генри, – сказал я, – вызвать «скорую»?
Он молчал. Его глаза были по-прежнему закрыты. Челюсти сжаты от боли. Я встал на колени прямо перед ним в надежде, что он скажет, что делать. Неужели он умирает у меня на глазах? Его губы окрасило вино. Может, сделать ему искусственное дыхание рот в рот? Я мог бы это сделать. Он открыл глаза и сказал:
– Когда ты танцевал, то был похож на Дэнни Кайе.
В его голосе не было иронии. Напротив, это была самая нежная похвала, которую он когда-либо произносил в мой адрес. Даже лучше, чем когда он сравнивал меня с Джорджем Вашингтоном.
– Мне нужно поспать, – сказал он и снова закрыл глаза. – Мой позвоночник разрушен. Позвони в «Даблс» и оставь сообщение для Вивиан Кудлип. Скажи, что доктор Гаррисон заболел и, к великому его сожалению, не сможет прийти.
Я снял с кровати одеяло и накрыл Генри. Потом снял с него ботинки. Он ничего не сказал на такое доверительное обращение. Я позвонил в «Даблс».
– Не могли бы вы записать очень важное сообщение для миссис Вивиан Кудлип? – сказал я метрдотелю. – Мне хотелось, чтобы Генри слышал, как умело я о нем забочусь.
– О да, – ответил мужчина с подлинным почтением.
– Пожалуйста, передайте ей, что доктор Гаррисон, доктор Генри Гаррисон заболел и не сможет прийти. Он очень об этом сожалеет. Именно в этих словах, пожалуйста.
Когда я повесил трубку, Генри поблагодарил меня и попросил:
– Если не трудно, налей вина и поставь рядом со мной на случай, если оно мне понадобится. Этот ишиас наваливается на меня раз в сто лет, словно саранча. Теперь пробуду в кровати или на полу несколько дней.
Я выключил свет в комнате и сказал:
– Если я вам понадоблюсь, я здесь.
Я лежал в кровати и читал. Был канун нового, 1993 года. Через несколько часов после приступа, около десяти, Генри позвал меня:
– Луис?
– Вы в порядке?
– Все еще жив.
– Хотите перебраться на кровать?
– Нет. Я нашел на столике аспирин с кодеином и сбросил их на пол. Проглотил несколько таблеток и допил вино. Это важно, чтобы коронер знал причину смерти. После того как дознание завершат, я хочу, чтобы меня похоронили на дереве, как индейца. Боюсь только, что не позволят. Необходимо иметь собственность, но даже и тогда не позволят. Придумай что-нибудь другое.
– Как насчет мессы на латыни? – спросил я.
– Нет. Я переменил мнение. Хочу национальные американские похороны.
– Мы с Гершоном найдем вам дерево в Нью-Джерси. Ведь есть же там какие-нибудь леса?
– Я хочу дерево в Монте-Карло. Вот было бы мило. Или в Ирландии. Лагерфельд перевезет мое тело в Ирландию, если ей оплатят дорогу, хотя, скорее всего, она сбросит его в море.
– А как поступить с вашими вещами? – спросил я в надежде, что он распорядится оставить что-нибудь мне. Это было бы знаком привязанности, как замечание о Дэнни Кайе.
– Все переходит на благотворительные цели в католическую церковь. Только Гершону оставить автомобиль за всю ту работу, которую он над ним производил. Он сможет продать его на запчасти. А роялти от моих пьес, которые резко подскочат после моей смерти, также пойдут на католическую благотворительность. Возьми на себя труд зафиксировать мою волю.
– Конечно, – подыграл ему я, слегка разочарованный тем, что мне ничего не оставили.
– Такого бы не произошло, если бы я был во Флориде. Моей спине нужно солнце. Обычно зимой на Кони-Айленде открываются солярии, но это все в прошлом… А летом можно поехать в Атлантик-Сити, если устал от Кони-Айленда. Знаешь, у них там в Атлантик-Сити существует полиция нравов. Женщины патрулируют пляжи в синих юбках и штрафуют тех, кто обнимается. Нью-Джерси всегда славился целомудрием. В Саудовской Аравии тоже есть полиция нравов. Прекрасный институт. – Голос Генри был немного вялым, кодеин и вино произвели свое действие. – Я за полицию нравов. Идеал государственного устройства для меня – коммунизм с королем и архиепископом как оплот морального порядка. Англия близка к идеалу, но у королевы нет власти, а церковь не может принять решения ни по какому вопросу. Иран тоже хорошее место. Если бы я был епископом, то не стал бы нарушать прикосновенность жилища, принимая во внимание право на частные оргии… – Он умолк. Наступила тишина.
– Генри? – окликнул я его, но ответа не услышал. Я вылез из кровати. Сколько кодеина он принял? Не произошла ли передозировка? Не похоже. Скорее всего, он просто перестал говорить, только могло ли его последним словом стать слово «оргии»?
Я вбежал в комнату Генри и сразу услышал его дыхание. Он спал на полу и выглядел вполне мило. Я подтянул одеяло ему на плечи. Затем решил, что лучше мне спать у него на кушетке. Если дыхание прервется, я успею оживить его. Только бы проснуться, как делает мать, заслышавшая плач ребенка.
Я постелил свои одеяло, подушку и простынь поверх его простыни. Блохи, вероятно, исчезли, но Генри не был самым чистоплотным мужчиной, поэтому мне хотелось успокоить себя запахом собственной постели. Маленькая кушетка была узкой, но удобной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102