«Живо», – велю я Джози, которая мешкает где-то посередине зала.
Зачем?
«Мы ничего не должны упустить».
Я стал толкать ее вперед, и вдруг нас застигли врасплох потоки, струившиеся из-под шторы: сухой лед. Я оставил аппарат на десять минут, и, судя по клубам дыма, заполнившим Щелчкову половину зала, последние девять минут оказались лишними. Я нажал на кнопку выключателя и наклонился к Джози, чтобы утереть ей слезы. Она яростно терла веки, сильно оттягивая кожу, пытаясь унять раздражение. Мы оба, сами того не заметив, ступили в контрольный круг.
«Не три глаза. Помнишь, что мама говорила…»
Я видел, как она стоит перед телевизором, плачем пытаясь привлечь к себе внимание, красные пятна выступают у нее на коже, а мама говорит: не три глаза, будет еще хуже…
Одной рукой я сжимал теплые подвижные пальцы Джози, а другой приглушал громкость магнитофонной записи. Звучал Сати. Около года назад некие чокнутые из Эколь дю Терапи в Париже сделали запись сеанса музыкальной терапии, проведенного ими с помешанными и буйными детьми. Они вывели банальную идею, основываясь на псевдохиповских понятиях, что, если записать различные звуки природы и дать их послушать ватаге городских ребят, те сразу же остынут и возвратятся к естественной стихии. Типичное для неофрейдистской шайки путаное мышление, но что поделаешь. Не всем же дано скакать на гребне революционных свершений, как Питерсону и Сэду. Но вот одна их идея мне понравилась – может быть, своей необычностью, а возможно, потому, что она представляла некоторую ценность для средотерапии. Они записывали всякие звуки природной среды – щебет птиц, шелест ветра, шуршанье листвы, используя синтезаторы и шаблоны, и создавали нечто вроде звуковых обоев прямо перед детьми. Милый штришок, но только, разумеется, им следовало записывать городские звуки – не сельские. Таким образом детям лишь давали отдохнуть от привычного ада, но все равно было понятно, что скоро они заново настроятся на ритмы улицы. Подразни меня, подразни меня. Куда лучше было бы окружить их звуками, которые они сумели бы расшифровать, отфильтровать и опознать как часть собственной жизни… Но это уже не моя забота.
Щека к щеке, мы с Джози прильнули к щели в шторе, вглядываясь в мир Щелчка. Вначале мы увидели огни. Милый, милый Кертис… Красные, синие и зеленые фонарики, развешанные через сантиметровые промежутки вдоль внешней стены фургона. Они светились и сквозь сухой лед, каждую лампочку окружало собственное сияние, а вокруг было темно. Это как маяк, подумалось мне, нечто такое, что Щелчок всегда сможет найти и никогда не потеряется, не важно, в какой угол зала ему случится забрести. Гирлянды лампочек отлично демонстрировали, какую замечательную работу проделали Клинок с Лакомкой. Руководствуясь лишь моей грубой наметкой и хаотичными указаниями, они создали подвижное жилище, которое не оказалось бы неуместным на любом подветренном западном берегу.
* * *
Однако вначале дело не пошло на лад. Лакомка угрюмо пропускал мимо ушей все требования, оставаясь жалко-безучастным к угрозам, а Клинок стенал и жаловался, что такую работу лучше всего выполнять ножом, а не маленькими (и тупыми) кусачками для проволоки, которые я ему выдал. До пробуждения обоих моих пациентов оставалось все меньше часов (элотинедрин рекомендовалось применять лишь в течение определенного промежутка времени, иначе могли возникнуть всякие осложнения, понадобились бы капельницы и восстанавливающие ванны): чудо-наркотик, Сэд, во многих отношениях, лучшее средство (не имеющее отношения к лечению), какое только способно помочь замученному психологу. Валит наповал. Я решил проигнорировать предупреждения своих коллег из Душилища и все-таки вмешаться. Я отыскал для Клинка нож – не «сабатье», как он мрачно заметил, и даже не из первоклассной стали, – зато длина с лихвой искупала недостаток качества.
– Пятнадцать сантиметров, – кивнул Клинок с удовлетворением.
Но в поощрении нуждался не только Клинок. Лакомка тоже начинал терять всякий, даже вялый интерес к происходящему. Я проглядел имевшиеся в кабинете бумаги, ища папку последнего педика, побывавшего в корпусе, и откопал голландский журнал «Бой», которым вахлаки из Душилища любили размахивать у него перед лицом, вернее, перед членом, в надежде добиться какой-то преступной реакции или эрекции. С Лакомкой это сработало. Покажи таким типам картинку с невинной, едва созревшей плотью, – и они улетают. Я дал ему десять минут на посещение уборной и разрешил носить в заднем кармане этот журнал, пока (и только если) он будет продолжать работу. Лакомка пришел в восторг.
– Поверьте, у нас в больнице такое – твердая валюта.
Мои попытки дать им стимул после того, как в Душилище из них вытравили всякое чувство собственной ценности, были вознаграждены: они с вниманием отнеслись к подробностям дела. Мой план был прост: нужно построить автоприцеп образца 1970-х. В средотерапии важнее атмосфера, чем буквальная достоверность. Три окна, одна дверь, два колеса – все это надлежало смастерить из проволоки, так чтобы гирлянда разноцветных фонариков выделяла контуры сооружения. Однако Клинок с Лакомкой, получив соответствующую мотивацию, пошли значительно дальше. Они сделали внутри этой модели пол – решетчатую конструкцию из перекрещивавшихся проволок, тянувшуюся от одного края до другого; устроили отдельные части интерьера, описанные и сфотографированные Щелчком, так что гостиный и спальный отсеки были особо выделены: гирлянда синих лампочек огораживала спальню, красных – гостиную, а в четырех местах, вокруг окон и двери, сияли зеленые огоньки. Получив поощрение, они помогли мне перетащить Щелчка с прежнего места посреди его половины зала к одной из боковых стен, тогда как раньше они и дотрагиваться до него не пожелали бы, будто не вполне веря, что он вправду жив. Мало того: как только сооружение было завершено, они помогли мне со звуком, сухим льдом и прочей электрической оснасткой для воссозданной среды, затем перенесли Щелчка внутрь проволочного сооружения и положили на решетчатый пол в гостином отсеке, скрестив ему руки на груди, как будто все это было неким причудливым погребальным обрядом, а Щелчок держал путь куда-то вроде Вальхаллы. Лучше всего оказалось предложение, высказанное Клинком: оно, в свою очередь, побудило меня включить в границы среды коридор, так что красные лампочки служили как бы внешним краем мира, сотворенного вокруг фургона.
– Доктор, а где должен стоять этот фургон?
– Да где угодно. Он ездил повсюду. Парень наснимал множество разных видов: тут и леса, и большие города, и взморья, и горы. В общем, трудно сказать.
– Леса?
– Да, причем они довольно часто встречаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75