Капелька дружеского соревнования еще никому не повредила. Чего ты боишься, Сэд? Мне это пришлось не по душе. Зато я нашел вполне правдоподобное объяснение своему умственному настрою. Борись с призраками, изгоняй бесов. А может, дело еще и в том, что я как-то реагировал на те две истории, что обретали голос или форму в обеих частях зала, на те слова и образы, которые проступали сами собой, практически без моего участия. Похоже, я тут оказался лишним, и это вдруг разозлило меня. В том, что касалось Щелчка и Дичка, я вовсе не был лишним! Да если б я не вмешался в их жизни, не подал прошения перевести их ко мне в корпус, на них так бы и остались висеть ярлыки немых калек, они бы сейчас сидели взаперти вместе с шизиками, которым нечего рассказывать, не говоря уж о тех, у кого обнаружены химические нарушения или дурная наследственность. Господи, да я же начинал задаваться вопросами о своем невмешательстве сразу же, как только они оказались у меня в корпусе. Может, мне стоило взять быка за рога, свести их вместе, устроить сдвоенный сеанс и тогда уж наверняка заполучить и вывесить на веревке все их грязное белье.
Черт!
Восьмое правило психотерапии гласит: никогда не задавайся вопросом – а правильно ли то, что ты делаешь.
Третьим объяснением моей взвинченности было, наверное, давление – как словесное, так и невысказанное – со стороны психо-лохов из Душилища, которые только и ждали моего провала, только и ждали, что весь корпус рухнет на меня и я окажусь среди груды щебня с двумя безнадежными жертвами войны. А тогда у Щелчка и Дичка не останется никакой надежды избежать тех четырех китов, на которые опирается излюбленный modus operandi моих коллег из Душилища. Вот эти киты:
Наркотики.
Излечение в общине.
Заключение.
Групповая терапия в сочетании с тремя перечисленными пунктами.
Избыточная энергия одержала верх над моими рассуждениями, и я с иронией принялся себя успокаивать – во-первых, расхаживая взад-вперед по узкому коридору, отделяющему мир Щелчка от мира Дичка, а во-вторых, переваривая все те причины, которые, как я сам установил, объясняли мои нынешние чувства. Кто сумеет назначить терапию терапевту, если тот знает, что любая тактика, любой маневр – потенциальное мошенничество, суть коего лишь в том, чтобы свести всякие вредные, буйные или крайние проявления на некую управляемую и поддающуюся описанию ступень? Кто снова направит терапевта на верный путь, когда его мысли сошли с рельсов? Кто не даст ему утонуть в пучинах самой сложной из метафор?
В конце концов все оказалось просто. Разгадкой стал Питерсон. Скорее всего, он будет часто связываться со мной, оказавшись вдвоем с Томным возле своего прекрасного озера, – так пусть это станет для меня вызовом, стимулом. Я буду знать, что не плетусь в хвосте, буду знать, что, какие бы смелые действия он там ни предпринимал, – я, сидя в своей убогой и богом забытом дыре, делаю то же самое. Пусть вокруг него стелются все красоты голливудского кино, пусть Роберт Редфорд преодолевает невероятные трудности среди хвойных зарослей, – спасите меня, доктор, – зато у меня в ушах раздаются звуки «Больницы «Британия». Кроме того, мы оба знали, чего хотим. Мы хотели результатов не только для Дичка, Щелчка или Томного, но и для себя, и, пока Питерсон создавал свои декорации, я ничего не делал, только вышагивал между двумя чужими историями и опасался, вдруг того, что я с ними сделаю, окажется недостаточно.
Я знал, что делать, знал, что нужно делать. Следовало разворачивать терапию, запускать в действие среду и запускать резцы в миры Щелчка и Дичка. Образы Щелчка, голос Дичка и любовь Джози.
Джози.
Настойчивый стук в дверь. Я буду считать до десяти, а потом выломаю дверь, Кертис. Ты меня слышишь?
Раз.
* * *
Из моего шатанья по безжизненному коридору родилась и еще одна мысль, еще одно сомнение прибавилось к массе прежних: очень многое зависело от тех биографических деталей, в которых оба моих пациента, по всей видимости, непрерывно барахтались с самого момента появления здесь. Я уже не испытывал начального облегчения, когда отмечал, что они по крайней мере не остаются немыми, как предполагали многие в Душилище, а пытаются что-то сообщить. Нет, сомнения терзали меня все сильнее. Не было никакой гарантии, что их истории, их образы и слова помогут мне создать нужную среду или для лечения, или, что еще важнее, для стоящего исследования. Количество времени, проведенное Щелчком в зале, могло бы оказаться потрачено на непрерывное написание фразы: У меня пять пальцев на руке, пять пальцев на ноге, – был один такой печальный случай в Душилище, когда пациент писал это в течение трех месяцев кряду. Да, я слышал, как Дичок разговаривает песнями, до утра избывая свою тоску, свое одинокое отчаяние, свою неуемную злость… Я подсмотрел и подслушал через брезент довольно, чтобы понять это, однако, помимо его несомненной тяги к поэзии, были ли у меня достаточные основания для того, чтобы выстроить такое окружение, благодаря которому из его головы хлынет непроизвольный поток и станет для меня, как для ученого, пищей для изучения на долгие месяцы? А ведь я чувствовал, как и в случае с Щелчком, что если такого не произойдет, то, значит, я потерпел поражение. Плохой психотерапевт расставляет дорожные знаки на пути к выздоровлению – и остается доволен одним этим.
Я глядел в пластиковое окошко в брезенте, всматриваясь во тьму, где Щелчок печатал фотографии, и это успокаивало меня, прогоняло мои сомнения. В этой комнате уже создавалось свое окружение, и точно так же некрасивая, функциональная груда кассет, наваленная вокруг Дичка, создавала собственное странное ощущение. Рапорты социальных работников, психологов и полицейских о Дичке и Щелчке были прекрасно составлены, они холодным бюрократическим языком ясно очерчивали их биографии, предоставляя всю необходимую информацию, – но вот никаких ощущений не передавали. А ощущения в такого рода исследованиях – пожалуй, едва ли не главная ценность, мощнейший инструмент. И, что еще важнее, каждый уважающий себя психотерапевт (и Питерсон безоговорочно бы с этим согласился) понимает, что отношения между пациентом и терапевтом не сводятся только к лечению или выздоровлению, а образуют некий тесный симбиоз, сложную и изощренную связь, основанную на формуле: Я тебе почешу спинку, если ты почешешь мне. Такой вот уникальный психоз служит топливом для механизма, который мчит и меня, и Питерсона к цели.
Разумеется, я знал биографию Щелчка из отчетов социальных работников, взявших мальчика под опеку, одновременно отправив в больницу его отца, жизнь которого находилась под угрозой (очевидно, из-за огромного нароста, образовавшегося на затылке).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Черт!
Восьмое правило психотерапии гласит: никогда не задавайся вопросом – а правильно ли то, что ты делаешь.
Третьим объяснением моей взвинченности было, наверное, давление – как словесное, так и невысказанное – со стороны психо-лохов из Душилища, которые только и ждали моего провала, только и ждали, что весь корпус рухнет на меня и я окажусь среди груды щебня с двумя безнадежными жертвами войны. А тогда у Щелчка и Дичка не останется никакой надежды избежать тех четырех китов, на которые опирается излюбленный modus operandi моих коллег из Душилища. Вот эти киты:
Наркотики.
Излечение в общине.
Заключение.
Групповая терапия в сочетании с тремя перечисленными пунктами.
Избыточная энергия одержала верх над моими рассуждениями, и я с иронией принялся себя успокаивать – во-первых, расхаживая взад-вперед по узкому коридору, отделяющему мир Щелчка от мира Дичка, а во-вторых, переваривая все те причины, которые, как я сам установил, объясняли мои нынешние чувства. Кто сумеет назначить терапию терапевту, если тот знает, что любая тактика, любой маневр – потенциальное мошенничество, суть коего лишь в том, чтобы свести всякие вредные, буйные или крайние проявления на некую управляемую и поддающуюся описанию ступень? Кто снова направит терапевта на верный путь, когда его мысли сошли с рельсов? Кто не даст ему утонуть в пучинах самой сложной из метафор?
В конце концов все оказалось просто. Разгадкой стал Питерсон. Скорее всего, он будет часто связываться со мной, оказавшись вдвоем с Томным возле своего прекрасного озера, – так пусть это станет для меня вызовом, стимулом. Я буду знать, что не плетусь в хвосте, буду знать, что, какие бы смелые действия он там ни предпринимал, – я, сидя в своей убогой и богом забытом дыре, делаю то же самое. Пусть вокруг него стелются все красоты голливудского кино, пусть Роберт Редфорд преодолевает невероятные трудности среди хвойных зарослей, – спасите меня, доктор, – зато у меня в ушах раздаются звуки «Больницы «Британия». Кроме того, мы оба знали, чего хотим. Мы хотели результатов не только для Дичка, Щелчка или Томного, но и для себя, и, пока Питерсон создавал свои декорации, я ничего не делал, только вышагивал между двумя чужими историями и опасался, вдруг того, что я с ними сделаю, окажется недостаточно.
Я знал, что делать, знал, что нужно делать. Следовало разворачивать терапию, запускать в действие среду и запускать резцы в миры Щелчка и Дичка. Образы Щелчка, голос Дичка и любовь Джози.
Джози.
Настойчивый стук в дверь. Я буду считать до десяти, а потом выломаю дверь, Кертис. Ты меня слышишь?
Раз.
* * *
Из моего шатанья по безжизненному коридору родилась и еще одна мысль, еще одно сомнение прибавилось к массе прежних: очень многое зависело от тех биографических деталей, в которых оба моих пациента, по всей видимости, непрерывно барахтались с самого момента появления здесь. Я уже не испытывал начального облегчения, когда отмечал, что они по крайней мере не остаются немыми, как предполагали многие в Душилище, а пытаются что-то сообщить. Нет, сомнения терзали меня все сильнее. Не было никакой гарантии, что их истории, их образы и слова помогут мне создать нужную среду или для лечения, или, что еще важнее, для стоящего исследования. Количество времени, проведенное Щелчком в зале, могло бы оказаться потрачено на непрерывное написание фразы: У меня пять пальцев на руке, пять пальцев на ноге, – был один такой печальный случай в Душилище, когда пациент писал это в течение трех месяцев кряду. Да, я слышал, как Дичок разговаривает песнями, до утра избывая свою тоску, свое одинокое отчаяние, свою неуемную злость… Я подсмотрел и подслушал через брезент довольно, чтобы понять это, однако, помимо его несомненной тяги к поэзии, были ли у меня достаточные основания для того, чтобы выстроить такое окружение, благодаря которому из его головы хлынет непроизвольный поток и станет для меня, как для ученого, пищей для изучения на долгие месяцы? А ведь я чувствовал, как и в случае с Щелчком, что если такого не произойдет, то, значит, я потерпел поражение. Плохой психотерапевт расставляет дорожные знаки на пути к выздоровлению – и остается доволен одним этим.
Я глядел в пластиковое окошко в брезенте, всматриваясь во тьму, где Щелчок печатал фотографии, и это успокаивало меня, прогоняло мои сомнения. В этой комнате уже создавалось свое окружение, и точно так же некрасивая, функциональная груда кассет, наваленная вокруг Дичка, создавала собственное странное ощущение. Рапорты социальных работников, психологов и полицейских о Дичке и Щелчке были прекрасно составлены, они холодным бюрократическим языком ясно очерчивали их биографии, предоставляя всю необходимую информацию, – но вот никаких ощущений не передавали. А ощущения в такого рода исследованиях – пожалуй, едва ли не главная ценность, мощнейший инструмент. И, что еще важнее, каждый уважающий себя психотерапевт (и Питерсон безоговорочно бы с этим согласился) понимает, что отношения между пациентом и терапевтом не сводятся только к лечению или выздоровлению, а образуют некий тесный симбиоз, сложную и изощренную связь, основанную на формуле: Я тебе почешу спинку, если ты почешешь мне. Такой вот уникальный психоз служит топливом для механизма, который мчит и меня, и Питерсона к цели.
Разумеется, я знал биографию Щелчка из отчетов социальных работников, взявших мальчика под опеку, одновременно отправив в больницу его отца, жизнь которого находилась под угрозой (очевидно, из-за огромного нароста, образовавшегося на затылке).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75