послышался крик – это кричал рабочий, которому отлетевший камешек слегка поцарапал глаз, – и только тут я осознал, что мне больно, мучительно больно оттого, что моя нога оказалась застигнута врасплох взорвавшейся дверью. Истекая кровью, спотыкаясь, со сломанными пальцами и лопнувшим с одного края ботинком, не обращая на все это внимания, я тут же ринулся в следующую камеру, освещая дорогу электрическим фонарем: вспышки света здесь, там, вверху, внизу, на каждой стене, в каждом углу – и электрическая боль в ноге отдавалась вспышками перед глазами.
Арабские проклятия, которые мне удалось разобрать, были вопиющими, и я подумал сначала, что ругается раненый, но оказалось, что изрыгал их Ахмед, проклинавший судьбу, Запад и Египет (ослепленный, он видел перед собой очередную пустую камеру). Его пораженческие настроения питает жажда наживы; с таким темпераментом ученым ему не быть. То, что объединяет Картера, Марлоу и меня, египтянину просто чуждо.
Я приказал Ахмеду и еще двум рабочим отвезти искалеченного в город, позаботиться о его увечье и вернуться обратно через двадцать четыре часа. Одного рабочего я оставил при себе – нам предстояло тяжело потрудиться, кроме того, кто-то должен был помочь мне перевязать раны.
Рабочий снял с моей ноги ботинок, и от боли я чуть не прокусил себе щеку. Сколько-то гостиничных простыней и вода были принесены в жертву, дабы омыть и перевязать мою обезображенную кровоточащую ступню. Позднее того же числа я смог наконец проковылять в новооткрытую камеру и расставить там фонари. Не без горечи следует упомянуть об ужасной, невосполнимой потере двери «В», на которой имелась великолепная иероглифическая надпись:
АТУМ-ХАДУ, ВЛАДЫКА НИЛА, ПЛЮЕТ НА СВОИХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЕЙ, ОНИ ПОТРЕВОЖИЛИ ЕГО СЛИШКОМ ПОЗДНО И ЗАПЛАТЯТ ЗА ВТОРЖЕНИЕ УЖАСНУЮ ЦЕНУ.
Даже если кто-то по сю пору еще сомневался в наших предпосылках и достижениях, эти иероглифы отменно доказывали нашу правоту. Надеюсь, мы сможем восстановить надпись из осколков разбитой двери, но, боюсь, она утрачена безвозвратно. Виновен в этом я, а также идиоты из Департамента древностей, которые создали невыносимые условия работы и ныне оторвали от моей ноги свой кусок мяса.
Нога стремительно распухала, оттого я вынужден был отложить осмотр новой камеры и провести вечер, вновь и вновь меняя мокнущие повязки. Рана скверная, и все же это скромная цена за наше открытие. Велел рабочему отдохнуть и принести еще воды и трость. Находясь в здравом уме, я не мог вернуться в особняк или отправиться к врачу до тех пор, пока не зарисую план новой камеры усыпальницы. Забыться сном было невозможно.
Настало 17 ноября, я увидел проблеск света и, поскольку мой человек пока не возвращался, опять промыл и перевязал ступню очередной полоской ткани от простыни, истратив остатки питьевой воды. Насилу рассветало; я обнаружил, что дело куда серьезнее, чем я думал: мизинец и безымянный палец явно сломаны, равно как и, если судить по багровой опухоли, некоторые кости ступни. Порезы в основном поверхностные, мой ботинок послужил ступне броней, хотя в нескольких местах кожа рассечена, и простыня побурела. Закончив самолечение, я, спотыкаясь, отправился исследовать камеру, кою мы временно будем называть «Камерой Замешательства».
Эта вторая камера на первый взгляд столь же пуста, как и Пустая Камера. Потому должно заключить: Атум-хаду и его оставшийся неизвестным архитектор гробницы решили, что грабителя, взломавшего Пустую Камеру, узревшего зловещее проклятие на двери «В» и обладающего притом достаточной силой, чтобы двигаться вперед, остановить способно только полное разочарование, ибо ни страх, ни препятствия его уже не остановили; оттого царь и его зодчий решили не утруждать себя измышлением новых проклятий либо помех движению и взамен попытались убедить потенциального вора, что он зазря теряет время. По этой причине перед нами – еще одно голое помещение. Разумеется, никто пока что досюда не добрался, потому при всем уважении к хитростям Атум-хаду я не могу не счесть их избыточными.
Как бы то ни было, моя гробница сейчас выглядит так:
рис. «Е»
ПЛАН ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ НА 17 НОЯБРЯ 1922 ГОДА
Если бы не (утраченная) надпись на двери «В» и пение двери-соблазнительницы «С», я сам познал бы замешательство и отчаяние не меньшие, чем гипотетический грабитель древности.
Поздним утром 17-го числа мой рабочий возвратился с бинтами, водой и тростью из твердого темного дерева, с верхней частью, изогнутой наподобие царского скипетра. «Знаете ли вы, что, повредив на раскопках ногу, он послал за тростью и продолжил работать как ни в чем не бывало? Трость выставлена в „Клубе исследователей“ в Каире».
Ходить с тростью было легче; каждое движение ноги отдавалось нескончаемым эхом падения двери. Я насытился, напился и закончил осмотр Камеры Замешательства под увеличительным стеклом. Помещение, как и предполагалось, оформлено обманным манером: уподобясь опоссуму, что прикидывается мертвым, Камера Замешательства прикидывается, будто в ней ничего нет – кроме слабого, но ясного абриса двери «С».
При помощи моего рабочего (Ахмед и трое остальных задерживались) я начал удалять пыль и обрабатывать долотом контур двери «С». Работа по-прежнему шла неспешно: долото, щетка, киянка, клин, щетка, долото, щетка, киянка, клин, щетка. Навалилась ужасная слабость, меня даже немного лихорадило – несомненно, от волнения: что ждет нас за последней чудесной дверью? Дважды или трижды я, хромая, отступал, потому что мне было дурно. По меньшей мере дважды я от усталости забывался тревожным сном на одной из походных кроватей в Пустой Камере, наверстывая часы, украденные у меня бессонницей. Проспав почти весь день и всю ночь 17-го числа, я пробудился очень рано, до рассвета – такова наша с Атум-хаду злополучная привычка. 18-е. Слух (но не зрение) подсказывал, что верный мне рабочий спит в темном углу. Остальные так и не вернулись. Я вышел наружу, чтобы рассмотреть звезды над Дейр-эль-Бахри.
Не могу сказать, что я был бодр и весел в своем ночном дозоре.
Наконец 18-го числа взошло солнце, и при бледном свете мне открылось, что я один: очевидно, я принял эхо собственного дыхания за дыхание рабочего, коего не было. Я отметил, что Ахмед и остальные опаздывают уже на восемнадцать часов. Мне пришло в голову, что меня, возможно, предали; малодушие и корыстолюбие туземной рабочей силы могут явить себя в любой момент. Не будучи сей момент вознаграждена, эта сила вполне способна на дезертирство. Что ж, так тому и быть. Я решил продолжать работать над дверью «С», невзирая на ранение, жажду, голод и праведный гнев. Затем я заложу фасад гробницы булыжниками, залеплю грязью, вернусь в Луксор, представлю свое открытие инспектору Департамента древностей и приму выговор, а также людей и техническую поддержку, которую мне окажут вследствие сделанного открытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Арабские проклятия, которые мне удалось разобрать, были вопиющими, и я подумал сначала, что ругается раненый, но оказалось, что изрыгал их Ахмед, проклинавший судьбу, Запад и Египет (ослепленный, он видел перед собой очередную пустую камеру). Его пораженческие настроения питает жажда наживы; с таким темпераментом ученым ему не быть. То, что объединяет Картера, Марлоу и меня, египтянину просто чуждо.
Я приказал Ахмеду и еще двум рабочим отвезти искалеченного в город, позаботиться о его увечье и вернуться обратно через двадцать четыре часа. Одного рабочего я оставил при себе – нам предстояло тяжело потрудиться, кроме того, кто-то должен был помочь мне перевязать раны.
Рабочий снял с моей ноги ботинок, и от боли я чуть не прокусил себе щеку. Сколько-то гостиничных простыней и вода были принесены в жертву, дабы омыть и перевязать мою обезображенную кровоточащую ступню. Позднее того же числа я смог наконец проковылять в новооткрытую камеру и расставить там фонари. Не без горечи следует упомянуть об ужасной, невосполнимой потере двери «В», на которой имелась великолепная иероглифическая надпись:
АТУМ-ХАДУ, ВЛАДЫКА НИЛА, ПЛЮЕТ НА СВОИХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЕЙ, ОНИ ПОТРЕВОЖИЛИ ЕГО СЛИШКОМ ПОЗДНО И ЗАПЛАТЯТ ЗА ВТОРЖЕНИЕ УЖАСНУЮ ЦЕНУ.
Даже если кто-то по сю пору еще сомневался в наших предпосылках и достижениях, эти иероглифы отменно доказывали нашу правоту. Надеюсь, мы сможем восстановить надпись из осколков разбитой двери, но, боюсь, она утрачена безвозвратно. Виновен в этом я, а также идиоты из Департамента древностей, которые создали невыносимые условия работы и ныне оторвали от моей ноги свой кусок мяса.
Нога стремительно распухала, оттого я вынужден был отложить осмотр новой камеры и провести вечер, вновь и вновь меняя мокнущие повязки. Рана скверная, и все же это скромная цена за наше открытие. Велел рабочему отдохнуть и принести еще воды и трость. Находясь в здравом уме, я не мог вернуться в особняк или отправиться к врачу до тех пор, пока не зарисую план новой камеры усыпальницы. Забыться сном было невозможно.
Настало 17 ноября, я увидел проблеск света и, поскольку мой человек пока не возвращался, опять промыл и перевязал ступню очередной полоской ткани от простыни, истратив остатки питьевой воды. Насилу рассветало; я обнаружил, что дело куда серьезнее, чем я думал: мизинец и безымянный палец явно сломаны, равно как и, если судить по багровой опухоли, некоторые кости ступни. Порезы в основном поверхностные, мой ботинок послужил ступне броней, хотя в нескольких местах кожа рассечена, и простыня побурела. Закончив самолечение, я, спотыкаясь, отправился исследовать камеру, кою мы временно будем называть «Камерой Замешательства».
Эта вторая камера на первый взгляд столь же пуста, как и Пустая Камера. Потому должно заключить: Атум-хаду и его оставшийся неизвестным архитектор гробницы решили, что грабителя, взломавшего Пустую Камеру, узревшего зловещее проклятие на двери «В» и обладающего притом достаточной силой, чтобы двигаться вперед, остановить способно только полное разочарование, ибо ни страх, ни препятствия его уже не остановили; оттого царь и его зодчий решили не утруждать себя измышлением новых проклятий либо помех движению и взамен попытались убедить потенциального вора, что он зазря теряет время. По этой причине перед нами – еще одно голое помещение. Разумеется, никто пока что досюда не добрался, потому при всем уважении к хитростям Атум-хаду я не могу не счесть их избыточными.
Как бы то ни было, моя гробница сейчас выглядит так:
рис. «Е»
ПЛАН ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ НА 17 НОЯБРЯ 1922 ГОДА
Если бы не (утраченная) надпись на двери «В» и пение двери-соблазнительницы «С», я сам познал бы замешательство и отчаяние не меньшие, чем гипотетический грабитель древности.
Поздним утром 17-го числа мой рабочий возвратился с бинтами, водой и тростью из твердого темного дерева, с верхней частью, изогнутой наподобие царского скипетра. «Знаете ли вы, что, повредив на раскопках ногу, он послал за тростью и продолжил работать как ни в чем не бывало? Трость выставлена в „Клубе исследователей“ в Каире».
Ходить с тростью было легче; каждое движение ноги отдавалось нескончаемым эхом падения двери. Я насытился, напился и закончил осмотр Камеры Замешательства под увеличительным стеклом. Помещение, как и предполагалось, оформлено обманным манером: уподобясь опоссуму, что прикидывается мертвым, Камера Замешательства прикидывается, будто в ней ничего нет – кроме слабого, но ясного абриса двери «С».
При помощи моего рабочего (Ахмед и трое остальных задерживались) я начал удалять пыль и обрабатывать долотом контур двери «С». Работа по-прежнему шла неспешно: долото, щетка, киянка, клин, щетка, долото, щетка, киянка, клин, щетка. Навалилась ужасная слабость, меня даже немного лихорадило – несомненно, от волнения: что ждет нас за последней чудесной дверью? Дважды или трижды я, хромая, отступал, потому что мне было дурно. По меньшей мере дважды я от усталости забывался тревожным сном на одной из походных кроватей в Пустой Камере, наверстывая часы, украденные у меня бессонницей. Проспав почти весь день и всю ночь 17-го числа, я пробудился очень рано, до рассвета – такова наша с Атум-хаду злополучная привычка. 18-е. Слух (но не зрение) подсказывал, что верный мне рабочий спит в темном углу. Остальные так и не вернулись. Я вышел наружу, чтобы рассмотреть звезды над Дейр-эль-Бахри.
Не могу сказать, что я был бодр и весел в своем ночном дозоре.
Наконец 18-го числа взошло солнце, и при бледном свете мне открылось, что я один: очевидно, я принял эхо собственного дыхания за дыхание рабочего, коего не было. Я отметил, что Ахмед и остальные опаздывают уже на восемнадцать часов. Мне пришло в голову, что меня, возможно, предали; малодушие и корыстолюбие туземной рабочей силы могут явить себя в любой момент. Не будучи сей момент вознаграждена, эта сила вполне способна на дезертирство. Что ж, так тому и быть. Я решил продолжать работать над дверью «С», невзирая на ранение, жажду, голод и праведный гнев. Затем я заложу фасад гробницы булыжниками, залеплю грязью, вернусь в Луксор, представлю свое открытие инспектору Департамента древностей и приму выговор, а также людей и техническую поддержку, которую мне окажут вследствие сделанного открытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125