А рядом с лавочкой всегда забегаловка с бутылками рома на стойке, двумя-тремя столиками, покрытыми клеенкой, и вывеской над входом, что-нибудь вроде: „Запрещено говорить о политике и религии" или „Вход с собаками и женщинами воспрещен".
Подлинная история братьев Монфорт была следующая: Лоренсо и Оренсио оба были алчны и честолюбивы. Кофейная гасиенда Сан-Антонио, которая исчезла в начале века, была вовсе не райский уголок, как ее описала Исабель, а захудалое горное ранчо. Дороги туда не было, попасть можно было только по опасной тропинке с ямами на каждом шагу. Братья жили не в большом двухэтажном доме с широким круглым балконом, а в сарае с соломенной крышей, который построили сами. Примитивная хижина. С земляным полом и дощатыми стенами, доски для которых братья настругали тоже сами. Мыться приходилось в реке, а отхожее место было пристроено к задней стене сарая, и, когда шел дождь, там можно было вымокнуть. Вся мебель – ящики из-под лимонада, валявшиеся повсюду на полу. Спали братья каждый в своей походной железной кровати, и на каждого приходилась равная доля пространства. Грязная простыня, свисавшая с потолка, разделяла дом на две половины: на одной жил Лоренсо, на другой – Оренсио.
Братья Монфорт ревниво охраняли свое уединение. Плантация была идеальным местом для незаконной торговли ромом, который гнали из сахарного тростника на самогонном аппарате, контрабандным краденым товаром, а в периоды политического брожения (выступления борцов за независимость то и дело будоражили Остров) и контрабандным оружием. Убийство было для них неприемлемо, и они поддерживали зыбкое перемирие, чтобы обоим выжить. К несчастью, доли наследства у них были равные, одинаковое количество мер земли у каждого. Ни у одного из них не было денег, чтобы выкупить долю другого, но не нашлось бы на свете другого человека, который так хотел владеть всей плантацией, как каждый из них.
Оба брата Монфорт унаследовали одинаково дьявольский нрав. Оба были огненно-рыжие, – Исабель тоже рыжая, правда, до тех пор пока я не прочитал ее рукопись, я не подозревал, что у нее жесткий характер, – и по ночам шевелюры братьев на подушках горели, будто два костра незатихающей обиды. Когда в один прекрасный день Лоренсо привел в дом Валентину, восседавшую на крупе лошади, перемирию между братьями пришел конец.
Брак Лоренсо стал для Оренсио неожиданностью. Его младший брат был недоумок. Он никогда бы не поверил, что тот способен уговорить такую красивую девушку, как Валентина, пойти за ним без оглядки неизвестно куда, если только у нее нет каких-то своих соображений. И Оренсио собирался как можно быстрее выяснить, каковы же были эти соображения.
Оренсио оттащил свою койку в другой конец сарая, как можно дальше от засаленной простыни, которая служила ширмой и отделяла его от пламенных любовников. Ночи превратились в пытку. Стоны и вздохи любовной парочки продолжались часами, а вытащить свою койку на улицу Оренсио не мог, потому что все время шел дождь. Однажды Лоренсо уехал по делам, а Оренсио остался на плантации. Было жарко, так что после обеда Валентина скинула одежду и легла отдохнуть. Не было ни ветерка, и москитник был похож на неподвижное облако, которое смешалось с запахом ее тела. И тут Оренсио забрался к ней под москитник. Одуревшая от жары и дремы, Валентина даже глаз не открыла. Она чувствовала такие же жесткие ладони у себя на груди и такие же руки, поросшие рыжей растительностью, держали ее за талию, так что она приняла его за Лоренсо. Валентина клялась, что не чувствовала никакой разницы.
Когда Лоренсо вернулся, Оренсио потребовал, чтобы они делили Валентину между собой, поскольку она ему отдалась. Из страха Лоренсо не посмел перечить. Если он разругается с братом, придется уходить с плантации, и тогда он потеряет свою долю наследства. Снова установилось зыбкое перемирие, которое длилось несколько месяцев, но Валентина не могла скрыть того, что она предпочитает Лоренсо. Он был ее законный муж, и она его любила, несмотря на то, что Лоренсо предал ее, приняв нечестивое условие брата. По ночам, когда Оренсио ложился к ней в постель, она притворялась спящей и, вместо того чтобы отвечать на его ласки, лежала как бесчувственное бревно, плывущее по волнам сновидений. Вот поэтому-то Оренсио и велел приказчику раскроить череп своему братцу, а не потому, что их было невозможно отличить друг от друга, как описала Исабель».
Кинтин почти закончил писать свою историю, как вдруг увидел в щель, что за дверью кухни зажегся свет. Он поспешно вырвал исписанные страницы из блокнота и сунул их в карман халата, положил рукопись в кремовую папку и снова спрятал ее за «Бостонскую кулинарную книгу».
Часть четвертая
Шале в Розевиле
12. День благодарения, 1936 год
Кинтину тогда было семь лет, но он хорошо запомнил тот день. Дон Эстебан Росич еще был жив, и он очень любил, когда вся семья собиралась в этот день за столом вокруг блюда с индейкой. Дон Эстебан долгие годы занимался импортом живой птицы и. раздобрев на этом, теперь ждал, когда придет его смертный час. Ему было почти девяносто, и это был очень веселый старик; Кинтин был его любимый правнук. В тот день он настоял, чтобы ребенок сидел за праздничным столом вместе со взрослыми, а не ел в кухне, как обычно. После ужина семья перешла на террасу, где Маделейне угощала всех яблочным пирогом, как тогда было модно. Кинтин ел десерт в кресле деда, оно было похоже на велосипед с огромными ободами колес.
Кинтин обожал бабушкин яблочный пирог. Никто его не делал как она; корочка была такой воздушной, что таяла во рту еще до того, как ты успевал его закрыть. Поэтому он очень любил ходить в гости к бабушке с дедушкой, и еще потому, что ему нравилось нестись с быстротой молнии на доске с холма, который возвышался за домом и был покрыт зеленой стелющейся травой.
Дом дедушки с бабушкой в Розевиле был единственным, где праздновали День благодарения. Его друзья называли этот день Днем святого Хибина, как будто речь шла о каком-то малоизвестном святом. Когда годы спустя в домах его друзей стали праздновать День святого Хибина, то выискивали самую большую курицу, которую обкладывали булочками и пончиками, потому что индеек на Острове не было.
Кинтин доел кусок пирога и задремал, сидя в кресле. Взрослые монотонно беседовали о чем-то своем и забыли о нем. Аристидес и Буэнавентура никогда не сходились во мнении по политическим вопросам и стали спорить, с рюмками коньяка и сигарами в руках.
– Сторонники автономии – это те же борцы за независимость, – сказал Аристидес Буэнавентуре. – Из тех, которые и нашим и вашим, потому что они воспевают прелести независимости, а сами не выпускают изо рта соску, которую дают им Соединенные Штаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Подлинная история братьев Монфорт была следующая: Лоренсо и Оренсио оба были алчны и честолюбивы. Кофейная гасиенда Сан-Антонио, которая исчезла в начале века, была вовсе не райский уголок, как ее описала Исабель, а захудалое горное ранчо. Дороги туда не было, попасть можно было только по опасной тропинке с ямами на каждом шагу. Братья жили не в большом двухэтажном доме с широким круглым балконом, а в сарае с соломенной крышей, который построили сами. Примитивная хижина. С земляным полом и дощатыми стенами, доски для которых братья настругали тоже сами. Мыться приходилось в реке, а отхожее место было пристроено к задней стене сарая, и, когда шел дождь, там можно было вымокнуть. Вся мебель – ящики из-под лимонада, валявшиеся повсюду на полу. Спали братья каждый в своей походной железной кровати, и на каждого приходилась равная доля пространства. Грязная простыня, свисавшая с потолка, разделяла дом на две половины: на одной жил Лоренсо, на другой – Оренсио.
Братья Монфорт ревниво охраняли свое уединение. Плантация была идеальным местом для незаконной торговли ромом, который гнали из сахарного тростника на самогонном аппарате, контрабандным краденым товаром, а в периоды политического брожения (выступления борцов за независимость то и дело будоражили Остров) и контрабандным оружием. Убийство было для них неприемлемо, и они поддерживали зыбкое перемирие, чтобы обоим выжить. К несчастью, доли наследства у них были равные, одинаковое количество мер земли у каждого. Ни у одного из них не было денег, чтобы выкупить долю другого, но не нашлось бы на свете другого человека, который так хотел владеть всей плантацией, как каждый из них.
Оба брата Монфорт унаследовали одинаково дьявольский нрав. Оба были огненно-рыжие, – Исабель тоже рыжая, правда, до тех пор пока я не прочитал ее рукопись, я не подозревал, что у нее жесткий характер, – и по ночам шевелюры братьев на подушках горели, будто два костра незатихающей обиды. Когда в один прекрасный день Лоренсо привел в дом Валентину, восседавшую на крупе лошади, перемирию между братьями пришел конец.
Брак Лоренсо стал для Оренсио неожиданностью. Его младший брат был недоумок. Он никогда бы не поверил, что тот способен уговорить такую красивую девушку, как Валентина, пойти за ним без оглядки неизвестно куда, если только у нее нет каких-то своих соображений. И Оренсио собирался как можно быстрее выяснить, каковы же были эти соображения.
Оренсио оттащил свою койку в другой конец сарая, как можно дальше от засаленной простыни, которая служила ширмой и отделяла его от пламенных любовников. Ночи превратились в пытку. Стоны и вздохи любовной парочки продолжались часами, а вытащить свою койку на улицу Оренсио не мог, потому что все время шел дождь. Однажды Лоренсо уехал по делам, а Оренсио остался на плантации. Было жарко, так что после обеда Валентина скинула одежду и легла отдохнуть. Не было ни ветерка, и москитник был похож на неподвижное облако, которое смешалось с запахом ее тела. И тут Оренсио забрался к ней под москитник. Одуревшая от жары и дремы, Валентина даже глаз не открыла. Она чувствовала такие же жесткие ладони у себя на груди и такие же руки, поросшие рыжей растительностью, держали ее за талию, так что она приняла его за Лоренсо. Валентина клялась, что не чувствовала никакой разницы.
Когда Лоренсо вернулся, Оренсио потребовал, чтобы они делили Валентину между собой, поскольку она ему отдалась. Из страха Лоренсо не посмел перечить. Если он разругается с братом, придется уходить с плантации, и тогда он потеряет свою долю наследства. Снова установилось зыбкое перемирие, которое длилось несколько месяцев, но Валентина не могла скрыть того, что она предпочитает Лоренсо. Он был ее законный муж, и она его любила, несмотря на то, что Лоренсо предал ее, приняв нечестивое условие брата. По ночам, когда Оренсио ложился к ней в постель, она притворялась спящей и, вместо того чтобы отвечать на его ласки, лежала как бесчувственное бревно, плывущее по волнам сновидений. Вот поэтому-то Оренсио и велел приказчику раскроить череп своему братцу, а не потому, что их было невозможно отличить друг от друга, как описала Исабель».
Кинтин почти закончил писать свою историю, как вдруг увидел в щель, что за дверью кухни зажегся свет. Он поспешно вырвал исписанные страницы из блокнота и сунул их в карман халата, положил рукопись в кремовую папку и снова спрятал ее за «Бостонскую кулинарную книгу».
Часть четвертая
Шале в Розевиле
12. День благодарения, 1936 год
Кинтину тогда было семь лет, но он хорошо запомнил тот день. Дон Эстебан Росич еще был жив, и он очень любил, когда вся семья собиралась в этот день за столом вокруг блюда с индейкой. Дон Эстебан долгие годы занимался импортом живой птицы и. раздобрев на этом, теперь ждал, когда придет его смертный час. Ему было почти девяносто, и это был очень веселый старик; Кинтин был его любимый правнук. В тот день он настоял, чтобы ребенок сидел за праздничным столом вместе со взрослыми, а не ел в кухне, как обычно. После ужина семья перешла на террасу, где Маделейне угощала всех яблочным пирогом, как тогда было модно. Кинтин ел десерт в кресле деда, оно было похоже на велосипед с огромными ободами колес.
Кинтин обожал бабушкин яблочный пирог. Никто его не делал как она; корочка была такой воздушной, что таяла во рту еще до того, как ты успевал его закрыть. Поэтому он очень любил ходить в гости к бабушке с дедушкой, и еще потому, что ему нравилось нестись с быстротой молнии на доске с холма, который возвышался за домом и был покрыт зеленой стелющейся травой.
Дом дедушки с бабушкой в Розевиле был единственным, где праздновали День благодарения. Его друзья называли этот день Днем святого Хибина, как будто речь шла о каком-то малоизвестном святом. Когда годы спустя в домах его друзей стали праздновать День святого Хибина, то выискивали самую большую курицу, которую обкладывали булочками и пончиками, потому что индеек на Острове не было.
Кинтин доел кусок пирога и задремал, сидя в кресле. Взрослые монотонно беседовали о чем-то своем и забыли о нем. Аристидес и Буэнавентура никогда не сходились во мнении по политическим вопросам и стали спорить, с рюмками коньяка и сигарами в руках.
– Сторонники автономии – это те же борцы за независимость, – сказал Аристидес Буэнавентуре. – Из тех, которые и нашим и вашим, потому что они воспевают прелести независимости, а сами не выпускают изо рта соску, которую дают им Соединенные Штаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114