Но все дело в том, что «собственное усмотрение и понимание» было совершенно различным у каждого из них, они смотрели на мир сквозь разные очки. Нельзя забывать, что увлекающийся Гольднер был мечтателем и идеалистом, а Маусман – поэтом улицы, получившим в награду от публики за лучшее из своих сочинений тухлое яйцо, что стало для него одним из самых неприятных воспоминаний.
Пока гонцы выполняли задание, оба войска расположились на противоположных сторонах площади.
Рихард ни на минуту не забывал, что он оберегает свою Эдит. Если б не это обстоятельство, он давно бы уже, не задумываясь, передал национальным гвардейцам честь охраны женского монастыря. Это бы сняло с него бремя тяжкой ответственности. Какая ему разница, кто будет защищать монахинь и будут ли их защищать вообще! Но здесь была Эдит! Вот почему в ворота монастыря никто не должен войти!
Прошло добрых два часа, прежде чем вернулись гонцы.
Каждый из них привез Рихарду запечатанный пакет. Сначала капитан прочел приказ, который доставил Маусман из Генерального штаба.
До чего же разозлился его высокопревосходительство! Как бранил он Рихарда за мягкотелость и нераспорядительность, проявленные капитаном в тот день. Почему он сразу не вмешался в дело? Почему позволил распространиться бунту? Он обязан был немедленно стрелять, рубить, давить. В будущем ему надлежит лучше выполнять свои обязанности.
«Ну и приказ!» – подумал Рихард.
Что же писало военное министерство?
Во втором приказе Рихард получил выговор за гусарскую браваду и ненужную лихость, с какой он раньше, времени разогнал мародеров и вызвал этим кровопролитие, тогда как можно было вразумить их лишь угрозой применения оружия. За свою поспешность Рихард получил строгое внушение. На будущее ему предлагалось действовать с большим тактом и осторожностью. Кровопролития нельзя допускать ни при каких обстоятельствах!
Капитан сунул за борт мундира оба приказа. Затем он взял свою саблю доброй дамасской стали и, ухватившись одной рукой за конец острия, а другой – за эфес, изогнул клинок в дугу, сказав про себя: «Мой славный меч, не будь ты моим последним и единственным другом, я сейчас сломал бы тебя пополам».
Рихард подъехал к национальным гвардейцам.
– Господин майор! Порядок в районе восстановлен. Вам остается лишь поддерживать его.
И, повернув коня, Рихард дал отряду сигнал к маршу.
– Жаль, – пробормотал себе в усы господин Пал. – Заодно можно было бы разделаться и с этими.
Те, кто любит
Но вот прекрасный сон кончился.
Очнемся, наступил мрак!
Губительный, черный, как сажа, беспросветный мрак Огромный город погружен во тьму, ни одна лампа не горит в полуночный час, ни одно окно не светится в ночи. На улицах не видно ни зги; в лабиринте много, этажных домов так же трудно находить путь, как в дебрях девственного леса. Черное небо кажется крышей этого страшного города-тюрьмы, чьи закрытые ворота ведут не в дом, а в катакомбы и казематы.
Даже шаги не нарушают царящей вокруг тишины. Лишь каждые два часа с высокой башни взлетает краснохвостая ракета, вычерчивающая в небе огненный вопросительный знак: кто знает, кому он служит сигналом?
Нет это не химера больного воображения: этот город – Вена.
Шли последние дни октября. Столицу осаждали с трех сторон.
Часть жителей убежала, другая часть – сражалась на окраинах; в самом городе остались только те, кто скрывался. Газовые фонари разбиты, нечем, да и незачем было освещать улицы. Поистине, зрелище напоминало Ниневию в ночь перед опустошением!
Можно долго идти по улицам, прежде чем кого-нибудь встретишь. Хорошо еще, что в темноте не видно груд стекла и кирпича на мостовой, испещренных картечью стен зданий, разрушенных гранатами крыш и разбитых прямым попаданием снаряда домов.
Где-то, в самом конце длинной улицы, путь преграждает высокая неровная груда камней. Это баррикада.
Два знамени на гребне ее. Ночь окрашивает их сейчас в черный цвет, но на самом деле цвет знамен совсем иной.
Возле баррикады – люди. Костер не горит: здесь тоже темно и тоже тихо.
Кое-кто из мужчин спит, изголовьем для них служит квадрат брусчатки.
Те, кто бодрствует этой зловещей ночью, тихо беседуют друг с другом.
Двое юношей сидят на лафете пушки и коротают время за шутливой беседой.
Один из них без руки: он потерял ее в бою.
– Послушай, Маусман. – говорит однорукий, – мне кажется, скоро отыщется моя отрезанная рука.
Его товарищ не может отказать себе в удовольствии ответить в рифму:
– Если рядом с тобой похоронят другого однорукого шутника.
– Мне что-то шепчет: ты, Фридрих, конченый человек!
– Полиция будет рада не видеть тебя вовек.
– Эх. друг, мне лишь своей любви жаль.
– А мне вот неведома эта печаль.
– Лишь одно ты должен мне обещать.
– Тебе я ни в чем не могу отказать.
– Если здесь я погибну, и нам придется расстаться…
– Что, между прочим, вполне может статься.
– Передай, что она была моим последним вздохом.
– Мол, «с вашим именем, мамзель, взял да и сдох он».
– Если в сердце мне вонзится вражеский меч…
– Тебе останется лишь в землю лечь…
– Здорово ты рифмуешь! Кто тебя учил?
– Ты ей напиши: «Мамзель, я вас любил!»
– Пошел ты к черту со своими виршами! Я серьезно говорю.
– Ну, это я еще посмотрю.
– Ты отнесешь мою визитную карточку Альфонсине.
– Непременно. И даже надену мундир свой синий.
– Немного бы света, я хочу излить ей душу…
– Граната! Ей-богу! Спасай свою тушу!
И действительно, прилетевшая издалека граната с воем и треском упала у самой баррикады. Шипя и крутясь. она продолжала еще некоторое время извергать пламя, бросая на вскочивших людей алые отблески.
Маусман даже и тут не изменил своей привычке говорить стихами:
– Вот тебе и свет: Пиши скорей: «Мадам, без вас мне жизни нет».
При отсветах шипящей гранаты Гольднер начертал на своей визитной карточке следующие слова: «Я вас люблю, прощайте!»
Едва он успел написать последнее слово, как граната разорвалась, и над головой юношей прожужжали раскаленные осколки. К счастью, они их не задели.
Для студентов подобные сюрпризы уже не были новостью – они лишь махнули рукой.
Гольднер отдал свою визитную карточку Маусману.
Немного помолчав, Маусман произнес:
– А знаешь, Фриц, о чем я сейчас думаю?
– Мне тоже отвечать в рифму?
– Hй надо. Мне кажется, что эти ангелы нас предали.
– Откуда ты это взял?
– По ту сторону баррикады известно все, что мы хранили в тайне.
– У них хорошие шпионы.
– И думается мне, что дамы Планкенхорст лучшие из них.
– Это невозможно. Ты ведь знаешь, что их привратник преданный нам человек. Он доносит нам обо всех, кто днем или ночью является во дворец. Никто из посторонних к ним не ходит, и сами они никуда не выезжают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158