То была подпись Ридегвари.
Нет, он не допустит, чтобы этот человек восторжествовал над ним! Нет, ему не придется злорадно шептать на ухо Эдену:
«Вот она, последняя ступенька к той вершине!»
Эта мысль заставила Эдена решительно схватить письмо Зебулона и сжечь его в камине вместе с письмами к матери и жене. Затем он позвал слугу и приказал ему немедленно отправиться домой, в Немешдомб. Он велел сообщить матери, что эмигрирует за границу и станет посылать оттуда вести на имя Енё.
Покончив с этим, Эден сжег все документы, которые не должны были попасть в чужие руки, и спешно уложил свой скромный багаж – лишь самое необходимое. В паспорте, как посоветовал ему Зебулон, он проставил имя Олджернона Смита и спрятал документ в бумажник. Потом распорядился запрячь коляску и под покровом темной ночи покинул Вилагош.
Он радовался ночной тьме; она помогла ему скрыть свой мучительный стыд.
Первая встреча с противником сошла благополучно. Начальник аванпоста проверил паспорт, нашел, что все в порядке, и завизировал его. Можно было продолжать путь.
Следующим пунктом, где снова требовалось предъявить паспорт, был Дьапью. Оттуда Эден намеревался проследовать прямо в Варад, затем двигаясь в направлении Сигета, ехать в Галицию.
В Дьапью его отвели в штаб командира полка. Эден спокойно вошел в зал и спросил, кому надо предъявить паспорт.
В приемной было много народу, и ему предложили обождать, пока выйдет командир полка.
Спокойствие не покидало Эдена Барадлаи.
Один из адъютантов просмотрел его паспорт, сверил описание примет и сообщил, что все в порядке – господин полковник не замедлит проставить визу. Вот он уже идет.
Когда Эден увидел входившего полковника, ему показалось, будто по его телу пробежал электрический ток. Им одновременно овладели радость и испуг.
Полковник оказался Леонидом Рамировым.
За эти годы Леонид сильно возмужал Куда девалось его легкомысленное выражение лица? Теперь на нем лежала печать властолюбия. То было лицо сурового воина.
Адъютант доложил полковнику о том, что мистер Олджернон Смит предъявил свой паспорт, который желает завизировать. Паспорт – в полном порядке.
Леонид поставил свою подпись и, взяв в руки пасшорт, уже собрался было вручить его владельцу.
Когда глаза Эдена встретились с испытующим, колючим и пронзительным взглядом Леонида, он почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Леонид остановился на некотором расстоянии от него и надменным, резким голосом произнес по-английски;
– But you are not Yoи Algernon Smith! mister are Sir Edmund Baradlay.
Эдену почудилось, что земля разверзлась у него под ногами.
– Как? – сказал он тоже по-английски. – Неужели ты способен выдать меня?
– Я прикажу вас немедленно арестовать!
– Ты? Леонид Рамиров? Тот, кто жил со мной душа в душу, сопровождал меня через заснеженные поля, спасал от волков, кто бросился за мной в прорубь и, рискуя собственной жизнью, вытащил из ледяной воды?
– Тогда я был всего лейтенант лейб-гвардии, – холодно ответил Леонид.
– А теперь ты выдашь меня заклятому врагу? Обречешь на жалкую и позорную гибель? Подвергнешь осмеянию торжествующего победу противника?
– Да, потому что теперь я полковник лейб-гвардии уланского полка!
С этими словами Рамиров разорвал паспорт пополам и швырнул его в корзину.
– Уведите этого человека! Возьмите его под стражу!
Адъютант подхватил Эдена под руку и вывел из зала.
Весь дом, каждая комната были битком набиты офицерами и их денщиками. Для пленного не нашлось другого помещения, кроме дровяного сарая, иными словами – дощатой клетки, пристроенной к конюшне.
Пленника заперли там, а перед дверью поставили улана с карабином.
Только теперь почувствовал Эден, что значит «быть, уничтоженным».
Даже окончательно растоптанный и раздавленный, но не позволивший надругаться над собой человек все еще «что-то» значит. Утверждают, будто лицо Шарлотты Кордэ побагровело от гнева, когда палач, уже отрубив ей голову, ударил ее по щеке. Даже отрубленная голова – еще сохраняет человеческое достоинство. Но попавший в западню беглец – уже ничто!
Эден вышел за пределы того заповедного круга, внутри которого он хотя бы в одном оставался неуязвимым: он никогда не терял уважения к себе. Теперь же он лишился и этого. Он уже не сможет взойти на эшафот с гордо поднятой головой, потому что пытался бежать от палача. Хотел бежать и, как глупый перепел, дал заманить себя в ловушку. О, какое страшное наказание, какое унижение за минутную слабость! Какое жестокое возмездие! Он схвачен и посажен в грязную дощатую клеть, словно презренный дезертир!
Какой завидной казалась теперь та «вершина», от которой он отказался, решившись на побег. Если б вернуться назад! Если б можно было вычеркнуть из своей жизни то смятение, что толкнуло его на бегство!
Ах, каким величавым представлялось ему лицо седовласого воина, его боевого соратника, который с открытым лицом встанет перёд врагом, гордо назовет свое имя и скажет: «Я не жалею о содеянном! Victrix causa dus placuit, sed victa Catoni».
И протянет руки, чтобы на них надели кандалы.
А он, Эден, проглотив язык, сидит тут в позорной клетке, уличенный в малодушии!
Апостол Петр тоже плакал, когда вторично прокричал петух. А ведь ему говорили: «Tu es petra», – «ты гранитная скала»! И он дрогнул раньше всех.
Самым тяжким было то, что он утратил веру в человека, в бога. После встречи с Рамировым он лишился этой веры. В руках истерзанного мученика остается шелковая нить, поднимающая, его в заоблачную высь: вера в бессмертие своей души, вера в вечного бога, надежда на то, что на том свете правосудие восторжествует. В руках Эдена эта нить порвалась. Если близкий друг мог так хладнокровно, так кощунственно предать его, значит душа, загробный мир, бог – все это лишь выдумки. Роковая обреченность существует только на этом свете, в первую голову – для праведников.
День клонился к вечеру. Никто не приходил к Эдену, лишь каждые три часа сменялись часовые. Узник явственно слышал сквозь дверь – ведь он понимал по-русски – приказание разводящего:
– При попытке к бегству – стрелять!
Вечером, около девяти часов, разразилась гроза. Как раз в это время сменили часового.
Шел проливной дождь, сверкала молния. При ее вспышке Эден видел сквозь щели в дощатой стене, что неподвижный часовой, прячась от дождя, повернулся лицом к двери сарая и взял ружье на изготовку. Вода ручьем стекала с одежды солдата, он стоял по щиколотку в грязи, не смея даже приподнять ногу. Так он будет стоять, пока его не сменят.
Гроза постепенно затихала, молния блеснула уже где-то вдалеке, наступила кромешная тьма. Часы на колокольне пробили одиннадцать раз. В конюшне храпели конюхи, а под соседним навесом били копытами казачьи кони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Нет, он не допустит, чтобы этот человек восторжествовал над ним! Нет, ему не придется злорадно шептать на ухо Эдену:
«Вот она, последняя ступенька к той вершине!»
Эта мысль заставила Эдена решительно схватить письмо Зебулона и сжечь его в камине вместе с письмами к матери и жене. Затем он позвал слугу и приказал ему немедленно отправиться домой, в Немешдомб. Он велел сообщить матери, что эмигрирует за границу и станет посылать оттуда вести на имя Енё.
Покончив с этим, Эден сжег все документы, которые не должны были попасть в чужие руки, и спешно уложил свой скромный багаж – лишь самое необходимое. В паспорте, как посоветовал ему Зебулон, он проставил имя Олджернона Смита и спрятал документ в бумажник. Потом распорядился запрячь коляску и под покровом темной ночи покинул Вилагош.
Он радовался ночной тьме; она помогла ему скрыть свой мучительный стыд.
Первая встреча с противником сошла благополучно. Начальник аванпоста проверил паспорт, нашел, что все в порядке, и завизировал его. Можно было продолжать путь.
Следующим пунктом, где снова требовалось предъявить паспорт, был Дьапью. Оттуда Эден намеревался проследовать прямо в Варад, затем двигаясь в направлении Сигета, ехать в Галицию.
В Дьапью его отвели в штаб командира полка. Эден спокойно вошел в зал и спросил, кому надо предъявить паспорт.
В приемной было много народу, и ему предложили обождать, пока выйдет командир полка.
Спокойствие не покидало Эдена Барадлаи.
Один из адъютантов просмотрел его паспорт, сверил описание примет и сообщил, что все в порядке – господин полковник не замедлит проставить визу. Вот он уже идет.
Когда Эден увидел входившего полковника, ему показалось, будто по его телу пробежал электрический ток. Им одновременно овладели радость и испуг.
Полковник оказался Леонидом Рамировым.
За эти годы Леонид сильно возмужал Куда девалось его легкомысленное выражение лица? Теперь на нем лежала печать властолюбия. То было лицо сурового воина.
Адъютант доложил полковнику о том, что мистер Олджернон Смит предъявил свой паспорт, который желает завизировать. Паспорт – в полном порядке.
Леонид поставил свою подпись и, взяв в руки пасшорт, уже собрался было вручить его владельцу.
Когда глаза Эдена встретились с испытующим, колючим и пронзительным взглядом Леонида, он почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Леонид остановился на некотором расстоянии от него и надменным, резким голосом произнес по-английски;
– But you are not Yoи Algernon Smith! mister are Sir Edmund Baradlay.
Эдену почудилось, что земля разверзлась у него под ногами.
– Как? – сказал он тоже по-английски. – Неужели ты способен выдать меня?
– Я прикажу вас немедленно арестовать!
– Ты? Леонид Рамиров? Тот, кто жил со мной душа в душу, сопровождал меня через заснеженные поля, спасал от волков, кто бросился за мной в прорубь и, рискуя собственной жизнью, вытащил из ледяной воды?
– Тогда я был всего лейтенант лейб-гвардии, – холодно ответил Леонид.
– А теперь ты выдашь меня заклятому врагу? Обречешь на жалкую и позорную гибель? Подвергнешь осмеянию торжествующего победу противника?
– Да, потому что теперь я полковник лейб-гвардии уланского полка!
С этими словами Рамиров разорвал паспорт пополам и швырнул его в корзину.
– Уведите этого человека! Возьмите его под стражу!
Адъютант подхватил Эдена под руку и вывел из зала.
Весь дом, каждая комната были битком набиты офицерами и их денщиками. Для пленного не нашлось другого помещения, кроме дровяного сарая, иными словами – дощатой клетки, пристроенной к конюшне.
Пленника заперли там, а перед дверью поставили улана с карабином.
Только теперь почувствовал Эден, что значит «быть, уничтоженным».
Даже окончательно растоптанный и раздавленный, но не позволивший надругаться над собой человек все еще «что-то» значит. Утверждают, будто лицо Шарлотты Кордэ побагровело от гнева, когда палач, уже отрубив ей голову, ударил ее по щеке. Даже отрубленная голова – еще сохраняет человеческое достоинство. Но попавший в западню беглец – уже ничто!
Эден вышел за пределы того заповедного круга, внутри которого он хотя бы в одном оставался неуязвимым: он никогда не терял уважения к себе. Теперь же он лишился и этого. Он уже не сможет взойти на эшафот с гордо поднятой головой, потому что пытался бежать от палача. Хотел бежать и, как глупый перепел, дал заманить себя в ловушку. О, какое страшное наказание, какое унижение за минутную слабость! Какое жестокое возмездие! Он схвачен и посажен в грязную дощатую клеть, словно презренный дезертир!
Какой завидной казалась теперь та «вершина», от которой он отказался, решившись на побег. Если б вернуться назад! Если б можно было вычеркнуть из своей жизни то смятение, что толкнуло его на бегство!
Ах, каким величавым представлялось ему лицо седовласого воина, его боевого соратника, который с открытым лицом встанет перёд врагом, гордо назовет свое имя и скажет: «Я не жалею о содеянном! Victrix causa dus placuit, sed victa Catoni».
И протянет руки, чтобы на них надели кандалы.
А он, Эден, проглотив язык, сидит тут в позорной клетке, уличенный в малодушии!
Апостол Петр тоже плакал, когда вторично прокричал петух. А ведь ему говорили: «Tu es petra», – «ты гранитная скала»! И он дрогнул раньше всех.
Самым тяжким было то, что он утратил веру в человека, в бога. После встречи с Рамировым он лишился этой веры. В руках истерзанного мученика остается шелковая нить, поднимающая, его в заоблачную высь: вера в бессмертие своей души, вера в вечного бога, надежда на то, что на том свете правосудие восторжествует. В руках Эдена эта нить порвалась. Если близкий друг мог так хладнокровно, так кощунственно предать его, значит душа, загробный мир, бог – все это лишь выдумки. Роковая обреченность существует только на этом свете, в первую голову – для праведников.
День клонился к вечеру. Никто не приходил к Эдену, лишь каждые три часа сменялись часовые. Узник явственно слышал сквозь дверь – ведь он понимал по-русски – приказание разводящего:
– При попытке к бегству – стрелять!
Вечером, около девяти часов, разразилась гроза. Как раз в это время сменили часового.
Шел проливной дождь, сверкала молния. При ее вспышке Эден видел сквозь щели в дощатой стене, что неподвижный часовой, прячась от дождя, повернулся лицом к двери сарая и взял ружье на изготовку. Вода ручьем стекала с одежды солдата, он стоял по щиколотку в грязи, не смея даже приподнять ногу. Так он будет стоять, пока его не сменят.
Гроза постепенно затихала, молния блеснула уже где-то вдалеке, наступила кромешная тьма. Часы на колокольне пробили одиннадцать раз. В конюшне храпели конюхи, а под соседним навесом били копытами казачьи кони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158