– Ты нарушил данную мне клятву и обвиняешь меня, даже не выслушав, – рыдала я. – Что же это за любовь, Дэвид, если в мгновение ока она превращается в ненависть?
– Любовь! – издевательски протянул он. – Скажи на милость, какое отношение можешь иметь к любви ты? Полагаю, все это, – еле сдерживая бешенство, Дэвид обвел вокруг себя рукою, – имеет какое-то вполне невинное объяснение? Несомненно, есть какая-то уважительная причина, по которой ты перескакиваешь из моей кровати прямиком в постель к Спейхаузу. И еще смеешь говорить о любви! Я же должен тихо сидеть в провинции, свято соблюдая свои идиотские клятвы, в ожидании, когда ты соизволишь позвать меня, не так ли? И какая же роль уготована мне – добавить остроты ощущений? Быть шутом в дурацком балагане? Величайшим из шутов, который додумался возвести прожженную потаскуху на пьедестал любви и веры, бросить к ее ногам свою жизнь, чтобы она втоптала ее в грязь, из которой вышла сама…
Я попыталась пройти мимо него к двери, но Дэвид отрезал мне путь к отступлению. Я кружила по комнате в тщетной надежде вырваться наружу, а он продолжал преследовать меня с неумолимостью хищника, охотящегося за своей жертвой.
– Пожалуйста, перестань, – умоляла я, едва не падая в обморок.
– Я перестану, когда выскажу все, – ревел он в ответ, беспощадно продолжая один за другим разбивать вдребезги золотые дни, проведенные нами вместе. Теряя сознание, я опустилась к его ногам. Одному Богу известно, сколько бы еще продолжалась эта пытка, если бы вновь не распахнулась дверь и на пороге, как ангел мести, не появилась Марта. Увидев меня на полу, она, должно быть, подумала, что Дэвид поднял на меня руку. Подобно тигрице, она набросилась на него, едва не выцарапав ему глаза.
– Что вы вздумали, – заверещала Марта, – убить ее, а заодно и вашего ребенка?
Он дрогнул под ее напором, из царапин, оставленных на его щеках ногтями моей защитницы, сочилась кровь. Она же подняла меня и, бережно поддерживая, подвела к дивану, на который я опустилась как подкошенная. Потом Марта решительно, как часовой, заслонила меня своим телом.
– Убирайся! – прокаркала она Дэвиду. – Выметайся отсюда, пока я не убила тебя!
Не обращая на нее внимания, он нетвердым шагом подошел ко мне и вперил в меня взгляд, в котором не было ничего, кроме ненависти.
– Правда ли то, что она сказала о ребенке? В ответ я слабо кивнула.
Его уста искривила злобная усмешка.
– Значит, пора ждать весточки от господина Винтера, – едко произнес он. – Все ясно: начинается шантаж.
Я встрепенулась как ужаленная, вновь обретя чувства.
– Тебя не связывают никакие обязательства, – зашипела я. – Ребенок мой, и с этого момента его отцом становится Спейхауз. Во всяком случае он рад этому.
Взгляд Дэвида стал еще более пронзительным.
– Так, значит, за все сполна заплатит Спейхауз и заплатит к тому же кровью и честью своего знаменитого рода, коим он так кичится? – Он залился зловещим смехом. – Повесить ему на шею моего ублюдка… Какое утонченное коварство! Если бы я от всей души не презирал его, то, наверное, пожалел бы. Еще одна бедная жертва твоей благосклонности… Как же ты должна всех нас ненавидеть! И еще думала, что я ни о чем не узнаю.
– Ради всего святого, уходи отсюда, – комната поплыла у меня перед глазами, – и прихвати свои грязные деньги. Я не хочу больше никогда видеть тебя.
– Можешь не опасаться этого. Уж этого урока я не забуду до гроба. – Его глаза стали холодными, как два куска гранита. – Что же касается денег, то оставляю их тебе. В конце концов ты заслужила вдвое больше, не так ли? – С этими словами он хлопнул дверью, навсегда уходя из моей жизни. С его уходом наша любовь рассыпалась в прах, который пеленою застелил мой взор. Я потеряла сознание.
Тяжелое пробуждение наступило через четыре дня. Лишь мое крепкое здоровье и железная воля Марты Маунт сохранили жизнь ребенку, но я все еще металась в нервной горячке. Марта и Джереми, сменяя друг друга, как ангелы-хранители, не отходили от меня ни на минуту. Когда же ко мне хотел заглянуть Спейхауз, они, подобно драконам, вставали на его пути, зная, что проклятия, которые я выкрикивала в беспамятстве, не для его ушей.
Я лежала неподвижно, будто душа уже покинула мое тело. Разум отвергал случившееся, как дурной сон. «Нет, ничего этого не было, – грезила я. – Привиделся один из обычных кошмаров – вот и все. Не было ни Дэвида, ни ненависти. Просто на меня нашло что-то плохое». Однако в глазах Марты и Джереми я читала, что это был не сон, и отворачивалась от них, будто именно они олицетворяли страшную явь.
Однажды сквозь туманное облако, которым я была окружена, проник сочный голос Джереми:
– Ты должна выслушать меня, Элизабет. Ты должна позволить нам помочь тебе. Слушай же, Элизабет. Не хочешь ли ты, чтобы мы перевезли тебя из этого дома в твой собственный?
В мой разум вторглись безумные видения из жизни на Рыбной улице. Потом все это смешалось с медными чашами, из которых торчали букеты роз, и лунным светом, озаряющим бледное тело, покрытое шрамами.
– Не хочу на Рыбную улицу, – жалобно простонала я. – Не увозите меня обратно на Рыбную.
– Нет, Элизабет, мы не повезем тебя на Рыбную улицу. Ведь ты живешь на Уорик-террас. Вспомни: Уорик-террас.
В то же время другой, сладкий голос продолжал напевать мне о том, как солнце озаряет прелестные комнаты, а Дэвид, улыбаясь, говорит о любви и счастье, которого не ведал до встречи со мной.
– Очнись, Элизабет, услышь меня. Скажи, хочешь ли ты этого – покинуть Спейхауза и уехать с нами?
Сладкий голос затих. Спейхауз? Это имя вселило в меня тревогу. Спейхауз? Ах да, тот самый человек, который плакал от счастья. Бедный Спейхауз, бедный Эдгар!
– Бедный Эдгар, – произнесла я вслух.
– Ты хочешь видеть Эдгара?
Все еще находясь в тумане, я кивнула головой. Бедный Эдгар – это ведь тот самый, что плакал точно так же, как и я. Надо мной склонилось бледное встревоженное лицо.
– Эдгар? – спросила я в недоумении.
Лицо было не тем, каким запомнилось мне. Волосы должны быть серебристыми, глаза – голубыми, но не такими. И шрамы куда-то исчезли.
– Не презирай меня, Эдгар, – жалобно запричитала я.
– Презирать тебя, драгоценная моя? Да я люблю тебя больше жизни. – Его руки обвили меня. – Ты должна поправиться, дорогая. Не сдавайся. Ты нужна мне – ты и ребенок.
Голос просил, умолял – и удалялся.
– Обними меня, – потребовала я. – Не дай мне уйти. Я люблю тебя, люблю, не презирай меня.
Руки сжали меня крепче, и я вновь стала погружаться в глубокий сон.
Я пробудилась в полном сознании. Рассудок мой прояснился. Эдгар спал рядом в полном обмундировании, крепко обхватив меня руками. От изнеможения его лицо было бледнее обычного. Марта стояла у моих ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105