Генри радовался тому, как безукоризненно велись теперь домашние дела, и относил это на счет развития моих умственных способностей. Ему и в голову не приходило, что настоящей «властью за троном» являлась мрачная фигура моей служанки, путавшая его так же, как она пугала большинство других людей, что образцовое ведение домашнего хозяйства было результатом не моих мыслительных качеств, а ее здравого смысла.
Марта была единственным человеком, которому я рассказала всю правду о себе и своем происхождении. Не знаю, какой необъяснимый приступ честности заставил меня так поступить, но мне почему-то захотелось сделать это после ее странных высказываний во время нашей первой встречи. Мне показалось, что у этой женщины существуют какие-то необычные романтические представления относительно наших с сэром Генри отношений и между нами никогда не возникнет доверия, если я не расскажу ей обо всем.
После того как я закончила свою исповедь, Марта не проронила ни слова, но огоньки в ее глазах запрыгали еще сильнее, а линия губ стала еще жестче. С этого дня она оберегала меня так же яростно, как тигрица оберегает своего детеныша. Прошло немного времени, и я с удивлением заметила, что при встречах с Белль Марте с трудом удается держать себя в рамках приличий.
К Новому году мы все вернулись в Лондон, а наша жизнь – в привычную колею. Во время приемов я ловила себя на том, что выискиваю глазами аккуратную фигуру с серебряными волосами, однако, поскольку она не появлялась, я похоронила себя под грудой своих обязанностей и еще упорнее стала отдаваться занятиям, спасаясь в них от щемящей внутренней пустоты.
Генри снова погрузился в пучину своих дел, так что иногда, устав от себя самой, я отправлялась повидаться с Джереми, общение с которым доставляло мне все большее удовольствие. Мы говорили об истории, философии, искусстве, политике – темы были неисчерпаемы. Я в то время очень увлеклась географией, и для меня не было ничего интереснее книг о диковинных народах и странах. Я бредила путешествиями, однако Джереми не разделял этих моих порывов. Он считал, что гораздо интереснее познать сначала самих себя и тех, кто нас окружает, разобраться в том, как функционирует наше общество, и понять, каким образом его можно улучшить. Он также утверждал, что совершенно необязательно выезжать за пределы Лондона, чтобы узнать о жизни все, что о ней следует знать. Мы спорили об этом часами, и, конечно же, ни одному не удавалось переубедить другого.
Иногда мы обсуждали более приземленные темы. Как-то раз я спросила его, какое состояние, с его точки зрения, я должна сколотить, чтобы «уйти на покой» и жить своей собственной жизнью. Собрав губы в трубочку, Джереми задумался.
– Трудно сказать, Элизабет. Ты так быстро меняешься! За последние четыре года в тебе произошли разительные перемены, меняются вместе с тем и твои потребности. Впрочем, если ты хочешь поставить перед собой какую-то цель и стремиться к ней, то я бы определил ее суммой в десять тысяч фунтов плюс большой и красивый дом.
Это показалось мне невероятным, о чем я и сказала Джереми.
– Ну уж не знаю, – усмехнулся он. – Nil desperandum, моя дорогая. Ты еще так молода, а мне уже удалось удвоить твое состояние. Сейчас ты владеешь примерно тремя тысячами фунтов, не считая твоих драгоценностей. Еще десять лет, и ты станешь свободной, как птичка, а если повезет, то и раньше.
Через десять лет мне должен был исполниться тридцать один год. Тогда мне показалось, что в этом возрасте я уже буду старухой.
Как-то раз в моей голове зародилась идея, которую в течение некоторого времени я тщательно обдумывала.
Мне подумалось, что я нацеливаюсь на людей, стоящих недостаточно высоко на общественной лестнице, что если бы я смогла хоть на короткое время заполучить кого-нибудь из действительно великих людей, кому бы я понравилась, то выигрыш был бы по-настоящему велик и я смогла бы уйти на покой в любой момент, когда захочу. Джереми зарубил эту идею на корню, засыпав меня примерами, подтверждавшими его правоту. Он рассказал мне о герцоге Кларенсе и госпоже Джордан. Кларенс был без ума от нее, но настолько плохо ее обеспечивал, что несчастной женщине, чтобы сводить концы с концами, пришлось вернуться на подмостки, где до этого она сделала блестящую карьеру. Морганатическая жена принца Уэльского миссис Фицжерберт жила в основном на то, что оставил ей первый муж, а она при этом была настоящей леди – по рождению и воспитанию. Все, о чем рассказывал Джереми, вызывало у меня огромный интерес и в то же время глубокую печаль.
Я, в свою очередь, привела пример леди Гамильтон, любовницы Горацио Нельсона, которая, как говорят, начинала посудомойкой на кухне, а теперь была любимицей света.
– Да, и судя по всему, если с Нельсоном что-то случится, посудомойкой она и закончит, – добавил Джереми.
Как он был прав! Нельсон, наш величайший герой, стяжавший Англии неувядаемую славу, перед смертью поручил судьбу любимой женщины своей стране, и та «отблагодарила» его, отправив леди Гамильтон в ссылку, ввергнув в нищету и ничтожество – ничем не лучше тех, которые я наблюдала на Рыбной улице.
– Нет уж, – вздохнул Джереми, – пусть подольше, зато наверняка и в известной мере безопасно. Может быть, сейчас тебе и кажется, что ты понапрасну растрачиваешь жизнь, Элизабет, но это не так. Ты набираешься знаний, житейского опыта. Жизнь длинна, и горя в ней больше, чем радости, но зато, когда ты повстречаешь наконец свое счастье, ты будешь готова принять его и тем выше станешь ценить.
Однако в то время я думала, что мое счастье уже позади, поэтому слова Джереми не успокоили меня.
4 мая 1799 года мы вновь вернулись в Маунт-Менон. Впоследствии мне не раз приходилось мысленно возвращаться к этому дню. Весна в тот год выдалась ранней, и деревенские просторы Суссекса напоминали волшебную страну: живые изгороди были усыпаны белыми цветами, а луга – первоцветом и примулой.
Вид этой красоты наполнял меня радостью и в то же время каким-то беспокойством, причину которого мне никак не удавалось понять. Марта и сэр Генри, должно быть, заметили это, поскольку каждый по-своему пытался максимально занять меня различными делами. Генри посвящал меня в тайны ночного неба, поскольку был заядлым астрономом-любителем и даже соорудил в своих владениях небольшую обсерваторию. Что касается Марты, то она раскрывала передо мной секреты различных лечебных трав, росших на здешних лугах, и того, как превращать их в лекарства, которыми в основном и лечился местный люд. Так я проводила свои дни – между приготовлением отваров и разглядыванием небес. Раньше я видела их только сквозь мутную пелену лондонских туманов, но чистый воздух этих мест позволил мне увидеть их по-другому – в виде прекрасного черного бархата, усыпанного точками сияющих алмазов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Марта была единственным человеком, которому я рассказала всю правду о себе и своем происхождении. Не знаю, какой необъяснимый приступ честности заставил меня так поступить, но мне почему-то захотелось сделать это после ее странных высказываний во время нашей первой встречи. Мне показалось, что у этой женщины существуют какие-то необычные романтические представления относительно наших с сэром Генри отношений и между нами никогда не возникнет доверия, если я не расскажу ей обо всем.
После того как я закончила свою исповедь, Марта не проронила ни слова, но огоньки в ее глазах запрыгали еще сильнее, а линия губ стала еще жестче. С этого дня она оберегала меня так же яростно, как тигрица оберегает своего детеныша. Прошло немного времени, и я с удивлением заметила, что при встречах с Белль Марте с трудом удается держать себя в рамках приличий.
К Новому году мы все вернулись в Лондон, а наша жизнь – в привычную колею. Во время приемов я ловила себя на том, что выискиваю глазами аккуратную фигуру с серебряными волосами, однако, поскольку она не появлялась, я похоронила себя под грудой своих обязанностей и еще упорнее стала отдаваться занятиям, спасаясь в них от щемящей внутренней пустоты.
Генри снова погрузился в пучину своих дел, так что иногда, устав от себя самой, я отправлялась повидаться с Джереми, общение с которым доставляло мне все большее удовольствие. Мы говорили об истории, философии, искусстве, политике – темы были неисчерпаемы. Я в то время очень увлеклась географией, и для меня не было ничего интереснее книг о диковинных народах и странах. Я бредила путешествиями, однако Джереми не разделял этих моих порывов. Он считал, что гораздо интереснее познать сначала самих себя и тех, кто нас окружает, разобраться в том, как функционирует наше общество, и понять, каким образом его можно улучшить. Он также утверждал, что совершенно необязательно выезжать за пределы Лондона, чтобы узнать о жизни все, что о ней следует знать. Мы спорили об этом часами, и, конечно же, ни одному не удавалось переубедить другого.
Иногда мы обсуждали более приземленные темы. Как-то раз я спросила его, какое состояние, с его точки зрения, я должна сколотить, чтобы «уйти на покой» и жить своей собственной жизнью. Собрав губы в трубочку, Джереми задумался.
– Трудно сказать, Элизабет. Ты так быстро меняешься! За последние четыре года в тебе произошли разительные перемены, меняются вместе с тем и твои потребности. Впрочем, если ты хочешь поставить перед собой какую-то цель и стремиться к ней, то я бы определил ее суммой в десять тысяч фунтов плюс большой и красивый дом.
Это показалось мне невероятным, о чем я и сказала Джереми.
– Ну уж не знаю, – усмехнулся он. – Nil desperandum, моя дорогая. Ты еще так молода, а мне уже удалось удвоить твое состояние. Сейчас ты владеешь примерно тремя тысячами фунтов, не считая твоих драгоценностей. Еще десять лет, и ты станешь свободной, как птичка, а если повезет, то и раньше.
Через десять лет мне должен был исполниться тридцать один год. Тогда мне показалось, что в этом возрасте я уже буду старухой.
Как-то раз в моей голове зародилась идея, которую в течение некоторого времени я тщательно обдумывала.
Мне подумалось, что я нацеливаюсь на людей, стоящих недостаточно высоко на общественной лестнице, что если бы я смогла хоть на короткое время заполучить кого-нибудь из действительно великих людей, кому бы я понравилась, то выигрыш был бы по-настоящему велик и я смогла бы уйти на покой в любой момент, когда захочу. Джереми зарубил эту идею на корню, засыпав меня примерами, подтверждавшими его правоту. Он рассказал мне о герцоге Кларенсе и госпоже Джордан. Кларенс был без ума от нее, но настолько плохо ее обеспечивал, что несчастной женщине, чтобы сводить концы с концами, пришлось вернуться на подмостки, где до этого она сделала блестящую карьеру. Морганатическая жена принца Уэльского миссис Фицжерберт жила в основном на то, что оставил ей первый муж, а она при этом была настоящей леди – по рождению и воспитанию. Все, о чем рассказывал Джереми, вызывало у меня огромный интерес и в то же время глубокую печаль.
Я, в свою очередь, привела пример леди Гамильтон, любовницы Горацио Нельсона, которая, как говорят, начинала посудомойкой на кухне, а теперь была любимицей света.
– Да, и судя по всему, если с Нельсоном что-то случится, посудомойкой она и закончит, – добавил Джереми.
Как он был прав! Нельсон, наш величайший герой, стяжавший Англии неувядаемую славу, перед смертью поручил судьбу любимой женщины своей стране, и та «отблагодарила» его, отправив леди Гамильтон в ссылку, ввергнув в нищету и ничтожество – ничем не лучше тех, которые я наблюдала на Рыбной улице.
– Нет уж, – вздохнул Джереми, – пусть подольше, зато наверняка и в известной мере безопасно. Может быть, сейчас тебе и кажется, что ты понапрасну растрачиваешь жизнь, Элизабет, но это не так. Ты набираешься знаний, житейского опыта. Жизнь длинна, и горя в ней больше, чем радости, но зато, когда ты повстречаешь наконец свое счастье, ты будешь готова принять его и тем выше станешь ценить.
Однако в то время я думала, что мое счастье уже позади, поэтому слова Джереми не успокоили меня.
4 мая 1799 года мы вновь вернулись в Маунт-Менон. Впоследствии мне не раз приходилось мысленно возвращаться к этому дню. Весна в тот год выдалась ранней, и деревенские просторы Суссекса напоминали волшебную страну: живые изгороди были усыпаны белыми цветами, а луга – первоцветом и примулой.
Вид этой красоты наполнял меня радостью и в то же время каким-то беспокойством, причину которого мне никак не удавалось понять. Марта и сэр Генри, должно быть, заметили это, поскольку каждый по-своему пытался максимально занять меня различными делами. Генри посвящал меня в тайны ночного неба, поскольку был заядлым астрономом-любителем и даже соорудил в своих владениях небольшую обсерваторию. Что касается Марты, то она раскрывала передо мной секреты различных лечебных трав, росших на здешних лугах, и того, как превращать их в лекарства, которыми в основном и лечился местный люд. Так я проводила свои дни – между приготовлением отваров и разглядыванием небес. Раньше я видела их только сквозь мутную пелену лондонских туманов, но чистый воздух этих мест позволил мне увидеть их по-другому – в виде прекрасного черного бархата, усыпанного точками сияющих алмазов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105