Я очутился
лицом к лицу с задыхающимся и взволнованным бородатым растрепанным молодым
человеком в сером твидовом пиджаке.
- В чем дело, ко всем чертям? - взревел я.
- Извините, - сказал он, задыхаясь. - Я на самом деле очень
извиняюсь. Я не хотел вас перепугать. Вы Джон Трентон? Джон Трентон из
Грейнитхед?
- Да, это я. А кто вы, черт возьми?
- Прошу прощения, - повторил молодой человек. - Я на самом деле не
хотел вас пугать. Но я боялся, что вы от меня уйдете.
- Послушай, парень, мотай отсюда, - вмешался Дэн Воукс, подходя
ближе. - Тебе везет, что я еще не вызвал фараонов.
- Мистер Трентон, я должен поговорить с вами с глазу на глаз, -
заявил молодой человек. - Это очень важно.
- Так мотаешь или вызвать фараонов? - бросил Дэн Воукс. - Этот
джентльмен мой хороший знакомый, и я предупреждаю: оставь его в покое.
- Ладно, мистер Воукс, - сказал я. - Я поговорю с ним. Если он будет
хамить - я закричу.
Иен Херберт рассмеялся.
- До свидания, Джон. Заходи как-нибудь в магазин.
- Вы хотели сказать, в салон, - пошутил я.
Молодой человек в твидовом пиджаке нетерпеливо ждал, пока я
попрощаюсь со всеми. Потом я поправил картину под мышкой и направился в
сторону стоянки на Рили-плаза. Молодой человек шел рядом, время от времени
переходя на бег, чтобы не отставать.
- Это очень затруднительное положение, - заявил он.
- Почему затруднительное? - удивился я. - Я что-то не заметил.
- Мне следует сначала представиться, - сказал молодой человек. - Меня
зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.
- Ну что ж, приятно познакомиться.
Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул себя за бороду. Он относился к тем
молодым американцам, которые напоминают чучела и одеты в стиле
шестидесятых годов прошлого века: пионеры или проповедники. На нем были
поношенные джинсы, а его волосы наверняка месяц не видели расчески.
Похожих на него молодых людей можно встретить почти на каждой фотографии
времен начала расселения в таких местах как Мэнси, Блэк Ривер Фоллс или
Джанкшн-сити.
Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и
склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его
дыхании.
- Сложность в том, мистер Трентон, что мне строго приказали
приобрести для архива картину, которую как раз купили вы.
- Вот эту? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?
Он поддакнул.
- Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что
картину не выставят на продажу до трех часов. Поэтому я подумал, что у
меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая недавно открыла
салон моды на площади Ист-Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я
опоздал.
Я пошел дальше.
- Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?
- Вот именно. Это исключительно интересная картина.
- Ну, тогда я очень рад, - заявил я. - Я купил ее только потому, что
на ней изображен мой дом. Всего за пятьдесят долларов.
- Вы купили ее за пятьдесят долларов?
- Вы же слышали.
- Знаете ли вы, что она стоит много больше? Пятьдесят долларов - это
просто настоящая кража.
- В таком случае, я тем более рад. Я коммерсант, как вам известно. Я
занимаюсь торговлей, чтобы заработать на жизнь. Если я могу купить что-то
за пятьдесят долларов, а потом продать это долларов за двести, то это и
есть мой хлеб.
- Мистер Трентон, - сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с
площади Холок на улицу Гедни. - Эта картина имеет исключительную ценность.
Она на самом деле необычна.
- Великолепно.
- Мистер Трентон, я дам вам за эту картину двести пятьдесят долларов.
Сразу, из рук в руки, наличными.
Я остановился и уставился на него.
- Двести пятьдесят долларов наличными? За эту картину?
- Ну, округлим сумму до трехсот долларов.
- Почему эта картина так чертовски важна? - спросил я. - Ведь этого
всего лишь весьма посредственная акварель с видом побережья Грейнитхед?
Ведь неизвестно даже, кто ее нарисовал.
Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки,
будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому
сыну.
- Мистер Трентон, - заявил он. - Ценность этой картины в том, что она
представляет вид Салемского залива, который в те времена не воплотил ни
один художник. Она восполнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам
установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно
проходили дороги. Знаю, что произведением искусства эту картину не
назовешь, но я успел заметить, что она необычайно точно передает
подробности пейзажа. А именно это - самое важное для Музея.
Я на минуту задумался, а потом сказал:
- Я не продам ее. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.
Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал
меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.
- Мистер Трентон! - закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. -
Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!
- Возможно, не захотел понять, - буркнул я в ответ.
Эдвард Уордвелл, задыхаясь, догнал меня и шел рядом, время от времени
поглядывая на пакет с картиной с такой миной, будто хотел его у меня
вырвать.
- Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками,
меня выгонят с работы.
- Пусть выгоняют. От души сочувствую, но не надо было опаздывать на
аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь
же картина моя, и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините,
на улице, и в такую погоду, как сейчас.
Эдвард Уордвелл провел пальцами по всклокоченным волосам, отчего его
прическа еще больше стала напоминать индейский головной убор из торчащих
во все стороны перьев.
- Извините, - сказал он. - Я не хотел быть назойливым. Просто эта
картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным
соображениям.
Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в
голову, что в торговле антиквариатом существует единственный принцип,
который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай
ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.
- Послушайте, - заявил я. - Музей Пибоди мог бы время от времени
одалживать эту картину. Я мог бы договориться об этом с директором.
- Ну, не знаю, - буркнул Эдвард Уордвелл. - Мы хотели иметь картину
для себя. Можно хотя бы посмотреть на нее?
- Что?
- Можно хотя бы посмотреть на нее?
Я пожал плечами.
- Если хотите. Идемте в мою машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
лицом к лицу с задыхающимся и взволнованным бородатым растрепанным молодым
человеком в сером твидовом пиджаке.
- В чем дело, ко всем чертям? - взревел я.
- Извините, - сказал он, задыхаясь. - Я на самом деле очень
извиняюсь. Я не хотел вас перепугать. Вы Джон Трентон? Джон Трентон из
Грейнитхед?
- Да, это я. А кто вы, черт возьми?
- Прошу прощения, - повторил молодой человек. - Я на самом деле не
хотел вас пугать. Но я боялся, что вы от меня уйдете.
- Послушай, парень, мотай отсюда, - вмешался Дэн Воукс, подходя
ближе. - Тебе везет, что я еще не вызвал фараонов.
- Мистер Трентон, я должен поговорить с вами с глазу на глаз, -
заявил молодой человек. - Это очень важно.
- Так мотаешь или вызвать фараонов? - бросил Дэн Воукс. - Этот
джентльмен мой хороший знакомый, и я предупреждаю: оставь его в покое.
- Ладно, мистер Воукс, - сказал я. - Я поговорю с ним. Если он будет
хамить - я закричу.
Иен Херберт рассмеялся.
- До свидания, Джон. Заходи как-нибудь в магазин.
- Вы хотели сказать, в салон, - пошутил я.
Молодой человек в твидовом пиджаке нетерпеливо ждал, пока я
попрощаюсь со всеми. Потом я поправил картину под мышкой и направился в
сторону стоянки на Рили-плаза. Молодой человек шел рядом, время от времени
переходя на бег, чтобы не отставать.
- Это очень затруднительное положение, - заявил он.
- Почему затруднительное? - удивился я. - Я что-то не заметил.
- Мне следует сначала представиться, - сказал молодой человек. - Меня
зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.
- Ну что ж, приятно познакомиться.
Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул себя за бороду. Он относился к тем
молодым американцам, которые напоминают чучела и одеты в стиле
шестидесятых годов прошлого века: пионеры или проповедники. На нем были
поношенные джинсы, а его волосы наверняка месяц не видели расчески.
Похожих на него молодых людей можно встретить почти на каждой фотографии
времен начала расселения в таких местах как Мэнси, Блэк Ривер Фоллс или
Джанкшн-сити.
Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и
склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его
дыхании.
- Сложность в том, мистер Трентон, что мне строго приказали
приобрести для архива картину, которую как раз купили вы.
- Вот эту? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?
Он поддакнул.
- Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что
картину не выставят на продажу до трех часов. Поэтому я подумал, что у
меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая недавно открыла
салон моды на площади Ист-Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я
опоздал.
Я пошел дальше.
- Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?
- Вот именно. Это исключительно интересная картина.
- Ну, тогда я очень рад, - заявил я. - Я купил ее только потому, что
на ней изображен мой дом. Всего за пятьдесят долларов.
- Вы купили ее за пятьдесят долларов?
- Вы же слышали.
- Знаете ли вы, что она стоит много больше? Пятьдесят долларов - это
просто настоящая кража.
- В таком случае, я тем более рад. Я коммерсант, как вам известно. Я
занимаюсь торговлей, чтобы заработать на жизнь. Если я могу купить что-то
за пятьдесят долларов, а потом продать это долларов за двести, то это и
есть мой хлеб.
- Мистер Трентон, - сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с
площади Холок на улицу Гедни. - Эта картина имеет исключительную ценность.
Она на самом деле необычна.
- Великолепно.
- Мистер Трентон, я дам вам за эту картину двести пятьдесят долларов.
Сразу, из рук в руки, наличными.
Я остановился и уставился на него.
- Двести пятьдесят долларов наличными? За эту картину?
- Ну, округлим сумму до трехсот долларов.
- Почему эта картина так чертовски важна? - спросил я. - Ведь этого
всего лишь весьма посредственная акварель с видом побережья Грейнитхед?
Ведь неизвестно даже, кто ее нарисовал.
Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки,
будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому
сыну.
- Мистер Трентон, - заявил он. - Ценность этой картины в том, что она
представляет вид Салемского залива, который в те времена не воплотил ни
один художник. Она восполнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам
установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно
проходили дороги. Знаю, что произведением искусства эту картину не
назовешь, но я успел заметить, что она необычайно точно передает
подробности пейзажа. А именно это - самое важное для Музея.
Я на минуту задумался, а потом сказал:
- Я не продам ее. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.
Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал
меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.
- Мистер Трентон! - закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. -
Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!
- Возможно, не захотел понять, - буркнул я в ответ.
Эдвард Уордвелл, задыхаясь, догнал меня и шел рядом, время от времени
поглядывая на пакет с картиной с такой миной, будто хотел его у меня
вырвать.
- Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками,
меня выгонят с работы.
- Пусть выгоняют. От души сочувствую, но не надо было опаздывать на
аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь
же картина моя, и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините,
на улице, и в такую погоду, как сейчас.
Эдвард Уордвелл провел пальцами по всклокоченным волосам, отчего его
прическа еще больше стала напоминать индейский головной убор из торчащих
во все стороны перьев.
- Извините, - сказал он. - Я не хотел быть назойливым. Просто эта
картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным
соображениям.
Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в
голову, что в торговле антиквариатом существует единственный принцип,
который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай
ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.
- Послушайте, - заявил я. - Музей Пибоди мог бы время от времени
одалживать эту картину. Я мог бы договориться об этом с директором.
- Ну, не знаю, - буркнул Эдвард Уордвелл. - Мы хотели иметь картину
для себя. Можно хотя бы посмотреть на нее?
- Что?
- Можно хотя бы посмотреть на нее?
Я пожал плечами.
- Если хотите. Идемте в мою машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107