– Вы всегда ревновали к ней.
Хотя наглость этого утверждения и разозлила меня, но какое-то нестерпимое веселье прорывалось сквозь мой гнев. Я расхохоталась; и, пока я смеялась, он неподвижно стоял, уставившись мне в глаза. Когда мой смех затих, он протянул:
– Вас это забавляет?
– Да, очень.
– А могу я узнать, что же смешного во всем этом?
– Да, – выложила я, – я скажу – и с большим удовольствием. Меня забавляет то, что вы считали меня такой дурой, которая поверит в ваши гнусные россказни о Руа – ведь вы считаете, что я ревную Таун к нему, не так ли?
– В ту ночь, когда вы увидели его на ее постели, – его улыбочка была злорадной и вызывающей, – вы были похожи на жалкую кошку…
Я взорвалась:
– Да. Потому что вы хотели, чтобы я думала о Руа, что он… – я запнулась. – И какое-то время я так и думала. Но теперь я кое-что узнала. Оказывается, это вы всегда ходили к Таун.
– Вы свихнулись? – Его голос ничуть не повысился, только зловещее спокойствие слышалось в нем.
– Нет, я прекрасно соображаю, наверное, впервые со времени вашей женитьбы на мне. Мне все известно.
– И что же Руа наболтал вам?
– Он мне Не говорил ничего. Ему ничего не пришлось мне рассказывать…
– Понятно! Вам просто захотелось закатить сцену. Я смотрела прямо ему в глаза.
– Прошлой ночью я проследила за вами, когда вы пошли к дому Таун. Я видела все – через окно.
Он стоял словно статуя, неподвижная и бездыханная, но я заметила, как глаза его бешено загорелись; но, будучи сама еще в гневе, я не испугалась их.
– И вы еще, – продолжала я, – смеете угрожать моему сыну и мне! Что ж, предупреждаю. Берегитесь, если попробуете нам навредить. Тогда весь свет узнает о вашей извращенной страсти.
Если бы перед мной извивалась гигантская змея, готовая прыгнуть на меня, то и она была бы не так страшна, как он сейчас, и все же я чувствовала, что он не посмеет прыгнуть; интуиция подсказывала мне, что я взяла над ним верх, и я решила закрепить свое преимущество.
– Так вот – что касается Таун. Деньги Руперта и так довольно долго содержали ее и ее детей. Теперь она должна начать работать, как и все остальные. И я не потерплю вашего вмешательства. Понятно?
Я смотрела на него, не опуская глаз под его пристальным взглядом. Я видела, как глаза его разгораются каким-то ужасным огнем, и догадывалась, что в нем происходит страшная борьба, и тут я поняла, что имею дело с безумным. Я не удивилась, если бы он вдруг издал жуткий вопль.
Но он, по крайней мере на этот раз, сохранил самообладание. Минуту мы стояли друг перед другом, и никто из нас не отводил глаз, не желая уступить другому, наконец он произнес:
– Я же сказал, чтобы Таун оставили в покое. – Голос его был бесчувственный, как всегда.
– Таун должна работать…
– …и если ей будут досаждать….
– Что вы тогда сделаете? – спросила я медленно и презрительно.
Сначала он стоял неподвижно и испытующим взглядом смотрел мне в глаза. А затем, впервые за все время, что я знала его, он засмеялся. Это был смех, какого я и представить себе не могла: это был ужасный беззвучный смех, который, несмотря на то, что его не было слышно, заполнил всю комнату каким-то кошмарным духом. Когда он прекратил смеяться, то повернулся, прошел своим глухим шагом через парадную дверь и зашагал по дорожке к причалу. Я тут же прошла через зал на заднее крыльцо и зашагала по тропинке, которая вела к дому Таун.
Все мои дурные предчувствия, все мои страхи перед неизвестностью будущего растаяли, словно поступки, подстегнутые гневом, растворили их. Я вдруг перестала бояться.
Не дойдя до дома Таун, я уже увидела ее. Она стояла, прислонившись к двери, как в тот день – как давно это было, – когда я только приехала в Семь Очагов. Теперь я вспомнила надменный взгляд, которым она удостоила меня в тот раз, и другие воспоминания о ее высокомерном нахальстве нахлынули на меня: ее отказ от работы, плевок на рождественские подарки, моя крошечная фигурка, утыканная колючками; и, когда бы я ни проходила мимо, ее презрительно вздернутый подбородок! Все эти картины укрепили мое решение изгнать ее из Семи Очагов и рассеяли жалость, которую я на мгновение почувствовала, вспомнив, какой я видела ее вчера ночью, – будто побитую собаку, которая все равно боготворит своего безумного хозяина. Решительным шагом я подошла прямо к ней и встала рядом на пороге.
Она подняла на меня мягкие карие глаза, которые, однако, насторожились.
– Да, мэм, – сказала она и подождала.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Да, мэм, – мягко повторила она и снова подождала.
– О том, что тебе придется работать. – Несмотря на мой властный тон, который должен был дать понять, что я не шучу, я решила держаться как можно вежливее. – Завтра утром ты вместе с остальными неграми придешь и получишь свое задание на день.
Она выслушала; лицо ее помрачнело, затем спросила:
– Хочите 'казать, чтоб я работала?
– Да, именно это.
– А мартсер Сент-Клер сказал, чтоб я заработала?
– Здесь распоряжаюсь я. Приказы ты должна получать от меня, так вот я приказываю тебе работать так же, как и все остальные.
Не успела я закончить, как на ее лице уже возникла эта ненавистная полуулыбочка. Сожаление и забавное удивление выражала эта улыбка, которой обычно улыбаются в ответ на вопрос неразумного ребенка. Некоторое время она стояла, улыбаясь так, затем мягко спросила:
– Вы ведь знаете, что я не заработаю, правда же?
Откровенность ее признания застала меня врасплох, хотя чего мне было еще ожидать. Разве я не видела, как она высокомерно и самоуверенно держится, будто знает нечто такое, что всегда обеспечит ей благополучие в этой жизни? И я почему-то почувствовала себя пристыженной. Она, наложница, чувствовала себя защищенной, а я, жена, не знала такого спокойствия – никогда не знала. И при мысли об этом моя натянутая вежливость исчезла.
– Кем ты себя вообразила? – спросила я презрительно. – За что, ты думаешь, твои дети и ты сама получаете здесь пищу и кров, в то время как ты пальцем не шевельнешь, чтобы заработать все это?
Ее темные глаза пристально смотрели на меня.
– Я 'сегда принадлежу иму, – гордо произнесла она. – Я давно принадлежу иму. Думаеш', пришла сюда и 'зяла его. Но ему ни нада такой белой дохлятины, как ты.
– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? – перебила я ее. Она же продолжала, как будто и не слышала:
– Что за любов' ты мож'шь дать ему? Я даю ему ту любов', какой ему нада. – Она неожиданно шагнула, и темное лицо оказалось рядом с моим. – "Вы, белые жен'чины, все похожие. Думаете, му'чина должен стать щаслив, если вы разишите ему чуть-чуть поиграть с вами в ваше чистых постельках.
Я стояла, скованная ненавистью к ней, к темной коже, к запаху ее чувственного тела, который доносился до меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80