Потом, остановившись, спускаюсь на один пролет вниз. Думаю: «Если там действительно грабители, чем я могу помочь Виктору?» Но все равно поднимаюсь обратно. Передо мной наша дверь с маленьким зеленым венком, который я повесила только вчера. Замок не взломан. Тогда осторожно приоткрываю дверь, ожидая увидеть троих парней, одетых во все кожаное. Но никаких парней нет. Посреди комнаты стоит Виктор, упершись руками в свои слабые бедра.
На полу посреди комнаты, у подножия кровати свалено все наше имущество. В одной куче зонтик, пакеты с молоком, удлинитель, груды книг, фен, открытый чемодан, газеты. Виктор вытряхивает в пластмассовое ведро для мусора содержимое ящика своего стола. На полу валяется вещевой мешок, набитый одеждой.
– В чем дело? – спрашиваю его, а сама готова заплакать. Ясно, в чем дело. Виктор готовится к отъезду, мы с ним уезжаем. Не хочу слышать его ответ. Не желаю слышать, что он скажет, мне неприятны его слова, его голос. Скажет мне, что знает, где я была… «Как могла я завести роман… влюбиться именно сейчас… как же я могла?..» Виктор мечется по комнате. Синие джинсы болтаются на нем, как на вешалке, он дрожит. Стараюсь не спускать с него глаз. Напряженно наблюдаю за ним, как акробат, работающий на трапеции, заботливо просчитывает каждое движение своего партнера. Затаив дыхание, наблюдаю за ним.
– Надо было поговорить со мной, – обращаюсь к нему, хотя в голове стучит, как молотком: «Нет, Хилари, не позволяй ему раскрыть рта. Не надо выяснять отношений».
Виктор не произносит ни слова в ответ. Молча ныряет в ванную комнату. Свет там не зажжен, и, ворвавшись туда вслед за ним, налетаю на Виктора. Он склонился над унитазом, его рвет. Рубашка взмокла от пота, широкая темная полоса тянется от ворота по спине. Обнимаю его и чувствую, как при каждом приступе рвоты напрягается его тело, остро выступают наружу ребра, кажется, вот-вот прорвут кожу. Последние силы покидают его, и он опускается на колени, судорожно цепляясь рукой за раковину. Пытается что-то сказать, но изо рта вырываются только невнятные звуки. Не разобрать… ни слова. Протянув назад руку, хватает меня за лодыжку. В комнате мерзкий запах, так пахнет цементный пол в подземном переходе. Прижимаюсь лицом к его волосам. И только тогда ощущаю привычный запах его тела, запах Виктора, а не запах рвоты и пота.
– Ничего… не выходит… больше… – выдавливает он с трудом. Обхватив руками сидение унитаза, опускает на него голову. Я перебираю завитки его влажных волос. Завитки прилипли ко лбу. Капли пота медленно скатываются с носа.
– Давно это началось? – спрашиваю я, вытирая полотенцем его рот и заставляя высморкаться.
– Несколько часов.
Представляю себе эту картину: Виктор целый день один, у него рвота. У меня такое ощущение, будто из меня вытащили все внутренности, под кожей остался один скелет, как каркас разрушенного здания. Чувствую себя преступницей; это я была теми тремя громилами, которые ворвались в квартиру; это я привязала Виктора к стулу, в кровь разбила ему губу рукояткой пистолета.
И тут замечаю, что изо рта Виктора на самом деле течет струйка крови. Подношу полотенце к свету, падающему из комнаты. На нем ржавые пятна. Мне становится страшно. Меня охватывает ужас, как будто я увидела над горизонтом четко очерченный раструб торнадо. Обдумываю, стоит ли говорить об этом Виктору. Надо ли ему знать, что его рвет кровью. Вспоминаю, как откровенно рассказывает Виктор о своей болезни; какое горькое разочарование скрывается за таким рационально-циничным отношением к своей болезни. А кроме того, мне и не надо говорить ему о кровотечении. Он знает. Должен был почувствовать вкус крови. Он, наверное, ломает голову над тем, сказать ли мне об этом.
– Черт бы тебя побрал, Хилари, – говорит Виктор. Протянув руку, вцепляется мне в волосы и притягивает к себе, лицом к лицу. – Мы как будто договаривались, что ты едешь сюда ухаживать за мной.
Я в растерянности не знаю, что ответить. Хочется высказать так много, успокоить и утешить его. Хочется, чтобы он читал в моем сердце, как в открытой книге, заглянул в глубину моей души, услышал те слова, которые я не в силах выговорить.
– Мы договаривались, что ты будешь ухаживать за мной. – Он медленно и обдуманно произносит каждое слово. Я киваю в знак согласия и прижимаюсь к нему. Проходит не одна минута, прежде чем он находит в себе силы подняться.
Наконец он в постели, лежит, закрыв глаза, одеяло заботливо подоткнуто со всех сторон; примостившись рядом, кладу ему на лоб мокрое полотенце. Сейчас он спокоен, черты лица смягчились. Вспоминаю, как прекрасен был он в ту ночь, когда впервые поцеловал меня. Мы тогда стояли на пристани в Бостоне и смотрели на игрушечную лодку, скутер, которую запустил кто-то из ребятишек; лодочка энергично сражалась с набегавшими на берег волнами. Вспоминаю все, что мы обещали друг другу, все то, что было сказано и что осталось у нас в душе. Интересно, могли бы мы иметь детей? Но при этих мыслях во мне возникает противоестественное для женщины чувство: честно говоря, я рада, что у нас нет детей, рада, что не знаю ни его родителей, ни его друзей, что не надо будет никого утешать, когда он умрет. Нет у меня сил утешать кого-то. Только не сейчас. Не после этого.
Когда Виктор засыпает, на цыпочках проскальзываю в кухню. Умираю от голода, но в холодильнике пусто, только какая-то бурда из риса и свекольного салата – один из компонентов последней диеты Виктора. Овощи все тоже какие-то несъедобные, вроде ревеня. Еще есть палочки черной лакрицы. Очищенный лук, пончик, яйцо вкрутую. Ищу чего-нибудь попроще, вроде орехового масла. В шкафчике, за витаминами, наконец нахожу банку с маслом и с трудом открываю ее широкую крышку. Наливаю стакан молока; выпив залпом, наливаю еще стакан. Намазываю на тост ореховое масло и съедаю, не отходя от раковины. Ем так торопливо, словно боюсь, что его у меня отнимут, словно совершаю что-то постыдное.
В ванной стоит жуткий запах, поэтому принимаюсь мыть ее. Действую бесшумно, воду пускаю тонкой струйкой, только чтобы наполнить раковину. Насыпаю туда соды. Оттираю раковину щеткой, которая нашлась в шкафчике. Отдираю ногтями. В этой квартире все такое ветхое. Туалет в паутине мелких трещинок. Паутинки напоминают коралловый куст: начинаются у основания и пучками расходятся кверху. Старательно скребу раковину, пытаясь вычистить черноту из этих трещинок. Изо всех сил натираю фаянс. Задыхаюсь от запаха аммиака. Щетка выпадает из рук, и я тяжело опускаюсь на пол. Мыльные пузыри скользят по сидению унитаза.
Вытерев руки о джинсы, пытаюсь определить размеры ущерба, нанесенного Виктором нашей квартире. Ванная комната голая, в ней нет ничего, кроме белого фаянса раковины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
На полу посреди комнаты, у подножия кровати свалено все наше имущество. В одной куче зонтик, пакеты с молоком, удлинитель, груды книг, фен, открытый чемодан, газеты. Виктор вытряхивает в пластмассовое ведро для мусора содержимое ящика своего стола. На полу валяется вещевой мешок, набитый одеждой.
– В чем дело? – спрашиваю его, а сама готова заплакать. Ясно, в чем дело. Виктор готовится к отъезду, мы с ним уезжаем. Не хочу слышать его ответ. Не желаю слышать, что он скажет, мне неприятны его слова, его голос. Скажет мне, что знает, где я была… «Как могла я завести роман… влюбиться именно сейчас… как же я могла?..» Виктор мечется по комнате. Синие джинсы болтаются на нем, как на вешалке, он дрожит. Стараюсь не спускать с него глаз. Напряженно наблюдаю за ним, как акробат, работающий на трапеции, заботливо просчитывает каждое движение своего партнера. Затаив дыхание, наблюдаю за ним.
– Надо было поговорить со мной, – обращаюсь к нему, хотя в голове стучит, как молотком: «Нет, Хилари, не позволяй ему раскрыть рта. Не надо выяснять отношений».
Виктор не произносит ни слова в ответ. Молча ныряет в ванную комнату. Свет там не зажжен, и, ворвавшись туда вслед за ним, налетаю на Виктора. Он склонился над унитазом, его рвет. Рубашка взмокла от пота, широкая темная полоса тянется от ворота по спине. Обнимаю его и чувствую, как при каждом приступе рвоты напрягается его тело, остро выступают наружу ребра, кажется, вот-вот прорвут кожу. Последние силы покидают его, и он опускается на колени, судорожно цепляясь рукой за раковину. Пытается что-то сказать, но изо рта вырываются только невнятные звуки. Не разобрать… ни слова. Протянув назад руку, хватает меня за лодыжку. В комнате мерзкий запах, так пахнет цементный пол в подземном переходе. Прижимаюсь лицом к его волосам. И только тогда ощущаю привычный запах его тела, запах Виктора, а не запах рвоты и пота.
– Ничего… не выходит… больше… – выдавливает он с трудом. Обхватив руками сидение унитаза, опускает на него голову. Я перебираю завитки его влажных волос. Завитки прилипли ко лбу. Капли пота медленно скатываются с носа.
– Давно это началось? – спрашиваю я, вытирая полотенцем его рот и заставляя высморкаться.
– Несколько часов.
Представляю себе эту картину: Виктор целый день один, у него рвота. У меня такое ощущение, будто из меня вытащили все внутренности, под кожей остался один скелет, как каркас разрушенного здания. Чувствую себя преступницей; это я была теми тремя громилами, которые ворвались в квартиру; это я привязала Виктора к стулу, в кровь разбила ему губу рукояткой пистолета.
И тут замечаю, что изо рта Виктора на самом деле течет струйка крови. Подношу полотенце к свету, падающему из комнаты. На нем ржавые пятна. Мне становится страшно. Меня охватывает ужас, как будто я увидела над горизонтом четко очерченный раструб торнадо. Обдумываю, стоит ли говорить об этом Виктору. Надо ли ему знать, что его рвет кровью. Вспоминаю, как откровенно рассказывает Виктор о своей болезни; какое горькое разочарование скрывается за таким рационально-циничным отношением к своей болезни. А кроме того, мне и не надо говорить ему о кровотечении. Он знает. Должен был почувствовать вкус крови. Он, наверное, ломает голову над тем, сказать ли мне об этом.
– Черт бы тебя побрал, Хилари, – говорит Виктор. Протянув руку, вцепляется мне в волосы и притягивает к себе, лицом к лицу. – Мы как будто договаривались, что ты едешь сюда ухаживать за мной.
Я в растерянности не знаю, что ответить. Хочется высказать так много, успокоить и утешить его. Хочется, чтобы он читал в моем сердце, как в открытой книге, заглянул в глубину моей души, услышал те слова, которые я не в силах выговорить.
– Мы договаривались, что ты будешь ухаживать за мной. – Он медленно и обдуманно произносит каждое слово. Я киваю в знак согласия и прижимаюсь к нему. Проходит не одна минута, прежде чем он находит в себе силы подняться.
Наконец он в постели, лежит, закрыв глаза, одеяло заботливо подоткнуто со всех сторон; примостившись рядом, кладу ему на лоб мокрое полотенце. Сейчас он спокоен, черты лица смягчились. Вспоминаю, как прекрасен был он в ту ночь, когда впервые поцеловал меня. Мы тогда стояли на пристани в Бостоне и смотрели на игрушечную лодку, скутер, которую запустил кто-то из ребятишек; лодочка энергично сражалась с набегавшими на берег волнами. Вспоминаю все, что мы обещали друг другу, все то, что было сказано и что осталось у нас в душе. Интересно, могли бы мы иметь детей? Но при этих мыслях во мне возникает противоестественное для женщины чувство: честно говоря, я рада, что у нас нет детей, рада, что не знаю ни его родителей, ни его друзей, что не надо будет никого утешать, когда он умрет. Нет у меня сил утешать кого-то. Только не сейчас. Не после этого.
Когда Виктор засыпает, на цыпочках проскальзываю в кухню. Умираю от голода, но в холодильнике пусто, только какая-то бурда из риса и свекольного салата – один из компонентов последней диеты Виктора. Овощи все тоже какие-то несъедобные, вроде ревеня. Еще есть палочки черной лакрицы. Очищенный лук, пончик, яйцо вкрутую. Ищу чего-нибудь попроще, вроде орехового масла. В шкафчике, за витаминами, наконец нахожу банку с маслом и с трудом открываю ее широкую крышку. Наливаю стакан молока; выпив залпом, наливаю еще стакан. Намазываю на тост ореховое масло и съедаю, не отходя от раковины. Ем так торопливо, словно боюсь, что его у меня отнимут, словно совершаю что-то постыдное.
В ванной стоит жуткий запах, поэтому принимаюсь мыть ее. Действую бесшумно, воду пускаю тонкой струйкой, только чтобы наполнить раковину. Насыпаю туда соды. Оттираю раковину щеткой, которая нашлась в шкафчике. Отдираю ногтями. В этой квартире все такое ветхое. Туалет в паутине мелких трещинок. Паутинки напоминают коралловый куст: начинаются у основания и пучками расходятся кверху. Старательно скребу раковину, пытаясь вычистить черноту из этих трещинок. Изо всех сил натираю фаянс. Задыхаюсь от запаха аммиака. Щетка выпадает из рук, и я тяжело опускаюсь на пол. Мыльные пузыри скользят по сидению унитаза.
Вытерев руки о джинсы, пытаюсь определить размеры ущерба, нанесенного Виктором нашей квартире. Ванная комната голая, в ней нет ничего, кроме белого фаянса раковины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66