Слова признания так и рвутся из моей груди, каждая клеточка моего тела кричит об этом. У любовников свой, особый язык, они объясняются на нем, не прибегая к услугам грамматики.
Виктор вешает свой блейзер на спинку стула, снимает штаны. Расстегивая рубашку, наблюдает за мной. Проскальзывает под одеяло, благоухая запахом виски и снега.
У меня возникает желание рассказать ему обо всем. Меня так переполняют мысли о моем предательстве, что, кажется, я просто должна все выложить, иначе слова вырвутся на волю без моего согласия, как будто им известно, насколько они важны, и им не терпится заявить об этом.
Отодвигаюсь, чтобы освободить место Виктору.
Очень темно, слышно, как шумит океан. Рядом со мной вздымается и опускается при каждом вздохе грудь Виктора. Он знает, что я не сплю. Целует меня и кладет голову на мое плечо.
– Ты разочаровалась во мне, Хилз? – спрашивает он.
Вот оно, то мгновение, о котором я мечтала: опять я слушаю нежный, ласковый голос Виктора, голос его души, который мне доводится слышать так редко; это голос его любви, его признаний, так звучит его голос, когда он вспоминает о прошлом, рассказывает о детстве. Мне хочется изо дня в день, каждую минуту слышать этот голос, но тут я бессильна: он звучит только по воле Виктора.
Он склоняется надо мной, рассыпает по подушке мои волосы и крепко обнимает за плечи.
– Ты, наверное, думаешь, что я нарочно мучаю тебя. Что я нарочно теряю последние силы, пью, бегаю по морозу раздетым, все это только для того, чтобы помучить тебя.
Он вспоминает нашу ссору в доме Эстел. Для него, с тех пор как мы расстались, не произошло ничего существенного. А я и думать забыла о том, что случилось столько часов назад. В моей памяти всплывают совсем другие картины: я еду к Кеппи, срываю через голову свой свитер, Гордон рядом со мной, ловлю его дыхание, возвращаюсь домой, дрожа от страха. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы вспомнить другие сцены: лабиринт, Виктор выбегает из дома в одной рубашке, отправляюсь на его поиски, чувствую себя униженной. Да, как же, помню, помню, но все это уже не имеет значения, как неважен сигнал светофора, если на дороге нет движения.
– Поверь, я делаю все это не потому, что тороплюсь покинуть тебя, – продолжает Виктор. – Не потому, что мне хочется болеть, сводить на нет все твои усилия. Я устраиваю сцены не из-за витаминных таблеток или диетического питания.
– Я все понимаю, – успокаиваю его.
– Я не хочу умирать, Хилари, – говорит он.
Прижимаю его к себе. Чувствую на шее его дыхание. Убаюкиваю его. Как хотела бы я защитить его от всех опасностей. Защитить нас обоих.
Посреди ночи, когда полагается спать крепким сном, слышу голос Виктора:
– Как ты относишься к философии Эстел?
Не открываю глаз. Не двигаюсь. В полудремоте слова Виктора проникают в мое сознание. Интересно, давно ли он проснулся. Лежит, размышляя над теориями Эстел о наших предшествующих воплощениях, над ее дерзновенными суждениями о наших будущих воплощениях, которые предначертаны нам в вечности. Вчера она рассказывала нам, что была в одном из своих предшествующих воплощений фермером, жила в Англии и объезжала свои владения на гнедой лошади по кличке Франклин. А в следующем воплощении была очень красивой женщиной. «Самой настоящей ведьмой, – говорила она, – Казановой в юбке». Вполне серьезно расспрашивала меня, кем я была в прошлом, какие воспоминания сохранились в моей памяти.
– Не верю в это, Виктор, – отвечаю ему ласково. На улице ветер завывает с такой силой, что от его порывов, кажется, трясутся стены дома.
– Ты не веришь в свои предшествующие воплощения?
– Нет.
– Ну представь, что они все-таки были, – просит Виктор. Кладет руку на грудь и прижимается ко мне. – Как, по-твоему, кем ты была?
– Может, мякиной, – шучу, целуя его волосы. – А может, неоткрытой планетой.
Сплю беспокойно, меня мучают кошмары, от которых в памяти остаются только неясные образы, и просыпаюсь от звонка в дверь.
– Бог ты мой, кто-то звонит в дверь, – говорю я. Виктор медленно открывает глаза. Лицо его белее наволочки, на которой лежит его голова. Меня пугает его вид.
– Виктор!
– Что? – откликается он, не поднимая головы. Даже его веснушки побледнели, как будто обесцветились. На спине ясно проступают все позвонки. Он неподвижен.
– Ничего, – говорю я. Слова замирают у меня на губах при виде желтых белков его глаз, пепельно-серой кожи на висках. – Открою дверь.
Встаю. Чувствую себя отвратительно. Смотрю на Виктора. Голова его утонула в подушках. Ни единой кровинки в лице, – только медно-красные волосы сияют жутким блеском, как кровь на белой рубашке солдата.
Я уже и думать забыла, что у нас есть дверной звонок, – так давно нам никто не звонил. Отыскав синие джинсы, начинаю натягивать их, и только тут соображаю, что это Виктора. Его джинсы мне тесны; трудно поверить, но это именно так. Все-таки мне удается застегнуть их. Достаю майку, свитер и засовываю ноги в мокасины. Направляюсь к двери, оглядываюсь на Виктора, который снова закрыл глаза.
Спускаюсь по лестнице; мусор с площадки еще не убран. Холл внизу залит ярким светом, льющимся из окон.
Открываю дверь – передо мной Гордон, щеки разрумянились от мороза, в руках охапка поленьев.
– Ты что, чокнулся? – спрашиваю его. Холодный ветер яростно набрасывается на меня.
– Решил, что тебе, наверное, нужны дрова. Так мы и стоим: он – на пороге, а я, дрожа от холода, – у дверей.
– Ладно, – говорю ему, – заходи.
Веду его по лестнице. Поднимаюсь позади него и смотрю, как легко преодолевают его ботинки ступеньки, одну за другой. Ширина его плеч приводит меня в восхищение.
– Хотелось посмотреть, как ты живешь, – объясняет Гордон.
– Я живу с Виктором.
На площадке второго этажа говорю:
– Выше.
Дверь нашей квартиры скрипит.
– Вот, – говорю я. – Жди здесь. Проверю, встал ли Виктор.
– Я пришел слишком рано? – спрашивает Гордон. Он чуть-чуть задохнулся, лицо покраснело; руки, прижимающие к груди охапку дров, кажутся обожженными. Гордон шепчет: «Я так хотел увидеть тебя», – и морщит лоб.
Проскальзываю в дверь и нахожу Виктора в постели: лежит, закрыв руками глаза.
– Ни за что больше не буду пить, – жалобно говорит он. – Никогда, никогда больше этого не повторится. Почему ты позволяешь мне пить, Хилари? Ты же знаешь, как мне от этого плохо.
– Может, алкоголь тут не при чем, – говорю я.
Виктор открывает глаза и с недоумением смотрит на меня.
– Кто там? – спрашивает он.
– Гордон. Стоит у дверей с охапкой поленьев.
– Ох, – вздыхает Виктор. – Что ему надо?
– Отдать нам дрова, – объясняю ему.
– Это что? Подарок? Ох, ох, тогда придется встать, – говорит Виктор. Опираясь на руку, начинает выбираться из постели. Но он слишком слаб, рука не выдерживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Виктор вешает свой блейзер на спинку стула, снимает штаны. Расстегивая рубашку, наблюдает за мной. Проскальзывает под одеяло, благоухая запахом виски и снега.
У меня возникает желание рассказать ему обо всем. Меня так переполняют мысли о моем предательстве, что, кажется, я просто должна все выложить, иначе слова вырвутся на волю без моего согласия, как будто им известно, насколько они важны, и им не терпится заявить об этом.
Отодвигаюсь, чтобы освободить место Виктору.
Очень темно, слышно, как шумит океан. Рядом со мной вздымается и опускается при каждом вздохе грудь Виктора. Он знает, что я не сплю. Целует меня и кладет голову на мое плечо.
– Ты разочаровалась во мне, Хилз? – спрашивает он.
Вот оно, то мгновение, о котором я мечтала: опять я слушаю нежный, ласковый голос Виктора, голос его души, который мне доводится слышать так редко; это голос его любви, его признаний, так звучит его голос, когда он вспоминает о прошлом, рассказывает о детстве. Мне хочется изо дня в день, каждую минуту слышать этот голос, но тут я бессильна: он звучит только по воле Виктора.
Он склоняется надо мной, рассыпает по подушке мои волосы и крепко обнимает за плечи.
– Ты, наверное, думаешь, что я нарочно мучаю тебя. Что я нарочно теряю последние силы, пью, бегаю по морозу раздетым, все это только для того, чтобы помучить тебя.
Он вспоминает нашу ссору в доме Эстел. Для него, с тех пор как мы расстались, не произошло ничего существенного. А я и думать забыла о том, что случилось столько часов назад. В моей памяти всплывают совсем другие картины: я еду к Кеппи, срываю через голову свой свитер, Гордон рядом со мной, ловлю его дыхание, возвращаюсь домой, дрожа от страха. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы вспомнить другие сцены: лабиринт, Виктор выбегает из дома в одной рубашке, отправляюсь на его поиски, чувствую себя униженной. Да, как же, помню, помню, но все это уже не имеет значения, как неважен сигнал светофора, если на дороге нет движения.
– Поверь, я делаю все это не потому, что тороплюсь покинуть тебя, – продолжает Виктор. – Не потому, что мне хочется болеть, сводить на нет все твои усилия. Я устраиваю сцены не из-за витаминных таблеток или диетического питания.
– Я все понимаю, – успокаиваю его.
– Я не хочу умирать, Хилари, – говорит он.
Прижимаю его к себе. Чувствую на шее его дыхание. Убаюкиваю его. Как хотела бы я защитить его от всех опасностей. Защитить нас обоих.
Посреди ночи, когда полагается спать крепким сном, слышу голос Виктора:
– Как ты относишься к философии Эстел?
Не открываю глаз. Не двигаюсь. В полудремоте слова Виктора проникают в мое сознание. Интересно, давно ли он проснулся. Лежит, размышляя над теориями Эстел о наших предшествующих воплощениях, над ее дерзновенными суждениями о наших будущих воплощениях, которые предначертаны нам в вечности. Вчера она рассказывала нам, что была в одном из своих предшествующих воплощений фермером, жила в Англии и объезжала свои владения на гнедой лошади по кличке Франклин. А в следующем воплощении была очень красивой женщиной. «Самой настоящей ведьмой, – говорила она, – Казановой в юбке». Вполне серьезно расспрашивала меня, кем я была в прошлом, какие воспоминания сохранились в моей памяти.
– Не верю в это, Виктор, – отвечаю ему ласково. На улице ветер завывает с такой силой, что от его порывов, кажется, трясутся стены дома.
– Ты не веришь в свои предшествующие воплощения?
– Нет.
– Ну представь, что они все-таки были, – просит Виктор. Кладет руку на грудь и прижимается ко мне. – Как, по-твоему, кем ты была?
– Может, мякиной, – шучу, целуя его волосы. – А может, неоткрытой планетой.
Сплю беспокойно, меня мучают кошмары, от которых в памяти остаются только неясные образы, и просыпаюсь от звонка в дверь.
– Бог ты мой, кто-то звонит в дверь, – говорю я. Виктор медленно открывает глаза. Лицо его белее наволочки, на которой лежит его голова. Меня пугает его вид.
– Виктор!
– Что? – откликается он, не поднимая головы. Даже его веснушки побледнели, как будто обесцветились. На спине ясно проступают все позвонки. Он неподвижен.
– Ничего, – говорю я. Слова замирают у меня на губах при виде желтых белков его глаз, пепельно-серой кожи на висках. – Открою дверь.
Встаю. Чувствую себя отвратительно. Смотрю на Виктора. Голова его утонула в подушках. Ни единой кровинки в лице, – только медно-красные волосы сияют жутким блеском, как кровь на белой рубашке солдата.
Я уже и думать забыла, что у нас есть дверной звонок, – так давно нам никто не звонил. Отыскав синие джинсы, начинаю натягивать их, и только тут соображаю, что это Виктора. Его джинсы мне тесны; трудно поверить, но это именно так. Все-таки мне удается застегнуть их. Достаю майку, свитер и засовываю ноги в мокасины. Направляюсь к двери, оглядываюсь на Виктора, который снова закрыл глаза.
Спускаюсь по лестнице; мусор с площадки еще не убран. Холл внизу залит ярким светом, льющимся из окон.
Открываю дверь – передо мной Гордон, щеки разрумянились от мороза, в руках охапка поленьев.
– Ты что, чокнулся? – спрашиваю его. Холодный ветер яростно набрасывается на меня.
– Решил, что тебе, наверное, нужны дрова. Так мы и стоим: он – на пороге, а я, дрожа от холода, – у дверей.
– Ладно, – говорю ему, – заходи.
Веду его по лестнице. Поднимаюсь позади него и смотрю, как легко преодолевают его ботинки ступеньки, одну за другой. Ширина его плеч приводит меня в восхищение.
– Хотелось посмотреть, как ты живешь, – объясняет Гордон.
– Я живу с Виктором.
На площадке второго этажа говорю:
– Выше.
Дверь нашей квартиры скрипит.
– Вот, – говорю я. – Жди здесь. Проверю, встал ли Виктор.
– Я пришел слишком рано? – спрашивает Гордон. Он чуть-чуть задохнулся, лицо покраснело; руки, прижимающие к груди охапку дров, кажутся обожженными. Гордон шепчет: «Я так хотел увидеть тебя», – и морщит лоб.
Проскальзываю в дверь и нахожу Виктора в постели: лежит, закрыв руками глаза.
– Ни за что больше не буду пить, – жалобно говорит он. – Никогда, никогда больше этого не повторится. Почему ты позволяешь мне пить, Хилари? Ты же знаешь, как мне от этого плохо.
– Может, алкоголь тут не при чем, – говорю я.
Виктор открывает глаза и с недоумением смотрит на меня.
– Кто там? – спрашивает он.
– Гордон. Стоит у дверей с охапкой поленьев.
– Ох, – вздыхает Виктор. – Что ему надо?
– Отдать нам дрова, – объясняю ему.
– Это что? Подарок? Ох, ох, тогда придется встать, – говорит Виктор. Опираясь на руку, начинает выбираться из постели. Но он слишком слаб, рука не выдерживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66