Вчера оттолкнула Гордона, а сегодня, как навязчивое воспоминание, неотступно преследую его. И при этом не уверена, хочу ли вообще продолжать наше знакомство. Я – девушка Виктора, и столько же горжусь своим положением, сколько опасаюсь его. Блуждаю в потемках, надеясь обрести решение в тусклой рутине повседневной жизни. В которой ничего не происходит. Окружающие, очевидно, не замечают моего смятения. В прачечную входит совсем другая женщина, в одной руке – корзина с грязным бельем, в другой – долларовая бумажка, чтобы купить жетоны. Кто бы подумал, что эта женщина провела последний час, скрючившись в три погибели на холодном сидении машины? Сейчас я с головой погрузилась в сортировку белья по цвету. Прачечная-автомат работает круглосуточно; на покрытом линолеумом полу валяются окурки сигарет, оставленные ночными посетителями. Все стены, кроме фронтальной – стеклянной, – окрашены в яркий лимонный цвет.
Сегодня здесь ни души. Только я и автоматы, торгующие кока-колой, пирожными, разными марками очистителя, отбеливателя и тканевыми пластификаторами. У дальней стены – два игровых автомата, один из которых – производства фирмы Гордона, его компания выпускает автоматы и наборы программ для ребят. Игра называется «Чужая территория». Игрок вступает в мир роботов, у которых лазерное оружие, их задача – убить игрока.
Не менее опасны и помощники роботов – крошечные создания, похожие на букашек, они кружатся около своих хозяев и защищают их от вражеского огня, уничтожая приближающиеся ракеты с помощью своих волшебных мигающих антенн. Интересно вот что: роботы не открывают огонь до тех пор, пока игрок не нападает на них; по-моему, это новый трюк в компьютерных играх.
Сижу в ожидании, когда кончит работать сушилка. Наблюдая за медленным вращением боксерских шорт Виктора, моей водолазки, его черных носков и желтых – моих. Я думаю: «Как можно уйти от человека, чьи вещи сушатся в столь интимной близости с моими собственными?» Яркие огни «Чужой территории» подмигивают мне, соблазняя сыграть с ними. Опускаю монету в 25 центов, потом еще одну. Играю все время, пока крутится сушилка. Двенадцать раз убивали меня роботы разных рангов, пока сохло мое белье. Устраиваю кровавую расправу над их помощниками.
Виктора легко обманывать. Он человек самонадеянный и вспыльчивый, но доверчивый. По-моему, Виктор и не подозревает о существовании Гордона. В последнее время, однако, я заметила кой-какие изменения в его поведении, что, возможно, свидетельствует о ревности или зарождающихся подозрениях, хотя не исключено, что я просто льщу себе. Я не дура. Сколько раз думала над этой ситуацией. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять: если, забравшись в машину, следишь за потенциальным любовником, значит, что-то неладно в твоей жизни, значит, наступил кризис в твоих отношениях с другим человеком.
Но Виктор в основном спит. Будь я похитрее, могла бы жить как мне вздумается, а он ни о чем и не догадался бы. Впрочем, может, так оно и есть. Создается впечатление, что Виктор целый день спит, или дремлет, или зевает, то ли просыпаясь, то ли снова погружаясь в непробудный сон. Кажется, целый день он только и думает: как бы побыстрее добраться до постели. Торопится поскорее покончить с любым делом, – чаще всего с главой очередной книги, – и снова лечь спать. Вся его жизнь – цепь ограничений, налагаемых болезнью.
Три месяца, как мы живем в Халле. Приехали сюда не случайно: причиной явилось решение Виктора предоставить лейкемии развиваться своим чередом. Мне Халл не по душе. Чтобы выбрать подходящее для Виктора место, я, взяв Атлас мира, тщательно изучила все восточные штаты Северной Америки и в результате разыскала полуостров, прилепившийся в виде отростка к штату Массачусетс. Халл спокойнее Бостона; зимой здесь, в основном, живут рыбаки или пенсионеры. Во всяком случае, они не пристают с добросердечными расспросами к Виктору или ко мне. Виктор признает, что у Халла есть свои недостатки, но утверждает, что это место вполне пригодно для его цели: умереть здесь. И он прав. Мы живем на третьем этаже дома, построенного в викторианском стиле, он расположен на узкой, местами заасфальтированной улочке, в ряду других домов, окна которых на зиму закрыты ставнями. Сейчас не сезон. Арендная плата ничтожно мала, а Виктор уверяет, что шум океана успокаивает его, и, само собой, улица очень тихая, потому что на ней никто не живет.
Мы практически оторваны от остального мира, живем почти на острове. Полуостров тянется узкой полосой к северу от перешейка, и в случае необходимости на пароме через Атлантический океан можно добраться до Бостонской гавани всего за сорок минут. И все же связь между мной и городом, где я когда-то жила, остается столь же ненадежной, как и тонюсенькая перемычка полуострова на карте, – кажется, достаточно всего одного поворота земли вокруг своей оси, или шторма, или изменения атмосферного давления – и я навсегда останусь среди заколоченных домов и открытых автостоянок, забитых проржавевшими от соли машинами. В один прекрасный день выгляну из нашего ромбовидного окна и увижу вокруг только бескрайние зеленые просторы бушующего океана, и ни одного корабля вплоть до самого горизонта: не на чем добраться до дома.
Мы живем в просторной комнате со скошенным потолком, когда-то здесь был чердак. У нас всего одна комната, но большая, а, кроме того, есть еще кухня. Арендовали мы эту квартиру вместе с мебелью и живем посреди весьма странного декора, разрозненных стульев и столов. Добротная мебель орехового и красного дерева; кушетка набита конским волосом. Но все ветхое, в щербинках, трещит и шатается. По-моему, эта мебель когда-то была свидетельницей роскошной и красивой жизни, которая уже никогда не вернется. Розы на ситцевой обивке выцвели, как будто проржавели, и стали такими же унылыми, как магазины Армии спасения или склады подержанных вещей, откуда прибыла эта мебель и куда она обязательно вернется. В стенном шкафу смешанный запах шариков от моли, плесени и яда от муравьев. Комната освещается галогеновой лампой, в шкафу сложена куча одеял армейского образца, которые нам ни к чему, и хранятся спиртовки. Туда же свалена кипа фотографий, которые когда-то украшали стены нашей комнаты. Это черно-белые портреты чьих-то родственников: матери, тетушки, дедушки. Величественные дамы в наглухо застегнутых блузках и почтенные господа в белых накрахмаленных воротничках. На тех местах, где висели портреты, обои темнее. Свалив их в угол стенного шкафа, я, как ни странно, почувствовала себя виноватой, как будто нарушила какой-то старинный обычай.
У нас много ваз, в которые иногда я ставлю камыши и цветы. Еще у нас есть зеркало в бронзовой раме с искривленным стеклом и бра с мудреными выключателями в форме головки ключа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Сегодня здесь ни души. Только я и автоматы, торгующие кока-колой, пирожными, разными марками очистителя, отбеливателя и тканевыми пластификаторами. У дальней стены – два игровых автомата, один из которых – производства фирмы Гордона, его компания выпускает автоматы и наборы программ для ребят. Игра называется «Чужая территория». Игрок вступает в мир роботов, у которых лазерное оружие, их задача – убить игрока.
Не менее опасны и помощники роботов – крошечные создания, похожие на букашек, они кружатся около своих хозяев и защищают их от вражеского огня, уничтожая приближающиеся ракеты с помощью своих волшебных мигающих антенн. Интересно вот что: роботы не открывают огонь до тех пор, пока игрок не нападает на них; по-моему, это новый трюк в компьютерных играх.
Сижу в ожидании, когда кончит работать сушилка. Наблюдая за медленным вращением боксерских шорт Виктора, моей водолазки, его черных носков и желтых – моих. Я думаю: «Как можно уйти от человека, чьи вещи сушатся в столь интимной близости с моими собственными?» Яркие огни «Чужой территории» подмигивают мне, соблазняя сыграть с ними. Опускаю монету в 25 центов, потом еще одну. Играю все время, пока крутится сушилка. Двенадцать раз убивали меня роботы разных рангов, пока сохло мое белье. Устраиваю кровавую расправу над их помощниками.
Виктора легко обманывать. Он человек самонадеянный и вспыльчивый, но доверчивый. По-моему, Виктор и не подозревает о существовании Гордона. В последнее время, однако, я заметила кой-какие изменения в его поведении, что, возможно, свидетельствует о ревности или зарождающихся подозрениях, хотя не исключено, что я просто льщу себе. Я не дура. Сколько раз думала над этой ситуацией. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять: если, забравшись в машину, следишь за потенциальным любовником, значит, что-то неладно в твоей жизни, значит, наступил кризис в твоих отношениях с другим человеком.
Но Виктор в основном спит. Будь я похитрее, могла бы жить как мне вздумается, а он ни о чем и не догадался бы. Впрочем, может, так оно и есть. Создается впечатление, что Виктор целый день спит, или дремлет, или зевает, то ли просыпаясь, то ли снова погружаясь в непробудный сон. Кажется, целый день он только и думает: как бы побыстрее добраться до постели. Торопится поскорее покончить с любым делом, – чаще всего с главой очередной книги, – и снова лечь спать. Вся его жизнь – цепь ограничений, налагаемых болезнью.
Три месяца, как мы живем в Халле. Приехали сюда не случайно: причиной явилось решение Виктора предоставить лейкемии развиваться своим чередом. Мне Халл не по душе. Чтобы выбрать подходящее для Виктора место, я, взяв Атлас мира, тщательно изучила все восточные штаты Северной Америки и в результате разыскала полуостров, прилепившийся в виде отростка к штату Массачусетс. Халл спокойнее Бостона; зимой здесь, в основном, живут рыбаки или пенсионеры. Во всяком случае, они не пристают с добросердечными расспросами к Виктору или ко мне. Виктор признает, что у Халла есть свои недостатки, но утверждает, что это место вполне пригодно для его цели: умереть здесь. И он прав. Мы живем на третьем этаже дома, построенного в викторианском стиле, он расположен на узкой, местами заасфальтированной улочке, в ряду других домов, окна которых на зиму закрыты ставнями. Сейчас не сезон. Арендная плата ничтожно мала, а Виктор уверяет, что шум океана успокаивает его, и, само собой, улица очень тихая, потому что на ней никто не живет.
Мы практически оторваны от остального мира, живем почти на острове. Полуостров тянется узкой полосой к северу от перешейка, и в случае необходимости на пароме через Атлантический океан можно добраться до Бостонской гавани всего за сорок минут. И все же связь между мной и городом, где я когда-то жила, остается столь же ненадежной, как и тонюсенькая перемычка полуострова на карте, – кажется, достаточно всего одного поворота земли вокруг своей оси, или шторма, или изменения атмосферного давления – и я навсегда останусь среди заколоченных домов и открытых автостоянок, забитых проржавевшими от соли машинами. В один прекрасный день выгляну из нашего ромбовидного окна и увижу вокруг только бескрайние зеленые просторы бушующего океана, и ни одного корабля вплоть до самого горизонта: не на чем добраться до дома.
Мы живем в просторной комнате со скошенным потолком, когда-то здесь был чердак. У нас всего одна комната, но большая, а, кроме того, есть еще кухня. Арендовали мы эту квартиру вместе с мебелью и живем посреди весьма странного декора, разрозненных стульев и столов. Добротная мебель орехового и красного дерева; кушетка набита конским волосом. Но все ветхое, в щербинках, трещит и шатается. По-моему, эта мебель когда-то была свидетельницей роскошной и красивой жизни, которая уже никогда не вернется. Розы на ситцевой обивке выцвели, как будто проржавели, и стали такими же унылыми, как магазины Армии спасения или склады подержанных вещей, откуда прибыла эта мебель и куда она обязательно вернется. В стенном шкафу смешанный запах шариков от моли, плесени и яда от муравьев. Комната освещается галогеновой лампой, в шкафу сложена куча одеял армейского образца, которые нам ни к чему, и хранятся спиртовки. Туда же свалена кипа фотографий, которые когда-то украшали стены нашей комнаты. Это черно-белые портреты чьих-то родственников: матери, тетушки, дедушки. Величественные дамы в наглухо застегнутых блузках и почтенные господа в белых накрахмаленных воротничках. На тех местах, где висели портреты, обои темнее. Свалив их в угол стенного шкафа, я, как ни странно, почувствовала себя виноватой, как будто нарушила какой-то старинный обычай.
У нас много ваз, в которые иногда я ставлю камыши и цветы. Еще у нас есть зеркало в бронзовой раме с искривленным стеклом и бра с мудреными выключателями в форме головки ключа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66