По словам Гордона, такое отношение его ни капельки не волнует. Он сам знает, что в доме нуждается в ремонте. А родители, может, и не обратят внимания, когда вернутся сюда летом. В гостиной на кофейном столике возвышается цветной телевизор миссис Беркл. Я уговорила Гордона забрать его из подъезда, и он пообещал поработать над ним.
Гордон зовет меня в кухню. Он выкладывает собачьи консервы в серую плошку. С улыбкой указывает на большие окна, выходящие в лес. За окнами две голубых сойки гоняются друг за другом.
– Такую суматоху устроили, – говорит Гордон.
Мы кормим Тош, которая всячески выражает нам свою признательность, но с обидой смотрит нам вслед, поняв, что мы не берем ее с собой. Когда мы сворачиваем на дорогу, я вижу за занавесками гостиной морду Тош, прижавшуюся к стеклу.
Нам предстоит долгое путешествие на юг вдоль побережья, едем покупать рождественскую елку. Расшнуровав свои ботинки, ставлю ноги прямо под обогреватель. Откинувшись на спинку сиденья, смотрю на Гордона. Его голова почти касается потолка машины, отросшие волосы падают вихрами на лоб, легкомысленные завитки прикрывают щеку.
Мы едем на те самые лесопосадки, о которых говорил мне Кеппи с месяц назад. Кеппи должен подъехать туда сегодня, чтобы забрать кое-что для своего паба, и мы договорились встретиться там. На обратном пути он подвезет на своем грузовике мое дерево.
Гордон изъявил желание поехать со мной. Предложение встретиться у пристани означало, что ему не хотелось брать с собой Виктора, и дело совсем не в том, что такая поездка Виктору не под силу. По-моему, Гордон просто искал оправдания, чтобы провести день наедине со мной, без Виктора, который, как самый выдающийся член нашей тройки, обычно, болтает без умолку.
Подозреваю, что Гордон хочет кое-что рассказать мне, – и я не ошиблась. Для начала Гордон выключает магнитофон. Потом со вздохом произносит:
– Так вот, Фредди – художница. Скульптор. Познакомился с ней на выставке.
Рисую в воображении его жену, Фредди. На ней темно-зеленое пальто, длинное, до щиколоток, на платье – брошь и длинное мексиканское ожерелье из когтей игуана, последний писк моды.
– Работает она с глиной, лепит маленькие фигурки, – говорит Гордон. – Почти на фут ниже меня. Когда мы гуляли, никогда не брала меня под руку, чтобы не выглядеть коротышкой, как она говорила.
Представляю себе фигурки с закругленными формами из белой глины и Фредди, склонившуюся над ними. Фредди, худенькую, с узкими бедрами, на ногах – педикюр, ступни маленькие, ногти покрыты лаком. Представляю, как Гордон и Фредди весенним вечером прогуливают Тош.
– Какого цвета у нее волосы? – спрашиваю я.
– Наверное, правильнее сказать, – каштановые, но с рыжиной, – отвечает Гордон.
Вижу совершенно ясно копну волос цвета красного дерева. Вижу нежную белую шею и солнечные очки в черепаховой оправе.
– У нас был дом в Соммервиле. На той же стороне, где здание Федерального правительства.
Представляю гостиную, превращенную в мастерскую художника. И Фредди, на ней пижамная куртка Гордона, черные чулки и носки до лодыжек, просто для красоты. Стоит на коленях у стеклянного стола, перед ней – фигурки, руки измазаны глиной.
Заставляю Гордона признаться, что эти скульптурки его раздражали. Он говорит:
– Весь дом был заставлен ими, сушила их на газетах, разорванных пакетах, на простынях, почти новых простынях. На моих простынях. Не знаю почему, но все это действовало мне на нервы.
У Фредди веснушки. Как-то раз, на празднике в честь Дня независимости, он пообещал жениться на ней. В тот вечер ей пришлось вытаскивать занозы из его коленей.
– У меня дочь, зовут ее Рали. Вообще-то она мне не родная, – рассказывает Гордон. Мы объезжаем громадный сук, перегородивший дорогу. Он лежит там так давно, что около него намело целый сугроб.
Представляю себе, как Фредди лепит слоника, медведя, стаю уток и высокого жирафа с изящной шеей. Вижу, как она, пройдя на цыпочках мимо ребенка, спящего в кроватке, расставляет на столе новые фигурки.
– Вот фотография, – говорит Гордон, перебрасывая мне бумажник. Из-под целлофановой обложки мне улыбается Рали. Густые черные волосы и темные, выгнутые дугой брови. У нее двойной подбородок, уже прорезались зубки, на ней белое платьице с пышными рукавами.
– Приехал как-то домой, а там он, отец Рали. Тоже художник. Видел его на выставках. Пишет большие полотна. Одно подарил Фредди, а я и не подозревал об их близости. Картина пять месяцев висела над камином, а я ни о чем не догадывался. Так вот, встречаю его в моей гостиной и спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» Он отвечает, что отбирает работы Фредди для выставки. Я его опять спрашиваю: «А откуда у вас ключи?» Он молчит, уставился на свои ладони с таким видом, будто эти ключи ему вручила Снежная королева. Тут появилась Фредди с бутылкой вина.
Так ясно представляю ее: женщина появляется в дверях, прекрасная, как радуга; розовый халатик, запах абрикосового мыла, только что вымытые волосы рассыпались по плечам. Руки разжимаются, бутылка вина падает на пол.
– Поэтому ты ушел от нее?
– Нет. Я заработал кучу денег на «Чужой территории», стал членом клуба пешего туризма, освоил чешскую кухню, нагуливал аппетит.
– Так все наладилось? – спрашиваю я.
– Не знаю. Вроде бы все вошло в свою колею. Фредди, как прежде, лепила статуэтки. Я ходил гулять в парк с ребенком. У меня внезапно появилось много денег, так что, понимаешь, я выполнял отцовские обязанности. Но нет, ничего не получалось. Я завел любовницу. У Фредди появился любовник. Новый парень, доктор. По имени Берт. Я завел новую любовницу. Фредди переехала к Берту. У Берта такой вот большущий рот, – показывает Гордон. – С такой пастью он напоминает датского дога.
На мой вопрос Гордон отвечает, что больше всего скучает по Рали, которую вопреки биологии считает своей дочерью.
За окном машины мелькают большие земельные участки с воротами на запоре и с аккуратно выложенными плиткой дорожками. Интересно, как выглядит дом Гордона в Соммервиле. Рисую в воображении, как Гордон с маленькой черноволосой девочкой лепят снеговика. Представляю, как ребенок прыгает у ног Гордона, просится на руки. Гордон высоко поднимает ее, крепко держит за грудку на вытянутых руках. Рали висит над его головой, визжа от восторга, ее темные глазки горят от возбуждения. Но вдруг какая-то неведомая сила вырывает ее из его рук и уносит ввысь. Она улетает вдаль, над верхушками деревьев, к бледно-лиловому горизонту; беззвучно плачет, тянется ручонками к Гордону, который, не в силах оторваться от земли, беспомощно стоит рядом с застывшим снеговиком и смотрит на искаженное судорогой лицо дочери.
– Вот как выглядит твой Берт, – показываю я Гордону, оттягивая пальцами вниз углы рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Гордон зовет меня в кухню. Он выкладывает собачьи консервы в серую плошку. С улыбкой указывает на большие окна, выходящие в лес. За окнами две голубых сойки гоняются друг за другом.
– Такую суматоху устроили, – говорит Гордон.
Мы кормим Тош, которая всячески выражает нам свою признательность, но с обидой смотрит нам вслед, поняв, что мы не берем ее с собой. Когда мы сворачиваем на дорогу, я вижу за занавесками гостиной морду Тош, прижавшуюся к стеклу.
Нам предстоит долгое путешествие на юг вдоль побережья, едем покупать рождественскую елку. Расшнуровав свои ботинки, ставлю ноги прямо под обогреватель. Откинувшись на спинку сиденья, смотрю на Гордона. Его голова почти касается потолка машины, отросшие волосы падают вихрами на лоб, легкомысленные завитки прикрывают щеку.
Мы едем на те самые лесопосадки, о которых говорил мне Кеппи с месяц назад. Кеппи должен подъехать туда сегодня, чтобы забрать кое-что для своего паба, и мы договорились встретиться там. На обратном пути он подвезет на своем грузовике мое дерево.
Гордон изъявил желание поехать со мной. Предложение встретиться у пристани означало, что ему не хотелось брать с собой Виктора, и дело совсем не в том, что такая поездка Виктору не под силу. По-моему, Гордон просто искал оправдания, чтобы провести день наедине со мной, без Виктора, который, как самый выдающийся член нашей тройки, обычно, болтает без умолку.
Подозреваю, что Гордон хочет кое-что рассказать мне, – и я не ошиблась. Для начала Гордон выключает магнитофон. Потом со вздохом произносит:
– Так вот, Фредди – художница. Скульптор. Познакомился с ней на выставке.
Рисую в воображении его жену, Фредди. На ней темно-зеленое пальто, длинное, до щиколоток, на платье – брошь и длинное мексиканское ожерелье из когтей игуана, последний писк моды.
– Работает она с глиной, лепит маленькие фигурки, – говорит Гордон. – Почти на фут ниже меня. Когда мы гуляли, никогда не брала меня под руку, чтобы не выглядеть коротышкой, как она говорила.
Представляю себе фигурки с закругленными формами из белой глины и Фредди, склонившуюся над ними. Фредди, худенькую, с узкими бедрами, на ногах – педикюр, ступни маленькие, ногти покрыты лаком. Представляю, как Гордон и Фредди весенним вечером прогуливают Тош.
– Какого цвета у нее волосы? – спрашиваю я.
– Наверное, правильнее сказать, – каштановые, но с рыжиной, – отвечает Гордон.
Вижу совершенно ясно копну волос цвета красного дерева. Вижу нежную белую шею и солнечные очки в черепаховой оправе.
– У нас был дом в Соммервиле. На той же стороне, где здание Федерального правительства.
Представляю гостиную, превращенную в мастерскую художника. И Фредди, на ней пижамная куртка Гордона, черные чулки и носки до лодыжек, просто для красоты. Стоит на коленях у стеклянного стола, перед ней – фигурки, руки измазаны глиной.
Заставляю Гордона признаться, что эти скульптурки его раздражали. Он говорит:
– Весь дом был заставлен ими, сушила их на газетах, разорванных пакетах, на простынях, почти новых простынях. На моих простынях. Не знаю почему, но все это действовало мне на нервы.
У Фредди веснушки. Как-то раз, на празднике в честь Дня независимости, он пообещал жениться на ней. В тот вечер ей пришлось вытаскивать занозы из его коленей.
– У меня дочь, зовут ее Рали. Вообще-то она мне не родная, – рассказывает Гордон. Мы объезжаем громадный сук, перегородивший дорогу. Он лежит там так давно, что около него намело целый сугроб.
Представляю себе, как Фредди лепит слоника, медведя, стаю уток и высокого жирафа с изящной шеей. Вижу, как она, пройдя на цыпочках мимо ребенка, спящего в кроватке, расставляет на столе новые фигурки.
– Вот фотография, – говорит Гордон, перебрасывая мне бумажник. Из-под целлофановой обложки мне улыбается Рали. Густые черные волосы и темные, выгнутые дугой брови. У нее двойной подбородок, уже прорезались зубки, на ней белое платьице с пышными рукавами.
– Приехал как-то домой, а там он, отец Рали. Тоже художник. Видел его на выставках. Пишет большие полотна. Одно подарил Фредди, а я и не подозревал об их близости. Картина пять месяцев висела над камином, а я ни о чем не догадывался. Так вот, встречаю его в моей гостиной и спрашиваю: «Что вы здесь делаете?» Он отвечает, что отбирает работы Фредди для выставки. Я его опять спрашиваю: «А откуда у вас ключи?» Он молчит, уставился на свои ладони с таким видом, будто эти ключи ему вручила Снежная королева. Тут появилась Фредди с бутылкой вина.
Так ясно представляю ее: женщина появляется в дверях, прекрасная, как радуга; розовый халатик, запах абрикосового мыла, только что вымытые волосы рассыпались по плечам. Руки разжимаются, бутылка вина падает на пол.
– Поэтому ты ушел от нее?
– Нет. Я заработал кучу денег на «Чужой территории», стал членом клуба пешего туризма, освоил чешскую кухню, нагуливал аппетит.
– Так все наладилось? – спрашиваю я.
– Не знаю. Вроде бы все вошло в свою колею. Фредди, как прежде, лепила статуэтки. Я ходил гулять в парк с ребенком. У меня внезапно появилось много денег, так что, понимаешь, я выполнял отцовские обязанности. Но нет, ничего не получалось. Я завел любовницу. У Фредди появился любовник. Новый парень, доктор. По имени Берт. Я завел новую любовницу. Фредди переехала к Берту. У Берта такой вот большущий рот, – показывает Гордон. – С такой пастью он напоминает датского дога.
На мой вопрос Гордон отвечает, что больше всего скучает по Рали, которую вопреки биологии считает своей дочерью.
За окном машины мелькают большие земельные участки с воротами на запоре и с аккуратно выложенными плиткой дорожками. Интересно, как выглядит дом Гордона в Соммервиле. Рисую в воображении, как Гордон с маленькой черноволосой девочкой лепят снеговика. Представляю, как ребенок прыгает у ног Гордона, просится на руки. Гордон высоко поднимает ее, крепко держит за грудку на вытянутых руках. Рали висит над его головой, визжа от восторга, ее темные глазки горят от возбуждения. Но вдруг какая-то неведомая сила вырывает ее из его рук и уносит ввысь. Она улетает вдаль, над верхушками деревьев, к бледно-лиловому горизонту; беззвучно плачет, тянется ручонками к Гордону, который, не в силах оторваться от земли, беспомощно стоит рядом с застывшим снеговиком и смотрит на искаженное судорогой лицо дочери.
– Вот как выглядит твой Берт, – показываю я Гордону, оттягивая пальцами вниз углы рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66