Жара гнетёт меня, она расслабляет, совершенно расслабляет. Эта дама, семенящая по дорожке, довольно мила, только ноги слишком короткие; впрочем, в Париже у трёх четвертей женщин низкий зад. До чего ж нелепо, что этот Дядюшка взял да и уехал как раз теперь, когда я его так люблю. У моего Дядюшки… глаза совсем молодые, несмотря на появившиеся гусиные лапки в уголках, и такая очаровательная манера наклоняться ко мне, когда он говорит. Усы у него того прелестного тона, какими бывают волосы у стареющих блондинов. Он отправился в деловую поездку! В деловую или ещё какую. Мели, у которой глаз намётанный, сказала мне, когда я поинтересовалась её впечатлением:
– Твой дядя, моя козочка, красивый мужчина. Наверняка во всём мастак.
Этот поборник долга, должно быть, «бегал по бабам». Хорошенькое дело!
На маленькой женщине, что проходит мимо… так хорошо сидит юбка. Её походка… её походка мне знакома. И эта круглая щёчка, обрамлённая тонким пушком, серебрящимся в солнечных лучах, тоже мне знакома… А этот мягкий короткий носик, чуть высокие скулы… Сердце моё готово выскочить из груди. Одним прыжком я настигаю её и кричу во весь голос: «Люс!»
Невероятно, но это и в самом деле она! Её малодушие сразу же убеждает меня в том: заслышав мой крик, она храбро отпрыгивает назад и закрывает локтем глаза. Моё волнение сменяется неудержимым нервическим смехом; я хватаю её за руки; её личико с узкими, вытянутыми к вискам глазами, заливается краской до самых ушей, потом она внезапно бледнеет; наконец, она вздыхает:
– Какое счастье, что это ты!
Я всё ещё держу её за руки и не перестаю удивляться. Как только мне удалось её узнать? Эта щупленькая девчушка – которую я всегда видела в чёрном шерстяном переднике, в остроносых сабо или в крепких башмаках со шнурками, которая не знала иного головного убора, кроме красного капюшона, ходила с косой по будням и закалывала её в пучок по воскресеньям, – эта Люс одета сейчас в костюм, сшитый лучше моего, из лёгкого чёрного сукна с белой искоркой, в блузку цвета чайной розы из мягкого шёлка, в коротенькое болеро поверх неё и в шляпку на конском волосе, украшенную букетиком роз, которые она, чёрт возьми, покупала не за 4 франка 80 сантимов! Есть, конечно, фальшивые нотки, не заметные с первого взгляда: нескладный корсет, слишком жёсткий и недостаточно изогнутый; волосы слишком прилизаны, им не хватает воздуха, и слишком тесные перчатки. Её размер – пять с половиной, а она наверняка натянула пятый.
Но чем объяснить всё её великолепие? Не иначе как моя милая подружка предаётся весьма прибыльному беспутству. До чего, однако, она свежа и юна – и без рисовой пудры, без накрашенных губ!
Невозможно стоять вот так лицом к лицу, молча глядя друг на друга. И Люс наконец говорит:
– О, ты отрезала волосы!
– Да. Я кажусь тебе уродливой, не так ли?
– Нет, – нежно отзывается она. – Ты не можешь быть уродливой. Ты выросла. Ты такая пригожая, стройная. Ты меня больше не любишь? Да ты меня и прежде почти совсем не любила!
Она сохранила свой френуазский выговор, и я, как заворожённая, вслушиваюсь, ловлю звуки её немного тягучего и нежного голоса. Я гляжу на неё и вижу, как её зелёные глаза непрестанно меняют свой оттенок.
– Не об том сейчас речь, поганка ты этакая! Почему ты здесь и почему такая красивая, чёрт тебя побери? Шляпка у тебя прелестная, только надвинь её чуточку вперёд. Ты здесь не одна? Твоя сестра тоже приехала?
– Нет, её тут нет и в помине! – отвечает, лукаво улыбаясь, Люс. – Я всё бросила. Долго рассказывать. Я хотела бы всё тебе объяснить. Так только в романах бывает, знаешь!
В голосе её слышится непонятная мне гордость; я не выдерживаю.
– Но расскажи же мне всё, мой молочный поросёночек! Весь день в моём распоряжении.
– Вот здорово! Может, ты зайдёшь ко мне, ну пожалуйста, Клодина!
– Но при одном условии: я там никого не встречу? – Никого. Но идём же, идём быстрее, я живу на улице Курсель, в трёх шагах отсюда.
В мыслях моих полная путаница, я иду за Люс, искоса на неё поглядывая. Она не умеет изящно приподнимать свою длинную юбку, шагает, чуть вытянув вперёд голову, словно боится, что у неё вот-вот слетит шляпка. О, насколько же более трогательной и своеобразной выглядела она в своей шерстяной юбке до щиколоток, с полураспущенной косой, тоненькими ножками, то и дело вылезавшими из сабо. Нет, она вовсе не подурнела! Я замечаю, что переменчивый цвет её глаз, её свежесть производят впечатление на прохожих. Она это знает и великодушно строит глазки всем встречным и поперечным. До чего это забавно, Господи, до чего забавно! Я словно попала в какой-то нереальный мир.
– Погляди-ка на мой зонтик от солнца, – обращается ко мне Люс. – Глянь-ка, ручка из чистого хрусталя. За него пришлось отдать пятьдесят франков, старушка моя!
– Кому?
– Погоди, я тебе всё расскажу. Станем танцевать от печки.
Я обожаю эти местные обороты. Местный выговор, так противоречащий её шикарному костюму, звучит особенно выразительно! Я понимаю, почему моего «племянника» Марселя порой внезапно одолевает смех.
Мы переступаем порог какого-то нового дома с нагромождением белых скульптур и балконов. Нас возносит наверх просторный, весь в зеркалах, лифт, с которым Люс управляется с боязливой почтительностью.
К кому она меня ведёт?
Она звонит в дверь квартиры на последнем этаже – значит, у неё нет ключа? – и быстро проходит мимо чопорной горничной, одетой на английский манер в чёрное платье со смешным передничком из белого муслина, таким же крошечным, как костюм негра, а как вы знаете, вся его одежда состоит из маленького квадратика плетёной из дрока материи, подвешенного на шнурке под животом.
Люс поспешно открывает одну из дверей в передней; я следую за ней по белому коридору с тёмно-зелёным ковром; она открывает ещё одну дверь, чуть отступает в сторону, давая мне пройти, закрывает дверь и бросается в мои объятия.
– Люс! Может, задать тебе хорошенькую взбучку? – говорю я, стараясь, хоть и с большим трудом, восстановить свою прежнюю власть над ней, потому что она крепко сжимает меня в своих объятиях, уткнув свой холодный нос мне в шею над ухом.
Она откидывает голову и, не разнимая рук, с непередаваемым выражением счастливой покорности, отзывается:
– О, да! Поколоти меня немножко!
Но у меня уже нет – а может, пока ещё нет – охоты поколотить её. Не станешь же колотить кулаками по костюму в четыреста франков, да и жалко было бы здоровой затрещиной смять прелестный букетик роз на шляпке. Расцарапать ей ручки? Конечно, можно… но она всё ещё не сняла перчатки.
– Клодина!.. О, ты меня больше не любишь!
– Я не могу тебя любить вот так, по приказу. Я должна знать, с кем имею дело! Эта блузка не выросла сама собой у тебя на спине, ведь так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48