О, если бы вы знали, какой ценой те, чьей роскоши вы завидуете, заплатили за шёлк и драгоценности, которыми они украшают себя!»
– Десять франков за ночь, – прерывала Анаис. – Я полагаю, что таковы парижские цены!
Этот поганый Берийон в потёртой обложке, с форзацами, украшенными переводными картинками, слишком живо воскресил в моей памяти Школу и моих подружек. Вот что: я напишу Люс. Я давно не получала от неё никаких известий, может, она покинула Монтиньи?
Эти дни не отмечены ничем необычным. В своих хлопотах из-за платьев и шляпок я выхожу из дома и быстро иду по улицам. Какой-то господин последовал за мной. Меня осенила злосчастная мысль показать ему язык. «О, давайте-ка его сюда!», – воскликнул господин. Это послужит мне уроком. Пойти к тётушке Кёр и помочь ей разливать чай? «Пфф», как делала дылда Анаис, которая великолепно умела изображать, что её тошнит. К счастью, там будет Марсель… Но всё равно я предпочла бы попыхтеть дома, даже над тем, что мне не слишком нравится.
И вот я снова у тётушки Кёр в своём простом платьице синего сукна, у меня пока что нет других приличных нарядов. К тому же, если я пополнею, что вполне вероятно, платья, заказанные заранее, лопнут на мне. (Можете себе представить эту лавину плоти, которая вырвется наружу?) А сейчас я вешу всего пятьдесят кило на автоматических весах на площади Сен-Жермен-де-Пре.
Я появляюсь в полпятого. В гостиной ещё никого нет, там бесшумно порхает Марсель, немного бледненький, с синяками под глазами. Я нахожу, что этот несколько усталый вид делает его ещё привлекательнее. Он расставляет в вазах цветы и тихонько напевает.
– Дорогой мой «племянник», может, вы наденете фартучек с мережкой?
– А вы, не хотите ли надеть мои панталоны?
– Благодарю вас, панталоны у меня уже есть. Ох какой вы нескладный, посмотрите же, что вы наделали! Вы ставите тумбу вверх тормашками.
– Вверх чем? – переспрашивает он, хохоча.
– Вверх ногами. Вы что, не понимаете? И где только вас воспитывали?
– Увы, здесь!.. Клодина, почему вы не носите английский костюм? Вам бы это потрясающе шло.
– Потому что в Монтиньи нет такого портного.
– Зато они есть в Париже. Хотите, я вас отведу к одному из них? Не к самым знаменитым, не бойтесь. Обязательно пойдём. Обожаю поглаживать и мять ткани.
– Да, мне очень хотелось бы этого… Кого вы ждёте сегодня? Эти люди станут на меня пялиться. Может, мне лучше уйти?
– Не стоит, тут не будет толпы гостей, которые станут пяли… разглядывать вас! Придёт наверняка госпожа Барманн, старая черепаха. Может быть… Шарли, – говорит он, отводя глаза, – но не наверняка; госпожа ван Лангендонк…
– Бельгийка?
– Нет, она киприотка.
– Стоило родиться гречанкой, чтобы разукрасить себя таким именем! Будь я фламандкой, мне и в голову бы не пришло называть себя Навзикаей!
– Что поделаешь? Тут я бессилен!.. Придёт также несколько молодых людей, завсегдатаев салона Бар-манн, и одна старая дама, которую бабушка очень любит, её всегда называют госпожой Амели, никто уже и не помнит её фамилии, да и вообще ничего о ней.
– Чёрт побери, мне и этого вполне достаточно!
– Клодина… а Люс?
– Тс-с-с! идёт тётушка.
И правда входит его бабушка, шурша шелками.
– О! Вот и моя прелестная племянница! Вы предупредили, чтобы за вами заехали сюда, или хотите, чтобы вас проводил Марсель?
– Но, тётя, я ни в ком не нуждаюсь. Я пришла сюда одна.
Даже сквозь пудру видно, что на её лице проступает гневный румянец.
– Одна? Пешком? В экипаже?
– Нет, тётя, в омнибусе «Пантеон–Курсель».
– Боже мой, Боже мой, Клод так виноват… Больше она не осмеливается ничего добавить.
Марсель искоса поглядывает на меня, прикусив, несчастный, свой язычок, и если я засмеюсь, то всё пропало. Он поворачивает выключатель, зажигая свет, и тётушка Кёр, оправившись от потрясения, глубоко вздыхает.
– Милые дети, сегодня придёт совсем немного друзей…
Дз-з-зинь… один уже есть. Вернее, одна. Я поспешно отхожу к чайному столу, Марсель от души смеётся. К тётушке Кёр подкатился какой-то горбатый шар в ореоле завитков из йодистой ваты.
Закутанная в старомодный соболий палантин, через который она дышит, госпожа Барманн водрузила на голову шляпу в виде совы с распростёртыми крыльями. Сверху сова, снизу сова. Нос крючком в красноватых прожилках выглядит довольно властным, серые шарики глаз бешено вращаются.
– Я чувствую себя совсем разбитой. Прошла пешком одиннадцать километров, – произносит она грубым голосом. – Но мне удалось обнаружить чудесную мебель у двух старых дев, они живут в Монруже. Я совершила целое путешествие!.. Гюисманс был бы в восторге от этой на редкость живописной кучи покосившихся домишек. Я рыскаю повсюду, хочу украсить, обставить новый особняк нашего знаменитого друга Гревейя… он как дитя доверился мне. А ведь недели через три я устраиваю у себя ярмарочное представление, балаган… Я не прощу вас, сударыня, привести ко мне этого мальчугана…
Она смотрит на Марселя, затем смотрит на меня, не произнося ни слова.
– Моя племянница Клодина, – поспешно представляет меня тётушка Кёр. – Она недавно приехала в Париж, – добавляет она, делая мне знак подойти к ним, потому что я и в самом деле не спешу сдвинуться с места…
Когда я подхожу, меблировщица «нашего знаменитого друга» принимается разглядывать меня с такой наглостью, что я спрашиваю себя: а что, если заехать сейчас кулаком ей прямо в нос в красноватых прожилках? Но тут она наконец переводит свой взгляд на тётушку Кёр.
– Очаровательна, – говорит она грубым голосом. – Вы приведёте её ко мне в среду? В среду почти детский день.
Тётя Кёр благодарит за меня. Я не разжимаю губ и, разливая чай, так дрожу от злости из-за этой бесстыдной старой совы, что Марсель просто ликует. Глаза его насмешливо сверкают. Он шепчет:
– Клодина, что с вами будет, если вы станете вот так набрасываться на людей? Спокойнее, спокойнее, сдерживайте хоть немножко свою безумную экспансивность!
– Чёрт её побери! – тихо бросаю я ему в бешенстве. – Терпеть не могу, чтобы на меня так пялились!
И я несу чашку с чаем, а за мной следует Марсель, гораздо больше похожий на ласковую девочку, чем я; он несёт сандвичи.
Дз-з-зинь… ещё одна дама. Но на этот раз – очаровательная, с глазами удлинёнными, до самых висков, и с волосами, спускающимися до самых глаз.
– Госпожа ван Лангендонк, – тихо сообщает мне Марсель, – та самая киприотка…
– Как к ней подходит её имя, просто великолепно.
– Что вы можете сказать об этой даме, Клодина?
– Постойте, кое-что могу. Она похожа на веселящуюся антилопу.
Прелестное создание! Лёгкие пушистые волосы, большая широкополая шляпа, на которой колышутся перья, томные близорукие глаза, она то и дело поводит унизанной блистающими кольцами правой рукой каким-то мягким, обвораживающим жестом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Десять франков за ночь, – прерывала Анаис. – Я полагаю, что таковы парижские цены!
Этот поганый Берийон в потёртой обложке, с форзацами, украшенными переводными картинками, слишком живо воскресил в моей памяти Школу и моих подружек. Вот что: я напишу Люс. Я давно не получала от неё никаких известий, может, она покинула Монтиньи?
Эти дни не отмечены ничем необычным. В своих хлопотах из-за платьев и шляпок я выхожу из дома и быстро иду по улицам. Какой-то господин последовал за мной. Меня осенила злосчастная мысль показать ему язык. «О, давайте-ка его сюда!», – воскликнул господин. Это послужит мне уроком. Пойти к тётушке Кёр и помочь ей разливать чай? «Пфф», как делала дылда Анаис, которая великолепно умела изображать, что её тошнит. К счастью, там будет Марсель… Но всё равно я предпочла бы попыхтеть дома, даже над тем, что мне не слишком нравится.
И вот я снова у тётушки Кёр в своём простом платьице синего сукна, у меня пока что нет других приличных нарядов. К тому же, если я пополнею, что вполне вероятно, платья, заказанные заранее, лопнут на мне. (Можете себе представить эту лавину плоти, которая вырвется наружу?) А сейчас я вешу всего пятьдесят кило на автоматических весах на площади Сен-Жермен-де-Пре.
Я появляюсь в полпятого. В гостиной ещё никого нет, там бесшумно порхает Марсель, немного бледненький, с синяками под глазами. Я нахожу, что этот несколько усталый вид делает его ещё привлекательнее. Он расставляет в вазах цветы и тихонько напевает.
– Дорогой мой «племянник», может, вы наденете фартучек с мережкой?
– А вы, не хотите ли надеть мои панталоны?
– Благодарю вас, панталоны у меня уже есть. Ох какой вы нескладный, посмотрите же, что вы наделали! Вы ставите тумбу вверх тормашками.
– Вверх чем? – переспрашивает он, хохоча.
– Вверх ногами. Вы что, не понимаете? И где только вас воспитывали?
– Увы, здесь!.. Клодина, почему вы не носите английский костюм? Вам бы это потрясающе шло.
– Потому что в Монтиньи нет такого портного.
– Зато они есть в Париже. Хотите, я вас отведу к одному из них? Не к самым знаменитым, не бойтесь. Обязательно пойдём. Обожаю поглаживать и мять ткани.
– Да, мне очень хотелось бы этого… Кого вы ждёте сегодня? Эти люди станут на меня пялиться. Может, мне лучше уйти?
– Не стоит, тут не будет толпы гостей, которые станут пяли… разглядывать вас! Придёт наверняка госпожа Барманн, старая черепаха. Может быть… Шарли, – говорит он, отводя глаза, – но не наверняка; госпожа ван Лангендонк…
– Бельгийка?
– Нет, она киприотка.
– Стоило родиться гречанкой, чтобы разукрасить себя таким именем! Будь я фламандкой, мне и в голову бы не пришло называть себя Навзикаей!
– Что поделаешь? Тут я бессилен!.. Придёт также несколько молодых людей, завсегдатаев салона Бар-манн, и одна старая дама, которую бабушка очень любит, её всегда называют госпожой Амели, никто уже и не помнит её фамилии, да и вообще ничего о ней.
– Чёрт побери, мне и этого вполне достаточно!
– Клодина… а Люс?
– Тс-с-с! идёт тётушка.
И правда входит его бабушка, шурша шелками.
– О! Вот и моя прелестная племянница! Вы предупредили, чтобы за вами заехали сюда, или хотите, чтобы вас проводил Марсель?
– Но, тётя, я ни в ком не нуждаюсь. Я пришла сюда одна.
Даже сквозь пудру видно, что на её лице проступает гневный румянец.
– Одна? Пешком? В экипаже?
– Нет, тётя, в омнибусе «Пантеон–Курсель».
– Боже мой, Боже мой, Клод так виноват… Больше она не осмеливается ничего добавить.
Марсель искоса поглядывает на меня, прикусив, несчастный, свой язычок, и если я засмеюсь, то всё пропало. Он поворачивает выключатель, зажигая свет, и тётушка Кёр, оправившись от потрясения, глубоко вздыхает.
– Милые дети, сегодня придёт совсем немного друзей…
Дз-з-зинь… один уже есть. Вернее, одна. Я поспешно отхожу к чайному столу, Марсель от души смеётся. К тётушке Кёр подкатился какой-то горбатый шар в ореоле завитков из йодистой ваты.
Закутанная в старомодный соболий палантин, через который она дышит, госпожа Барманн водрузила на голову шляпу в виде совы с распростёртыми крыльями. Сверху сова, снизу сова. Нос крючком в красноватых прожилках выглядит довольно властным, серые шарики глаз бешено вращаются.
– Я чувствую себя совсем разбитой. Прошла пешком одиннадцать километров, – произносит она грубым голосом. – Но мне удалось обнаружить чудесную мебель у двух старых дев, они живут в Монруже. Я совершила целое путешествие!.. Гюисманс был бы в восторге от этой на редкость живописной кучи покосившихся домишек. Я рыскаю повсюду, хочу украсить, обставить новый особняк нашего знаменитого друга Гревейя… он как дитя доверился мне. А ведь недели через три я устраиваю у себя ярмарочное представление, балаган… Я не прощу вас, сударыня, привести ко мне этого мальчугана…
Она смотрит на Марселя, затем смотрит на меня, не произнося ни слова.
– Моя племянница Клодина, – поспешно представляет меня тётушка Кёр. – Она недавно приехала в Париж, – добавляет она, делая мне знак подойти к ним, потому что я и в самом деле не спешу сдвинуться с места…
Когда я подхожу, меблировщица «нашего знаменитого друга» принимается разглядывать меня с такой наглостью, что я спрашиваю себя: а что, если заехать сейчас кулаком ей прямо в нос в красноватых прожилках? Но тут она наконец переводит свой взгляд на тётушку Кёр.
– Очаровательна, – говорит она грубым голосом. – Вы приведёте её ко мне в среду? В среду почти детский день.
Тётя Кёр благодарит за меня. Я не разжимаю губ и, разливая чай, так дрожу от злости из-за этой бесстыдной старой совы, что Марсель просто ликует. Глаза его насмешливо сверкают. Он шепчет:
– Клодина, что с вами будет, если вы станете вот так набрасываться на людей? Спокойнее, спокойнее, сдерживайте хоть немножко свою безумную экспансивность!
– Чёрт её побери! – тихо бросаю я ему в бешенстве. – Терпеть не могу, чтобы на меня так пялились!
И я несу чашку с чаем, а за мной следует Марсель, гораздо больше похожий на ласковую девочку, чем я; он несёт сандвичи.
Дз-з-зинь… ещё одна дама. Но на этот раз – очаровательная, с глазами удлинёнными, до самых висков, и с волосами, спускающимися до самых глаз.
– Госпожа ван Лангендонк, – тихо сообщает мне Марсель, – та самая киприотка…
– Как к ней подходит её имя, просто великолепно.
– Что вы можете сказать об этой даме, Клодина?
– Постойте, кое-что могу. Она похожа на веселящуюся антилопу.
Прелестное создание! Лёгкие пушистые волосы, большая широкополая шляпа, на которой колышутся перья, томные близорукие глаза, она то и дело поводит унизанной блистающими кольцами правой рукой каким-то мягким, обвораживающим жестом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48