В сущности, ему было скорее приятно услышать это. Оливье тут же представил себе, как все происходит: за Мадо приезжают в одном такси, чтоб доставить ее к другому такси, очень шикарному, красивому, обтекаемому, точно сигара, и она ведет его не спеша, положив локоть на спущенное стекло, такая же прелестная, как те дамы, которых фотографируют на конкурсах элегантных автомобилей.
*
Около еврейской мясной лавки Оливье рассматривал огородные плантации своего друга Рамели — фасоль и чечевица прорастали здесь во влажной гигроскопической вате, — как вдруг к нему подошла пожать руку девчонка, которую дети прозвали Итальяночкой. Эта четырнадцатилетняя девочка с кокетливыми локонами на висках, с подмазанными розовой помадой губами явно подражала «роковым» киноактрисам, и подростки всего квартала тискали ее по углам, нащупывая едва намечавшуюся грудь, лаская смуглую шею и черные кудри в надежде получить от нее нечто большее. И тальяночка предложила Оливье:
— Пойдем, спрячемся где-нибудь!
Он покорно пошел за ней куда-то в подъезд, из которого они спустились по ветхой лестнице в погреб, весь сочившийся сыростью. Девчонка дернула ослабевший болт, на котором едва держался висячий замок, и они ощупью вошли в какой-то закуток, где пахло пролитым вином и угольной пылью. Оливье чиркнул спичкой, и девочка неожиданно поднесла ему бутылку, в горлышко которой была засунута свечка. Итальяночка закрыла дверь погреба, прижалась к Оливье и прошептала:
— Обними меня. Как в кино…
Она была больше и сильнее его и так крепко стиснула Оливье, что ему даже стало чуть больно. В общем, это не было так уж противно, но руки Оливье повисли, и он думал только о том, как бы ее оттолкнуть. Девочка начала его целовать в волосы, в лицо, и он ощутил, что губы у него стали какими-то мокрыми.
— Да ну тебя, — крикнул Оливье, отстраняясь. — Ты грязная…
— Что за младенец? — пожала плечами Итальяночка. — Тебе сколько лет?
— В августе десять будет.
— Ах, только и всего! Ну, тем хуже для тебя!
Она вдруг закружилась, заставив взлететь вокруг ног свою плиссированную юбочку, потом предложила мальчику сесть рядом с ней на балку, которая отделяла угольные брикеты от кокса. Затем вытащила из карманчика своей кофты зеленую книжечку, открыла ее на желтоватой странице, испещренной пунктирными дырочками. Одну полоску она оторвала, подожгла ее от свечи и тут же загасила огонек, чтоб бумажка тлела.
— Эта бумага из Армении, — сказала девочка. — Понюхай, как чудно пахнет!
— Из Армении, как и Туджурьян? — спросил Оливье, вдыхая дымок, заставивший его закашляться.
Это напомнило ему другой запах: аромат эвкалипта, листья которого Виржини кипятила, когда у сына начинался насморк, для ингаляций, и Оливье дышал через сложенную гармоникой воронку над чашей с горячей жидкостью. Но бумага из Армении обладала запахом сухим и дурманящим.
— Туджурьян дурак! — заявила девочка.
Она сожгла сразу несколько листков, и Оливье попросил:
— Дашь мне?
Итальяночка, не скупясь, рванула несколько листков из книжечки и протянула ему. Мальчик поблагодарил, подумав о том, какой это будет хороший сюрприз для Элоди: когда она выйдет из дому за покупками, он сожжет эту армянскую бумагу, чтобы к ее возвращению в квартире хорошо пахло.
— Ну, дай же я тебя поцелую, — сказала девочка, поглаживая золотистые волосы своего спутника.
Она наклонилась и, взяв его за плечи, поцеловала в уши и шею. Оливье было щекотно, и он вздрагивал. Сначала ему понравилось, но едва он почувствовал, что кожа у него опять стала влажной, ему сделалось противно. Вдруг Итальяночка вонзилась в него зубами и, прижав к себе, укусила. Оливье завопил, схватил ее за волосы, заставил отпрянуть и бросил ей прямо в лицо:
— Ты гадкая, гадкая, гадкая!
Он дернул дверь и выбежал, задевая в темноте стены погреба, пока свет не указал ему выход.
На улице мальчик тронул рукой свою мокрую шею, зубы Итальяночки оставили там отметину. Оливье подумал, что эти девчонки — просто какие-то психи. Он чувствовал себя оскорбленным, но не забыл, что пережил на мгновение приятное и незнакомое ему ощущение.
У входа в дом номер 77 он снова увидел Мадо, и ему стало грустно. Оливье сжал в кулаке листки из Армении. А что, если их сохранить для Принцессы? Значит, она шоферша такси, — это его несколько ободряло. Мальчик медленно поднимался по лестнице, подтягиваясь за прутья перил. Он был смущен и недовольно пофыркивал носом.
Глава девятая
По мере того как Оливье теснее вживался в быт улицы, проникал в секреты, кроющиеся за фасадами ее домов, какая-то часть его жизни уходила в прошлое. Растворялись, рассеивались мучающие его чары галантерейной лавочки, тускнел и таял весь этот мир мотков ниток, иголок, ножниц, лент и резинок, заслоненный новыми яркими впечатлениями. В потрясенном сознании мальчика видения нового и старого смешивались, наслаивались друг на друга. Терял четкость образ Виржини, что-то приобретая от Мадо или Элоди, пока какой-нибудь факт, случай, встреча снова не заставляли всплыть в памяти ее безжизненную светловолосую голову и не погружали ребенка в тоску и задумчивость.
Кузина протянула ему только что выглаженную рубашку, от которой так хорошо пахло, и, посмотрев на заштопанный локоть, сказала:
— Как она искусно чинила, твоя мама!
Кровь прилила к лицу мальчика. Он сел на диван как был неодетым, с голой грудью, и растерянно смотрел на белые клеточки штопки. Замечание Элоди пробудило в нем уснувшие, казалось, воспоминания. Он уставился на свой теперь такой бесполезный школьный ранец, потом оделся, вышел и примкнул к компании ребят, окруживших Туджурьяна, который хвастался, что он «парень дошлый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
*
Около еврейской мясной лавки Оливье рассматривал огородные плантации своего друга Рамели — фасоль и чечевица прорастали здесь во влажной гигроскопической вате, — как вдруг к нему подошла пожать руку девчонка, которую дети прозвали Итальяночкой. Эта четырнадцатилетняя девочка с кокетливыми локонами на висках, с подмазанными розовой помадой губами явно подражала «роковым» киноактрисам, и подростки всего квартала тискали ее по углам, нащупывая едва намечавшуюся грудь, лаская смуглую шею и черные кудри в надежде получить от нее нечто большее. И тальяночка предложила Оливье:
— Пойдем, спрячемся где-нибудь!
Он покорно пошел за ней куда-то в подъезд, из которого они спустились по ветхой лестнице в погреб, весь сочившийся сыростью. Девчонка дернула ослабевший болт, на котором едва держался висячий замок, и они ощупью вошли в какой-то закуток, где пахло пролитым вином и угольной пылью. Оливье чиркнул спичкой, и девочка неожиданно поднесла ему бутылку, в горлышко которой была засунута свечка. Итальяночка закрыла дверь погреба, прижалась к Оливье и прошептала:
— Обними меня. Как в кино…
Она была больше и сильнее его и так крепко стиснула Оливье, что ему даже стало чуть больно. В общем, это не было так уж противно, но руки Оливье повисли, и он думал только о том, как бы ее оттолкнуть. Девочка начала его целовать в волосы, в лицо, и он ощутил, что губы у него стали какими-то мокрыми.
— Да ну тебя, — крикнул Оливье, отстраняясь. — Ты грязная…
— Что за младенец? — пожала плечами Итальяночка. — Тебе сколько лет?
— В августе десять будет.
— Ах, только и всего! Ну, тем хуже для тебя!
Она вдруг закружилась, заставив взлететь вокруг ног свою плиссированную юбочку, потом предложила мальчику сесть рядом с ней на балку, которая отделяла угольные брикеты от кокса. Затем вытащила из карманчика своей кофты зеленую книжечку, открыла ее на желтоватой странице, испещренной пунктирными дырочками. Одну полоску она оторвала, подожгла ее от свечи и тут же загасила огонек, чтоб бумажка тлела.
— Эта бумага из Армении, — сказала девочка. — Понюхай, как чудно пахнет!
— Из Армении, как и Туджурьян? — спросил Оливье, вдыхая дымок, заставивший его закашляться.
Это напомнило ему другой запах: аромат эвкалипта, листья которого Виржини кипятила, когда у сына начинался насморк, для ингаляций, и Оливье дышал через сложенную гармоникой воронку над чашей с горячей жидкостью. Но бумага из Армении обладала запахом сухим и дурманящим.
— Туджурьян дурак! — заявила девочка.
Она сожгла сразу несколько листков, и Оливье попросил:
— Дашь мне?
Итальяночка, не скупясь, рванула несколько листков из книжечки и протянула ему. Мальчик поблагодарил, подумав о том, какой это будет хороший сюрприз для Элоди: когда она выйдет из дому за покупками, он сожжет эту армянскую бумагу, чтобы к ее возвращению в квартире хорошо пахло.
— Ну, дай же я тебя поцелую, — сказала девочка, поглаживая золотистые волосы своего спутника.
Она наклонилась и, взяв его за плечи, поцеловала в уши и шею. Оливье было щекотно, и он вздрагивал. Сначала ему понравилось, но едва он почувствовал, что кожа у него опять стала влажной, ему сделалось противно. Вдруг Итальяночка вонзилась в него зубами и, прижав к себе, укусила. Оливье завопил, схватил ее за волосы, заставил отпрянуть и бросил ей прямо в лицо:
— Ты гадкая, гадкая, гадкая!
Он дернул дверь и выбежал, задевая в темноте стены погреба, пока свет не указал ему выход.
На улице мальчик тронул рукой свою мокрую шею, зубы Итальяночки оставили там отметину. Оливье подумал, что эти девчонки — просто какие-то психи. Он чувствовал себя оскорбленным, но не забыл, что пережил на мгновение приятное и незнакомое ему ощущение.
У входа в дом номер 77 он снова увидел Мадо, и ему стало грустно. Оливье сжал в кулаке листки из Армении. А что, если их сохранить для Принцессы? Значит, она шоферша такси, — это его несколько ободряло. Мальчик медленно поднимался по лестнице, подтягиваясь за прутья перил. Он был смущен и недовольно пофыркивал носом.
Глава девятая
По мере того как Оливье теснее вживался в быт улицы, проникал в секреты, кроющиеся за фасадами ее домов, какая-то часть его жизни уходила в прошлое. Растворялись, рассеивались мучающие его чары галантерейной лавочки, тускнел и таял весь этот мир мотков ниток, иголок, ножниц, лент и резинок, заслоненный новыми яркими впечатлениями. В потрясенном сознании мальчика видения нового и старого смешивались, наслаивались друг на друга. Терял четкость образ Виржини, что-то приобретая от Мадо или Элоди, пока какой-нибудь факт, случай, встреча снова не заставляли всплыть в памяти ее безжизненную светловолосую голову и не погружали ребенка в тоску и задумчивость.
Кузина протянула ему только что выглаженную рубашку, от которой так хорошо пахло, и, посмотрев на заштопанный локоть, сказала:
— Как она искусно чинила, твоя мама!
Кровь прилила к лицу мальчика. Он сел на диван как был неодетым, с голой грудью, и растерянно смотрел на белые клеточки штопки. Замечание Элоди пробудило в нем уснувшие, казалось, воспоминания. Он уставился на свой теперь такой бесполезный школьный ранец, потом оделся, вышел и примкнул к компании ребят, окруживших Туджурьяна, который хвастался, что он «парень дошлый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91