популярную «Страну улыбок » Франца Легара, «Маскотту » Одрана, «Маленького Дюка » Лекока, «Корневильские колокола » Планкетта. Несколько месяцев тому назад, как-то вечером, когда бульвар был еще весь покрыт снегом, Виржини привела сюда сына, чтоб вознаградить его за хорошие отметки в дневнике. Шла «Мадам Баттерфляй ». Сначала Оливье был в восторге, но вскоре заскучал и подумал, что цирк Медрано куда лучше — там он видел клоуна Грока, который так неподражаемо повторял: «Бе-е-з шу-у-у-ток! » — но все же память Оливье сохранила от этого вечера впечатление, что он впервые проник в мир взрослых, где все казалось ему таким роскошным — зал, зрители, а особенно Виржини, надевшая по такому случаю черное платье, расшитое блестками и стразами, да еще ожерелье из искусственного жемчуга фирмы «Текла ».
За театром оперетты помещался зал «Элизе-Монмартр », в котором устраивались грандиозные балы и где сводники обычно выслеживали хорошеньких горничных, а еще дальше располагался целый выводок всех этих крохотных эстрадных сцен: «Стрекоза », «Муравей », «Кукушка », «Черный кот », «Два осла », предшествовавших мрачному кабаре «Небытие », вслед за которым можно было заглянуть как в «Ад », так и в «Рай », причем в первом из них через разверстое жерло дверей было видно, как носятся красные чертенята с хвостами в форме стрелы, а во втором похаживают нарумяненные ангелы гомосексуального облика и в свете розовых люстр трясут своими крыльями из картона. Оливье шагал и шагал, обходя огромные озера площадей Пигаль, Бланш, Клиши, порой возвращался, перебегал с одного тротуара на другой, разглядывал круглый шатер цирка Медрано и фотографии, снятые на арене; эстрадный театр «Мулен Руж » со светящимися крыльями мельницы, пивную «Графф », из которой доносилось позвякивание посуды, площадь Анвер со сквериком посредине и «Птичьим кафе », где, как ему представлялось, сидят за своими бокалами канарейки и попугайчики; и дальше перед ним мелькнет то кафе с негритянским джазом, то другое, с цыганами, затем с аккордеонистами и певцами, уговаривающими публику хором исполнять вместе с ними припев; то ресторанчик, откуда валит жирный чад, то странная лестница между двумя стенами, похожая на декорацию экспрессионистского кинофильма, то какая-то красная лавка с зазывалой, одетым в костюм из черного бархата — под певца Аристида Брюана — и с пунцовым шарфом на шее, причем зазывала тащил прохожих чуть ли не за руки; то танцоры, что вышли в антракте на воздух; то книжные лавочки с выставкой в витрине; то мастерская художника или артиста… — и весь этот путь был полон ловушек, встречных людских потоков, гула толпы; ноги людей, непрерывно смыкаясь и раздвигаясь, напоминали циркули, бесконечно что-то измеряющие, а веселье, будь оно искренним или напускным, таило в себе что-то ужасное, как крадущаяся в травах змея, при виде которой холодный пот струйками бежит по спине.
Время от времени Оливье забирался на небольшие лужайки посреди бульвара и разглядывал стариков, сидевших на скамьях и никак не решавшихся идти спать, словно они боялись, как бы их кровать не превратилась уже сегодня в смертное ложе; созерцал влюбленных, нежно сжимавших друг друга в объятиях; наблюдал за всякими искателями приключений, втайне надеющимися на какое-то чудо. А чтобы обрести уверенность, он напевал, сжимал в кулаке коробок шведских спичек, всегда лежавший в кармане, убыстрял шаг, пытаясь скрыться от мира, который хотел заточить его в клетку, — а он вырывался из клейких пут, дрожа, точно испуганный, бьющий крылышками птенец.
Мальчик еще не был голоден, но купил бумажный кулек с жареной картошкой, обильно посыпал ее солью и направился на улицу Лаба, по пути уплетая картошку, только для того, чтоб отвлечься. Он чувствовал себя лодкой, покинувшей привычную реку, чтоб пуститься в безрассудное плавание в открытое всем бурям море. Как и этой лодке, ему был нужен речной причал — его улица. И еще он должен был иметь уверенность, что за каждым окном, какое ни возьми, спят друзья: Бугра, Альбертина, Люсьен, Паук, Мадо и даже Красавчик Мак, которого он, впрочем, недолюбливал.
Оливье наконец добрел до дома номер 77, и ему пришлось звонить много раз, пока привратница дернула за веревку, чтоб открылась входная дверь. Мальчишка прошел мимо ее комнаты и так громко выкрикнул свое имя, что на следующий день она непременно будет ворчать насчет «шалопая, который болтается по улицам». В квартире было очень тихо: Жан и Элоди спали в объятиях друг друга. На столе осталась недопитая бутылка «монбазийяка». Оливье схватил ее, вынул пробку и начал пить прямо из горлышка, пока у него не перехватило дыхание, добавив тем самым еще один грех ко всем своим сегодняшним «подвигам». Затем сбросил одежду и с горящими щеками и пылающей головой зарылся в постель, и сон не замедлил прийти ему на помощь.
*
Лулу и Капдевер ничего не знали о ночных вылазках Оливье — он их держал в тайне. Вместе с приятелями мальчик как-то отважился пойти в то место, которое он считал теперь для себя в некотором роде запретным: к лестнице Беккерель — настоящей спортивной «арене» для ребят, которым нравится съезжать по перилам, особенно там, где они доходят до самой нижней площадки и где скольжению не препятствуют никакие скобы или болты, обычно устанавливаемые для безопасности.
Лулу надел свой матросский костюм, но белые штанишки стали узки и тесно облегали его круглый задик. После нескольких рейдов вниз по перилам на этих штанишках отпечатались коричневые глянцевитые полосы, и Капдевер дал другу совет посыпать их тальком, чтоб мамаша Лулу ничего не заметила, однако сам тут же начал над ним издеваться, выкрикивая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
За театром оперетты помещался зал «Элизе-Монмартр », в котором устраивались грандиозные балы и где сводники обычно выслеживали хорошеньких горничных, а еще дальше располагался целый выводок всех этих крохотных эстрадных сцен: «Стрекоза », «Муравей », «Кукушка », «Черный кот », «Два осла », предшествовавших мрачному кабаре «Небытие », вслед за которым можно было заглянуть как в «Ад », так и в «Рай », причем в первом из них через разверстое жерло дверей было видно, как носятся красные чертенята с хвостами в форме стрелы, а во втором похаживают нарумяненные ангелы гомосексуального облика и в свете розовых люстр трясут своими крыльями из картона. Оливье шагал и шагал, обходя огромные озера площадей Пигаль, Бланш, Клиши, порой возвращался, перебегал с одного тротуара на другой, разглядывал круглый шатер цирка Медрано и фотографии, снятые на арене; эстрадный театр «Мулен Руж » со светящимися крыльями мельницы, пивную «Графф », из которой доносилось позвякивание посуды, площадь Анвер со сквериком посредине и «Птичьим кафе », где, как ему представлялось, сидят за своими бокалами канарейки и попугайчики; и дальше перед ним мелькнет то кафе с негритянским джазом, то другое, с цыганами, затем с аккордеонистами и певцами, уговаривающими публику хором исполнять вместе с ними припев; то ресторанчик, откуда валит жирный чад, то странная лестница между двумя стенами, похожая на декорацию экспрессионистского кинофильма, то какая-то красная лавка с зазывалой, одетым в костюм из черного бархата — под певца Аристида Брюана — и с пунцовым шарфом на шее, причем зазывала тащил прохожих чуть ли не за руки; то танцоры, что вышли в антракте на воздух; то книжные лавочки с выставкой в витрине; то мастерская художника или артиста… — и весь этот путь был полон ловушек, встречных людских потоков, гула толпы; ноги людей, непрерывно смыкаясь и раздвигаясь, напоминали циркули, бесконечно что-то измеряющие, а веселье, будь оно искренним или напускным, таило в себе что-то ужасное, как крадущаяся в травах змея, при виде которой холодный пот струйками бежит по спине.
Время от времени Оливье забирался на небольшие лужайки посреди бульвара и разглядывал стариков, сидевших на скамьях и никак не решавшихся идти спать, словно они боялись, как бы их кровать не превратилась уже сегодня в смертное ложе; созерцал влюбленных, нежно сжимавших друг друга в объятиях; наблюдал за всякими искателями приключений, втайне надеющимися на какое-то чудо. А чтобы обрести уверенность, он напевал, сжимал в кулаке коробок шведских спичек, всегда лежавший в кармане, убыстрял шаг, пытаясь скрыться от мира, который хотел заточить его в клетку, — а он вырывался из клейких пут, дрожа, точно испуганный, бьющий крылышками птенец.
Мальчик еще не был голоден, но купил бумажный кулек с жареной картошкой, обильно посыпал ее солью и направился на улицу Лаба, по пути уплетая картошку, только для того, чтоб отвлечься. Он чувствовал себя лодкой, покинувшей привычную реку, чтоб пуститься в безрассудное плавание в открытое всем бурям море. Как и этой лодке, ему был нужен речной причал — его улица. И еще он должен был иметь уверенность, что за каждым окном, какое ни возьми, спят друзья: Бугра, Альбертина, Люсьен, Паук, Мадо и даже Красавчик Мак, которого он, впрочем, недолюбливал.
Оливье наконец добрел до дома номер 77, и ему пришлось звонить много раз, пока привратница дернула за веревку, чтоб открылась входная дверь. Мальчишка прошел мимо ее комнаты и так громко выкрикнул свое имя, что на следующий день она непременно будет ворчать насчет «шалопая, который болтается по улицам». В квартире было очень тихо: Жан и Элоди спали в объятиях друг друга. На столе осталась недопитая бутылка «монбазийяка». Оливье схватил ее, вынул пробку и начал пить прямо из горлышка, пока у него не перехватило дыхание, добавив тем самым еще один грех ко всем своим сегодняшним «подвигам». Затем сбросил одежду и с горящими щеками и пылающей головой зарылся в постель, и сон не замедлил прийти ему на помощь.
*
Лулу и Капдевер ничего не знали о ночных вылазках Оливье — он их держал в тайне. Вместе с приятелями мальчик как-то отважился пойти в то место, которое он считал теперь для себя в некотором роде запретным: к лестнице Беккерель — настоящей спортивной «арене» для ребят, которым нравится съезжать по перилам, особенно там, где они доходят до самой нижней площадки и где скольжению не препятствуют никакие скобы или болты, обычно устанавливаемые для безопасности.
Лулу надел свой матросский костюм, но белые штанишки стали узки и тесно облегали его круглый задик. После нескольких рейдов вниз по перилам на этих штанишках отпечатались коричневые глянцевитые полосы, и Капдевер дал другу совет посыпать их тальком, чтоб мамаша Лулу ничего не заметила, однако сам тут же начал над ним издеваться, выкрикивая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91