Какое чудеснейшее утро! Оливье подставлял каждую бутылку под кран бочки, поворачивал его и следил за тем, как льется, пенясь, вино, пока папаша Бугра, зажав предыдущую бутылку между коленями, закупоривал ее, комментируя на ходу качества пробки. Если бутылка была переполнена и это мешало воткнуть пробку, Бугра быстренько отпивал из горлышка, вздыхал и вытирал рот рукой. Проделав так с несколькими бутылками, он заметил:
— Смотри! Ты чересчур полно их наливаешь!
Тогда Оливье стал следить, чтоб вино доходило только до середины горлышка. Но через несколько минут старика опять одолела жажда, он подмигнул мальчику и попросил:
— А ну-ка, подлей в бутылки немного лишку…
Кто-то из официантов забежал к ним и предложил сигарет, но Бугра отказался, сказав, что он верен своей трубке. Оливье все же дали сигарету «High Life », и он ее охотно взял, быстренько глянув на Бугра, который закупоривал бутылки, но тот и бровью не повел. Тогда Оливье осмелел, чиркнул шведской спичкой, вытянул губы трубочкой, зажмурился и затянулся, надув щеки, а затем бросил наземь спичку, которая, попав в лужицу, угасла с легким шипением. Оливье снова начал работать, но сигарета вызвала у него кашель, он быстро затоптал ее, стараясь, чтоб Бугра ничего не заметил, иначе бы он наверняка над ним посмеялся.
В полдень тот же официант принес им два больших бутерброда с кусками свинины и пошутил:
— А винца я не взял с собой!
Они с аппетитом ели хрустящий хлеб с жареным мясом, как вдруг Бугра крепко шлепнул Оливье по плечу и сказал:
— Увидишь, сынок, жизнь не так уж плоха…
Наконец-то они опорожнили эту бездонную бочку, которую папаша Бугра с трудом наклонил, чтоб слить остатки вина. Последние бутылки были уже замутнены осадком, и хозяин кафе сказал Бугра, что он их ему дарит: если профильтровать вино через промокательную бумагу, то у Бугра будет не меньше трех бутылок хорошего вина. После обеда старик и ребенок надевали на бутылки металлические колпачки, снаружи красные, внутри серебристые, потом клеили ярлычки и устанавливали бутылки в металлические ящики с гнездами.
Когда Оливье и Бугра вышли из погреба, старика немного пошатывало. Он нес три полных бутылки и одну початую, которую прижимал к груди. Хозяин его угостил еще стаканчиком белого вина, иронически заметив, что это «для смены ощущений», протянул несколько кредиток и в придачу дал пачку серого табака крупной резки, а мальчику сунул в руку две-три монетки. В кафе уже заходили первые вечерние посетители, чтоб для аппетита хлебнуть чего-нибудь перед ужином. Официанты, побросав свои сигареты в большие пепельницы с рекламами, принялись сновать между столиками, предупредив ребенка: «А ну, запятая, шагай отсюда, а то тебя вычеркнут!»
Они поднимались вверх по улице Лаба, и каждый нес в руках по две бутылки. Придя к Бугра, они с помощью воронки и лоскутов старого белья профильтровали вино и попробовали его. Бугра сделал Оливье подарок — дал ему одну бутылку, наказав одному не пить, а так как старику хотелось поспать (лицо у него было багровое), он подтолкнул мальчика к двери и крепко пожал ему руку.
У Оливье немного кружилась голова. Он шел домой по теневой стороне и прикидывал, хватит ли полученных денег на покупку швейцарского ножа. Он еще подумал о двойной порции малинового мороженого. Жан, наверное, уже вернулся из киностудии. Сколько же он расскажет интересного о самом фильме, о Рене Клере, в каскетке и со свистком в руках снимающем сцену, и о симпатичном Рене Лефевре, и об Аннабелле, такой красивой, такой красивой! Но у Оливье тоже найдется о чем сообщить, он им скажет:
— Мы с Бугра погнули-таки спину!
Вдруг мальчика осенило. Он спустился на улицу Рамей, все еще держа в руках свою бутылку, и купил там букетик маргариток для Элоди. Расплачиваясь, он попросил у цветочницы дать ему несколько раздвоенных ивовых побегов, из которых делают цветочные корзинки. Для изготовления луков они больше подходят, причем далеко не так опасны, как старые спицы от зонтиков. Теперь ему нужна еще хорошая веревка.
Нагруженный всем этим добром, Оливье вошел в квартиру, где уже чудесно пахло тушеной капустой с мясом. Жан был дома, в домашних брюках и майке, он довольно потирал руки, видимо, настроение было хорошее. Элоди из кухни крикнула, что Оливье настоящий бездельник, что весь день она его в глаза не видела, что его гольфы ужасно запачканы, но когда мальчик преподнес ей цветы, она расцеловала его и была очень растрогана. Оливье громко пристукнул своей бутылью о стол и заявил:
— Это «Сент-Эмильон», который я разливал по бутылкам в кафе «Ориенталь »! Да, уж мы с Бугра погнули-таки спину!
После ужина, уже за десертом — это был рис с шоколадным соусом, — Элоди заверила мальчика:
— Будь мы побогаче, ты бы непременно остался у нас…
— Но если тебя возьмет дядя, у него тебе тоже будет неплохо, ты знаешь, и даже… — добавил Жан, но так и не закончил своей фразы.
Он заметил, что Оливье слушал его, низко опустив голову. Жан откашлялся и пошел к Элоди на кухню. Мальчику хотелось заплакать, сказать им, что он только и мечтает остаться с ними, что он будет послушным, станет делать все, что надо… Потом Жан вернулся, принялся обрывать лепестки маргаритки, и они все трое долго забавлялись этой игрой. Чтоб не прикончить весь букетик, Жан взял колоду карт и сказал:
— Научу вас обоих играть в манилью.
И Оливье был в восторге от его уменья тасовать карты. Нет, Жан решительно все умел делать.
*
Общественная прачечная на улице Башле была обозначена своеобразным, сделанным с некоторой фантазией трехцветным флагом с закругленными краями, выкованным из металла и уже успевшим облупиться и заржаветь, а слово Плотомойня было выписано на пожелтевшем фоне несколько слинявшей черной краской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91