На столике у дивана лежала сегодняшняя газета: с речью, произнесенной Ильичом пятнадцать лет назад. В каждом выпуске каждой газеты публиковалась по меньшей мере одна знаменитая статья или текст выступления Ильича, только не новые. Ильич, пока его не хватил последний удар, диктовал секретарю письма, в которых настаивал на немедленном преобразовании ЦК и предостерегал против амбиций и заблуждений отдельных вождей Партии. ЦК, поскольку эти письма задевали практически всех его членов, единодушно решил публиковать полемические злободневные выступления Ильича в единственном экземпляре «Правды», который затем доставлялся больному вождю. Сталин подождал, пока Воробьев и Астапов снимут шубы. Он пригласил их к столу.
— Товарищ Астапов сообщил мне, что, увы, нашему любимому вождю осталось жить не более двух или трех дней, — сказал Сталин.
— Это смешно, — отозвался Воробьев, едва ли не плюясь. — Он может протянуть в таком растительном состоянии недели и даже месяцы. Ну и что? Это не жизнь, не то, что он сам назвал бы жизнью. Вот Ильич, — Воробьев показал на середину комнаты, на воображаемую тень вождя, — но он больше не может ни писать, ни спорить, ни, в его состоянии, приносить пользу революции.
— Возможно, я не так понял, — сказал Астапов. — Вы сказали, что у нас есть два или три дня…
— А! — перебил его Воробьев, пронзив указательным пальцем воздух — это движение было неосторожно направлено в сторону Сталина. — Два или три дня… Да, это срок, который учитывает загустевание тромбоцитов, падение электрического сопротивления поверхностных мембран клеток живой ткани, ощелачивание телесных жидкостей объекта. У нас пока есть надежда — в старичке еще тлеет искорка жизни, и эту искорку я предлагаю поймать и сохранить! Но только в том случае, если мы начнем действовать немедленно. Завтра же, а лучше — сегодня.
Сталин тихо застонал и жадно взглянул в направлении кухни.
— Товарищи, не желаете ли вместе со мной покушать грибного супа?
Ни Астапов, ни Воробьев не ответили. Астапов только начинал понимать.
— Послушайте, товарищ профессор, извините меня, я простой человек и не понимаю вас. Мой обед почти готов. Нам надо знать, что потребуется, чтобы забальзамировать тело Ильича после смерти, если ЦК сочтет это нужным. Товарищ Астапов утверждает, что вы специалист и можете сказать нам, что надо делать.
Воробьев грохнул кулаком по столу, так что сталинские тарелки задребезжали.
— Я же вам уже сказал! Забальзамировав Ильича после смерти, вы получите протухший труп!
Воздух в комнате словно запылал, обжигая легкие Астапова, опаляя губы и глаза. Ноздри наполнились запахом вареных грибов. Но слова Воробьева его не удивили. Он, должно быть, предчувствовал их уже в Харькове, а может быть, еще гораздо раньше — в вагоне первого класса, покидающем Тулу.
Глаза Сталина заблестели, как крупицы кварца в цементе.
— Я приготовил двенадцать литров консервирующего раствора, — сказал Воробьев. — Его следует постепенно ввести в артерии пациента, пока сердце еще бьется и капилляры сохраняют упругость и проницаемость. Это мое новейшее открытие — тогда Ильич будет в сохранности через год, через сто лет, даже через тысячу. Но процесс надо начать сегодня, в крайнем случае — в течение двух дней.
Астапов закрыл глаза, словно надеялся прекратить стук в висках. Когда глаза вновь открылись, он увидел Сталина, который опять едва заметно покачивал головой.
Он почти не спал ночь. Он лежал на спине, на этот раз не куря, как… скажем, как человек, который находится в состоянии, отличном от живого. Решительный шаг он совершил уже очень давно — вскочил на ступеньку летящего на всех парах, адски дымящего, дребезжащего стеклами паровоза истории. Всю зимнюю ночь он страдал от видений — человекообразные тени входили в его комнату, шаркали мимо кровати, лиц их нельзя было разобрать, но глаза горели удивлением. В отдалении звучал военный марш. Холодно. Сквозь годы из далекого прошлого донесся до него запах химического состава, применяемого для выделки тканей.
За несколько часов до рассвета он заметил фигуру, что стояла у изножья кровати и глядела на него с чрезвычайной суровостью. Человек был одет в военный китель без знаков различия. Астапов не мог бы сказать, как долго человек там стоит.
— Гробница… — пробормотал пришедший.
— Гробницей будет служить хрустальный саркофаг, — прошептал Астапов, не в силах шевельнуться. — Пятигранный ящик из стекла, тонированного антисептическим, научным зеленоватым оттенком. Гробницу будут поддерживать бронзовые колонны классической формы. Тело будет покоиться на приподнятом ложе, в удобной домашней одежде, контрастирующей с роскошью ложа. Словно он задремал, читая. Тусклый, сходящийся луч света будет падать на его тело, не задевая прочих частей гробницы, так что посетители будут идти в почти полной темноте. Словно единственным источником света служит само тело. Записанная музыка, звучащая в помещении, сочиненная специально для этой цели, должна по государственному указу стать канонической; ее будут играть на всех государственных мероприятиях и празднествах. Каждый день к гробнице будет возлагаться свежий букет роз — это должна делать девушка незапятнанного рабоче-крестьянского происхождения, чья девственность удостоверена врачами.
— Мавзолей…
— Мавзолей будет сначала деревянный, затем мы воздвигнем каменный, — выпевал Астапов. — Красный гранит и порфир — символы коммунизма, черный лабрадорит — знак нашей вечной скорби. Камень привезут из карьеров всех стран мира, где есть действующие, легально или нелегально, Коммунистические партии. В СССР карьер, из которого взят камень для Мавзолея, будет объявлен национальным памятником. Мавзолей будет иметь идеальные геометрические пропорции — усеченная пирамида, размеры которой основаны на простых числах, числе пи, вычисленном с точностью до тысяча девятьсот семнадцатого знака после запятой, и метрическом объеме черепа Ильича.
— Место…
— Красная площадь. У Кремлевской стены, возле Лобного места. Все официальные делегации и демонстрации будут проходить мимо трибуны, расположенной на крыше Мавзолея, где выстроятся вожди Партии в соответствии с важностью их партийных должностей. Другого движения транспорта на площади не будет. У почетного караула, назначаемого из числа героев войны, будет своя собственная форма, строевые учения и знаки отличия. Избранные рабочие и партийные активисты получат почетное право пройти через Мавзолей, чтобы отдать почести Ильичу; они будут ждать в очереди, которая растянется на десять или двенадцать часов. Это будет самый памятный день их жизни.
— Улицы…
— Будут названы в его честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Товарищ Астапов сообщил мне, что, увы, нашему любимому вождю осталось жить не более двух или трех дней, — сказал Сталин.
— Это смешно, — отозвался Воробьев, едва ли не плюясь. — Он может протянуть в таком растительном состоянии недели и даже месяцы. Ну и что? Это не жизнь, не то, что он сам назвал бы жизнью. Вот Ильич, — Воробьев показал на середину комнаты, на воображаемую тень вождя, — но он больше не может ни писать, ни спорить, ни, в его состоянии, приносить пользу революции.
— Возможно, я не так понял, — сказал Астапов. — Вы сказали, что у нас есть два или три дня…
— А! — перебил его Воробьев, пронзив указательным пальцем воздух — это движение было неосторожно направлено в сторону Сталина. — Два или три дня… Да, это срок, который учитывает загустевание тромбоцитов, падение электрического сопротивления поверхностных мембран клеток живой ткани, ощелачивание телесных жидкостей объекта. У нас пока есть надежда — в старичке еще тлеет искорка жизни, и эту искорку я предлагаю поймать и сохранить! Но только в том случае, если мы начнем действовать немедленно. Завтра же, а лучше — сегодня.
Сталин тихо застонал и жадно взглянул в направлении кухни.
— Товарищи, не желаете ли вместе со мной покушать грибного супа?
Ни Астапов, ни Воробьев не ответили. Астапов только начинал понимать.
— Послушайте, товарищ профессор, извините меня, я простой человек и не понимаю вас. Мой обед почти готов. Нам надо знать, что потребуется, чтобы забальзамировать тело Ильича после смерти, если ЦК сочтет это нужным. Товарищ Астапов утверждает, что вы специалист и можете сказать нам, что надо делать.
Воробьев грохнул кулаком по столу, так что сталинские тарелки задребезжали.
— Я же вам уже сказал! Забальзамировав Ильича после смерти, вы получите протухший труп!
Воздух в комнате словно запылал, обжигая легкие Астапова, опаляя губы и глаза. Ноздри наполнились запахом вареных грибов. Но слова Воробьева его не удивили. Он, должно быть, предчувствовал их уже в Харькове, а может быть, еще гораздо раньше — в вагоне первого класса, покидающем Тулу.
Глаза Сталина заблестели, как крупицы кварца в цементе.
— Я приготовил двенадцать литров консервирующего раствора, — сказал Воробьев. — Его следует постепенно ввести в артерии пациента, пока сердце еще бьется и капилляры сохраняют упругость и проницаемость. Это мое новейшее открытие — тогда Ильич будет в сохранности через год, через сто лет, даже через тысячу. Но процесс надо начать сегодня, в крайнем случае — в течение двух дней.
Астапов закрыл глаза, словно надеялся прекратить стук в висках. Когда глаза вновь открылись, он увидел Сталина, который опять едва заметно покачивал головой.
Он почти не спал ночь. Он лежал на спине, на этот раз не куря, как… скажем, как человек, который находится в состоянии, отличном от живого. Решительный шаг он совершил уже очень давно — вскочил на ступеньку летящего на всех парах, адски дымящего, дребезжащего стеклами паровоза истории. Всю зимнюю ночь он страдал от видений — человекообразные тени входили в его комнату, шаркали мимо кровати, лиц их нельзя было разобрать, но глаза горели удивлением. В отдалении звучал военный марш. Холодно. Сквозь годы из далекого прошлого донесся до него запах химического состава, применяемого для выделки тканей.
За несколько часов до рассвета он заметил фигуру, что стояла у изножья кровати и глядела на него с чрезвычайной суровостью. Человек был одет в военный китель без знаков различия. Астапов не мог бы сказать, как долго человек там стоит.
— Гробница… — пробормотал пришедший.
— Гробницей будет служить хрустальный саркофаг, — прошептал Астапов, не в силах шевельнуться. — Пятигранный ящик из стекла, тонированного антисептическим, научным зеленоватым оттенком. Гробницу будут поддерживать бронзовые колонны классической формы. Тело будет покоиться на приподнятом ложе, в удобной домашней одежде, контрастирующей с роскошью ложа. Словно он задремал, читая. Тусклый, сходящийся луч света будет падать на его тело, не задевая прочих частей гробницы, так что посетители будут идти в почти полной темноте. Словно единственным источником света служит само тело. Записанная музыка, звучащая в помещении, сочиненная специально для этой цели, должна по государственному указу стать канонической; ее будут играть на всех государственных мероприятиях и празднествах. Каждый день к гробнице будет возлагаться свежий букет роз — это должна делать девушка незапятнанного рабоче-крестьянского происхождения, чья девственность удостоверена врачами.
— Мавзолей…
— Мавзолей будет сначала деревянный, затем мы воздвигнем каменный, — выпевал Астапов. — Красный гранит и порфир — символы коммунизма, черный лабрадорит — знак нашей вечной скорби. Камень привезут из карьеров всех стран мира, где есть действующие, легально или нелегально, Коммунистические партии. В СССР карьер, из которого взят камень для Мавзолея, будет объявлен национальным памятником. Мавзолей будет иметь идеальные геометрические пропорции — усеченная пирамида, размеры которой основаны на простых числах, числе пи, вычисленном с точностью до тысяча девятьсот семнадцатого знака после запятой, и метрическом объеме черепа Ильича.
— Место…
— Красная площадь. У Кремлевской стены, возле Лобного места. Все официальные делегации и демонстрации будут проходить мимо трибуны, расположенной на крыше Мавзолея, где выстроятся вожди Партии в соответствии с важностью их партийных должностей. Другого движения транспорта на площади не будет. У почетного караула, назначаемого из числа героев войны, будет своя собственная форма, строевые учения и знаки отличия. Избранные рабочие и партийные активисты получат почетное право пройти через Мавзолей, чтобы отдать почести Ильичу; они будут ждать в очереди, которая растянется на десять или двенадцать часов. Это будет самый памятный день их жизни.
— Улицы…
— Будут названы в его честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68