Астапов наклонился и потрогал его. Камень был холодный, словно его нарочно охлаждали — казалось, что за всеми стенами монастыря бегут электрические токи. Астапов понял, что эта скамья — та самая гробница с картинки, рака, где покоится тело святого Святослава Грязского. Это откровение рывком пробежало по телу Астапова, заставив его похолодеть.
Он поклонился и сказал:
— Спасибо, батюшка, что уделили нам время. Мы еще увидимся.
Когда Астапов и Никитин вышли во двор, свет затянутого облаками неба показался им почти ослепительным. Во дворе по-прежнему никого не было, и коней, кажется, никто не тронул. Стрелок, скорее всего, все еще сидел на колокольне.
— Что скажешь, Никитин? Это икона творит чудеса, или тот святой, что на ней нарисован?
— Товарищ комиссар, там в подвалах, должно быть, сотни людей, — ответил Никитин. — Вы слышали? Как будто крысы в гнезде.
Они уезжали так же, как приехали — с показной неторопливостью, чтобы дать понять, что не боятся. Местность была все также неестественно неподвижна. Астапову не полегчало, даже когда они подъехали к лагерю красных. Это была толпа плохо дисциплинированных людей, которые с тем же успехом могли бы оказаться на стороне белых, и получили бы обмундирование не хуже нынешнего. Красноармейцы были одеты в рваную и заплатанную форму, неухожены, с клочковатыми бородами. Они пили. Никитин, который содержал свою форму в порядке, поравнялся с Астаповым.
— Никитин, ты в Бога веришь?
— Я родом из шахтерского городка, товарищ комиссар. Нас растили для работы в шахте. Мы не тратим время на бабьи сказки.
— Тебя когда-нибудь трогает религиозное искусство? Знаешь, попадаются очень красивые иконы. Когда художник работает над иконой, он должен на каждом шаге останавливаться и молиться о вдохновении свыше. Цель иконы — спасти человека из его падшего телесного состояния, наполнив мир божественной красотой.
Лошади прошли несколько шагов, прежде чем Никитин ответил:
— Да, наверно.
Астапов улыбнулся, услышав такой осторожный ответ. Никитин имел полное право быть осторожным. Из Москвы постоянно приезжали комиссары и строжайше допрашивали солдат, чтобы выявить отклонения по идеологическим вопросам.
— Ты ведь не в Партии? — спросил Астапов.
— Я буду рад, если вы дадите мне рекомендацию, товарищ комиссар. Конечно, только тогда, когда я себя проявлю как следует.
Астапов неопределенно посопел, ничего не обещая. На самом деле последние директивы ЦК призывали к срочной скорой большевизации регулярной армии. Никитин, с его рабочим происхождением, был подходящим кандидатом. Они переехали мост и спустились с холма, где ждал их Шишко, не отрывая бинокля от глаз.
Никитин тут же отрапортовался, подробно описав план монастыря и возможное расположение лестницы, ведущей в подземелья; он подозревал, что у такого старого монастыря должно быть по меньшей мере два этажа под землей. Он прикинул высоту стен и перечислил все места, где может быть засада. Он рекомендовал начать наступление на монастырь с артиллерийского обстрела, особенно южной стены и колокольни.
Астапов прервал Никитина.
— Нет, — сказал он. — Монастырь нужно взять, но с как можно меньшим количеством разрушений.
— К черту монастырь, — сказал Шишко. Он не обрадовался наблюдательности своего заместителя. Вся эта информация вынуждала его принять решение, с риском ошибиться.
— Выдвиньте стрелков с управляемым огнем, — сказал Астапов, понимая, что выходит за рамки своих полномочий. Но он делал это сознательно. Армия понимала только завоевание территорий (или потерю, особенно — в последнее время). Но Ильич возложил на Комиссариат просвещения задачу — завоевать воображение жителей России, это было единственное поле брани, на котором Советы могли выиграть гражданскую войну и любые грядущие войны. Астапов не привык и не был официально уполномочен говорить в повелительном наклонении, но все равно продолжал: — Давайте. Никакой артиллерии. Монастырь, скорее всего, никто не обороняет. Введите туда войска, строем. Поговорите со старостой, скажите, чтобы он и деревенский совет, или старейшины общины, или кто там у них, явились в церковь. По возможности не применяйте силу.
— По возможности? — Шишко тихо запыхтел; это он так смеялся. — Посреди гражданской войны…
— Фронт уже ушел дальше. Военной угрозы нет, только сопротивление гражданских жителей. Товарищ командир, созовите в церковь как можно больше крестьян. Пусть священник выведет жителей из погребов — и пусть они останутся в церкви. Ни одной реликвии не брать и не портить. Не причинять вреда ни одному человеку в монастыре, кроме случаев необходимой самозащиты. Будьте предельно сдержанны, именем Советской власти.
— В Каменке мы брали трофеи.
— То, что случилось в Каменке, позорит революцию. Здесь это не должно повториться. У нас есть прямой приказ сохранять предметы культуры, — ответил Астапов. Годичной давности декрет Наркомпроса, о котором он говорил, все игнорировали, как непрактичный и противоречащий духу войны. Он добавил: — Когда-нибудь в Грязи организуют Музей суеверия.
— Товарищ, — Шишко, очевидно, терпеть не мог это новомодное обращение, поскольку произнес его сквозь стиснутые зубы, — мне уже несколько месяцев приходится кормить солдат обещаниями.
— Я еду на автомобиле в Ломов, — ответил Астапов и повернулся, чтобы уйти. — Нам понадобятся электрические лампы и генератор. Силу не применять.
Четыре
Шофер решительно рулил по разбитому войной большаку, беженцы и телеги шарахались врассыпную. Машина неслась вперед, подскакивая, и Астапов злобно кривился, глядя в мясистый, облезлый от солнца затылок шофера. Астапову не нравилось, как бесцеремонно этот человек обращается с «торникрофтом», реквизированным у астраханского торговца икрой. Однако Астапов не мог сменить назначенного ему шофера по собственному желанию. По всей вероятности, тот был агентом ЧК.
Когда Астапов вспомнил, что за его деятельностью пристально наблюдают, у него испортилось настроение, которое на время поднялось после визита в церковь и внезапно осенившей его там идеи. Теперь его раздражало вынужденное возвращение на железнодорожную станцию в Ломове после неприятной утренней встречи. На железнодорожном узле располагался штаб дивизии, и туда прибывали поезда с новыми армейскими, милицейскими и партийными кадрами, которые должны были упрочить Советскую власть в районе. Накануне, поздней ночью, прибыл агитпоезд Наркомпроса, но Астапов не позаботился взглянуть на список личного состава. У него не возникло даже малейшего предчувствия насчет того, кто мог оказаться в этом поезде, — это была большая глупость, если принять во внимание, до чего ему теперь не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Он поклонился и сказал:
— Спасибо, батюшка, что уделили нам время. Мы еще увидимся.
Когда Астапов и Никитин вышли во двор, свет затянутого облаками неба показался им почти ослепительным. Во дворе по-прежнему никого не было, и коней, кажется, никто не тронул. Стрелок, скорее всего, все еще сидел на колокольне.
— Что скажешь, Никитин? Это икона творит чудеса, или тот святой, что на ней нарисован?
— Товарищ комиссар, там в подвалах, должно быть, сотни людей, — ответил Никитин. — Вы слышали? Как будто крысы в гнезде.
Они уезжали так же, как приехали — с показной неторопливостью, чтобы дать понять, что не боятся. Местность была все также неестественно неподвижна. Астапову не полегчало, даже когда они подъехали к лагерю красных. Это была толпа плохо дисциплинированных людей, которые с тем же успехом могли бы оказаться на стороне белых, и получили бы обмундирование не хуже нынешнего. Красноармейцы были одеты в рваную и заплатанную форму, неухожены, с клочковатыми бородами. Они пили. Никитин, который содержал свою форму в порядке, поравнялся с Астаповым.
— Никитин, ты в Бога веришь?
— Я родом из шахтерского городка, товарищ комиссар. Нас растили для работы в шахте. Мы не тратим время на бабьи сказки.
— Тебя когда-нибудь трогает религиозное искусство? Знаешь, попадаются очень красивые иконы. Когда художник работает над иконой, он должен на каждом шаге останавливаться и молиться о вдохновении свыше. Цель иконы — спасти человека из его падшего телесного состояния, наполнив мир божественной красотой.
Лошади прошли несколько шагов, прежде чем Никитин ответил:
— Да, наверно.
Астапов улыбнулся, услышав такой осторожный ответ. Никитин имел полное право быть осторожным. Из Москвы постоянно приезжали комиссары и строжайше допрашивали солдат, чтобы выявить отклонения по идеологическим вопросам.
— Ты ведь не в Партии? — спросил Астапов.
— Я буду рад, если вы дадите мне рекомендацию, товарищ комиссар. Конечно, только тогда, когда я себя проявлю как следует.
Астапов неопределенно посопел, ничего не обещая. На самом деле последние директивы ЦК призывали к срочной скорой большевизации регулярной армии. Никитин, с его рабочим происхождением, был подходящим кандидатом. Они переехали мост и спустились с холма, где ждал их Шишко, не отрывая бинокля от глаз.
Никитин тут же отрапортовался, подробно описав план монастыря и возможное расположение лестницы, ведущей в подземелья; он подозревал, что у такого старого монастыря должно быть по меньшей мере два этажа под землей. Он прикинул высоту стен и перечислил все места, где может быть засада. Он рекомендовал начать наступление на монастырь с артиллерийского обстрела, особенно южной стены и колокольни.
Астапов прервал Никитина.
— Нет, — сказал он. — Монастырь нужно взять, но с как можно меньшим количеством разрушений.
— К черту монастырь, — сказал Шишко. Он не обрадовался наблюдательности своего заместителя. Вся эта информация вынуждала его принять решение, с риском ошибиться.
— Выдвиньте стрелков с управляемым огнем, — сказал Астапов, понимая, что выходит за рамки своих полномочий. Но он делал это сознательно. Армия понимала только завоевание территорий (или потерю, особенно — в последнее время). Но Ильич возложил на Комиссариат просвещения задачу — завоевать воображение жителей России, это было единственное поле брани, на котором Советы могли выиграть гражданскую войну и любые грядущие войны. Астапов не привык и не был официально уполномочен говорить в повелительном наклонении, но все равно продолжал: — Давайте. Никакой артиллерии. Монастырь, скорее всего, никто не обороняет. Введите туда войска, строем. Поговорите со старостой, скажите, чтобы он и деревенский совет, или старейшины общины, или кто там у них, явились в церковь. По возможности не применяйте силу.
— По возможности? — Шишко тихо запыхтел; это он так смеялся. — Посреди гражданской войны…
— Фронт уже ушел дальше. Военной угрозы нет, только сопротивление гражданских жителей. Товарищ командир, созовите в церковь как можно больше крестьян. Пусть священник выведет жителей из погребов — и пусть они останутся в церкви. Ни одной реликвии не брать и не портить. Не причинять вреда ни одному человеку в монастыре, кроме случаев необходимой самозащиты. Будьте предельно сдержанны, именем Советской власти.
— В Каменке мы брали трофеи.
— То, что случилось в Каменке, позорит революцию. Здесь это не должно повториться. У нас есть прямой приказ сохранять предметы культуры, — ответил Астапов. Годичной давности декрет Наркомпроса, о котором он говорил, все игнорировали, как непрактичный и противоречащий духу войны. Он добавил: — Когда-нибудь в Грязи организуют Музей суеверия.
— Товарищ, — Шишко, очевидно, терпеть не мог это новомодное обращение, поскольку произнес его сквозь стиснутые зубы, — мне уже несколько месяцев приходится кормить солдат обещаниями.
— Я еду на автомобиле в Ломов, — ответил Астапов и повернулся, чтобы уйти. — Нам понадобятся электрические лампы и генератор. Силу не применять.
Четыре
Шофер решительно рулил по разбитому войной большаку, беженцы и телеги шарахались врассыпную. Машина неслась вперед, подскакивая, и Астапов злобно кривился, глядя в мясистый, облезлый от солнца затылок шофера. Астапову не нравилось, как бесцеремонно этот человек обращается с «торникрофтом», реквизированным у астраханского торговца икрой. Однако Астапов не мог сменить назначенного ему шофера по собственному желанию. По всей вероятности, тот был агентом ЧК.
Когда Астапов вспомнил, что за его деятельностью пристально наблюдают, у него испортилось настроение, которое на время поднялось после визита в церковь и внезапно осенившей его там идеи. Теперь его раздражало вынужденное возвращение на железнодорожную станцию в Ломове после неприятной утренней встречи. На железнодорожном узле располагался штаб дивизии, и туда прибывали поезда с новыми армейскими, милицейскими и партийными кадрами, которые должны были упрочить Советскую власть в районе. Накануне, поздней ночью, прибыл агитпоезд Наркомпроса, но Астапов не позаботился взглянуть на список личного состава. У него не возникло даже малейшего предчувствия насчет того, кто мог оказаться в этом поезде, — это была большая глупость, если принять во внимание, до чего ему теперь не по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68