! Что из того, что с ними побывает еще один легион мужчин?! Прав Соловьев, из греха можно подняться, навсегда выйти только в одном случае, если человек этого сам захочет . В куриных мозгах Любаши нет места даже для крохотной мысли о том, чтобы захотеть преодолеть свою греховность. Господи, а мои мозги?! Они ничуть не лучше Любашиных. Может быть, моя смерть и есть мое спасение? Я повсюду вижу ликование смерти. Вижу, как похоть и гордыня вселяются в людские души. Смерть, похоть и гордыня — союзницы, и нет более неразлучной троицы.
Я вдруг ощутил, что смерть мне не страшна. Что я ее не боюсь, ибо мне показалось, что в моей душе зажглась Любовь, а Любовь — это и есть Бог…
15
Я, должно быть, так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как кто-то вошел в мою обитель.
— Вы что оглохли, Степан Николаевич! — Я поднял голову и увидел Кончикова. Признаться, я ему не обрадовался: он помешал моему общению с Богом. — Да у вас настоящий потоп. А холодина!!! Ведра у вас хоть есть?
— Откуда у меня ведра? — сказал я. А он махнул рукой и, прыгая с ящика на ящик, выскочил из комнаты. Через минуту я уже слышал, как в коридоре он шумел, доказывая неотложность мер:
— Ваш дом рухнет к чертовой матери, если не убрать воду! Все подвалы залило водой. Отопление и электрика выйдут из строя! Немедленно надо принять меры. Я сантехник, но бесплатно работать не буду. Бабки на бочку — найдем вам слесарей, штукатуров и каменщиков — починим канализацию и отопление… Решайте, а то я уйду на другой объект…
— А вы, собственно, кто будете? — раздался чей-то старческий голос.
— Да никто. Просто предлагаю услуги. Не хотите — идите в ЖЭК, там никого сроду не бывает, вот уж вторую неделю все пьянствуют. Самогонки наварили и балдеют в котельных. Власти в стране нету, сами знаете…
— И скоко ты возьмешь?
— Да немного, отец: на выпивку, да на закуску, да на похмелье с закуской, конечно, да умножь на пятерых… Вот и посчитай…
— А за какой срок сделаешь все?
— А как мастеров найду! Найду сегодня — к завтрашнему дню можно и к работам приступить. Дня за три управимся.
На следующий день действительно работы закипели: воду убрали, стали чинить отопление. Жители были благодарны Кончикову, который то и дело приходил ко мне.
— Побывал я у матери. Она всему виной. Рассказал я ей, как вы меня трижды спасли, а она как закричит, несчастная: "Держись ты этого человека, как вошь кожуха! Иди и сделай ему какое-нибудь добро, а не сделаешь, Бог возымеет на тебя обиду, накажет сурово и сделает тебя ассирийцем". А что такое ассириец, понятия не имею. А потом еще старуха моя сказала: "Не пойдешь с покаянной к нему — сама пойду, а тебя к лешему прокляну…" Вот я и пришел…
— А сам бы не пришел? — спросил я.
— Может быть, и пришел, только не сразу. А оно видишь как вовремя, в аккурат получилось.
— У Анки не был?
— Боюсь. А хочу проведать. Очень хочу. Пошел бы к ней жить, если бы приняла. Как ты думаешь?
— Не знаю, это у нее спросить надо.
— Тут у тебя ничего не осталось? Дай мне каплю пропустить.
Я вспомнил, что его бутылку засунул в шкаф. Он выпил, закусил огрызком хлеба, запил водичкой и сказал:
— Скажи по правде, ты простил меня?
— Простил, — ответил я спокойно. — Но что тебе даст прощение?
Я не ожидал такого поворота нашего разговора. Сашка вдруг откинулся на стуле:
— Да как что даст? Да у меня уже душа на место возвратилась. Я дышу как свободный человек, и мне не страшно ничего.
— А раньше?
— А раньше я, как зверь был.
— А как же ты в Бога верил?
— Там, в колонии, мы все верим в Бога, только Бог у нас другой там: он не против, чтобы мы покуражились над теми, кто над нами ненасытно поиздевался…
Наш разговор перебил стук в дверь. Я крикнул: «Войдите», и на пороге, к моему изумлению, показался Шидчаншин. На его лице была написана какая-то виноватая растерянность:
— Я еле-еле нашел тебя, — сказал он, озираясь. — Я по делу и ненадолго. Простите, — обратился он к Сашке, — я не знаю, кто вы, но хотел бы со Степаном Николаевичем поговорить наедине.
Мне это обращение Шидчаншина не понравилось.
— Он — мой брат, — неожиданно для себя сказал я. — При нем все можно.
— И все же, извините меня, — заискивающе улыбнулся Провсс, — не могу я при свидетелях. Я вас глубоко уважаю, но…
— Да мне самый раз в котельную бежать, — сказал Сашка и направился к выходу.
— Ты, надеюсь, письмо получил из своего ведомства? — с места в карьер начал Провсс.
— Никакого письма не получал.
— Как так?
— Очень просто, мне было не до писем, да и письмам было не до меня. Я чуть здесь не окоченел. И если бы не Сашка…
— Я считаю твой шаг безрассудным с отдачей квартиры, но об этом потом…
— А почему безрассудным?
— Ну пойми меня правильно, надо в целом о благе народа думать, а не хутора сооружать. Заплаты ничего не дадут…
— Я заплату, ты заплату — смотришь, и одеяльце получится, — пошутил я.
— Я не верю в лоскутные одеяла, надо глобально все делать.
— Меня от глобальности воротит…
— Ну прости меня. Просто я пришел к тебе потому, что есть более серьезный способ помочь людям.
— Какой?
— Этот способ может осуществиться, если придет к власти Хобот.
— И если повалится Прахов-старший?
— Совершенно верно. Хобот — истинный демократ, знает дело и может быстро вывести страну из тупика.
— Ну и пусть выводит.
— Надо помочь, чтобы он пришел к власти.
— Я тут при чем?
— Я даже не знаю, как тебе и сказать. Ну неужели ты не получал письма? Там тебе должны сделать предложение.
— Какое?
— Согласиться на публичную эксдермацию, — медленно, но уверенно проговорил Шидчаншин. — Наше гуманистическое крыло нескольких инициативных движений взяло бы на себя все расходы по обеспечению солидной пропагандистской кампании вокруг твоего дела.
— Какого дела?
— Посвящения тебя в великомученики. Понимаешь, ты не просто умрешь, а сделаешь великое дело для народа. Народ поверит в тебя. У нас есть предварительные данные обследования общественного мнения по этому вопросу.
— А для чего нужно такое посвящение?
— Только таким образом ты сможешь помочь Хоботу прийти к власти.
— Но как?
— Очень просто. Одно дело — я буду агитировать за Хобота, а другое дело — великомученик. Народ поверит тебе. Мы развернем огромную кампанию. С Хоботом уже согласован этот вопрос. Он выделяет пять миллионов на всесторонний избирательный процесс.
— То есть на мое ошкуривание?
У меня зрело желание разразиться руганью, запустить в Шидчаншина железнодорожным костылем, выгнать его из моего подвала. Он опередил меня:
— Я тебя не тороплю с ответом. Подумай. Я завтра приду к тебе или через пару дней. И не злись, ради Бога. Если бы мне предложили такое, я бы, не задумываясь, согласился…
Он ушел, а я стал размышлять о моей жизни, точнее, о моей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Я вдруг ощутил, что смерть мне не страшна. Что я ее не боюсь, ибо мне показалось, что в моей душе зажглась Любовь, а Любовь — это и есть Бог…
15
Я, должно быть, так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как кто-то вошел в мою обитель.
— Вы что оглохли, Степан Николаевич! — Я поднял голову и увидел Кончикова. Признаться, я ему не обрадовался: он помешал моему общению с Богом. — Да у вас настоящий потоп. А холодина!!! Ведра у вас хоть есть?
— Откуда у меня ведра? — сказал я. А он махнул рукой и, прыгая с ящика на ящик, выскочил из комнаты. Через минуту я уже слышал, как в коридоре он шумел, доказывая неотложность мер:
— Ваш дом рухнет к чертовой матери, если не убрать воду! Все подвалы залило водой. Отопление и электрика выйдут из строя! Немедленно надо принять меры. Я сантехник, но бесплатно работать не буду. Бабки на бочку — найдем вам слесарей, штукатуров и каменщиков — починим канализацию и отопление… Решайте, а то я уйду на другой объект…
— А вы, собственно, кто будете? — раздался чей-то старческий голос.
— Да никто. Просто предлагаю услуги. Не хотите — идите в ЖЭК, там никого сроду не бывает, вот уж вторую неделю все пьянствуют. Самогонки наварили и балдеют в котельных. Власти в стране нету, сами знаете…
— И скоко ты возьмешь?
— Да немного, отец: на выпивку, да на закуску, да на похмелье с закуской, конечно, да умножь на пятерых… Вот и посчитай…
— А за какой срок сделаешь все?
— А как мастеров найду! Найду сегодня — к завтрашнему дню можно и к работам приступить. Дня за три управимся.
На следующий день действительно работы закипели: воду убрали, стали чинить отопление. Жители были благодарны Кончикову, который то и дело приходил ко мне.
— Побывал я у матери. Она всему виной. Рассказал я ей, как вы меня трижды спасли, а она как закричит, несчастная: "Держись ты этого человека, как вошь кожуха! Иди и сделай ему какое-нибудь добро, а не сделаешь, Бог возымеет на тебя обиду, накажет сурово и сделает тебя ассирийцем". А что такое ассириец, понятия не имею. А потом еще старуха моя сказала: "Не пойдешь с покаянной к нему — сама пойду, а тебя к лешему прокляну…" Вот я и пришел…
— А сам бы не пришел? — спросил я.
— Может быть, и пришел, только не сразу. А оно видишь как вовремя, в аккурат получилось.
— У Анки не был?
— Боюсь. А хочу проведать. Очень хочу. Пошел бы к ней жить, если бы приняла. Как ты думаешь?
— Не знаю, это у нее спросить надо.
— Тут у тебя ничего не осталось? Дай мне каплю пропустить.
Я вспомнил, что его бутылку засунул в шкаф. Он выпил, закусил огрызком хлеба, запил водичкой и сказал:
— Скажи по правде, ты простил меня?
— Простил, — ответил я спокойно. — Но что тебе даст прощение?
Я не ожидал такого поворота нашего разговора. Сашка вдруг откинулся на стуле:
— Да как что даст? Да у меня уже душа на место возвратилась. Я дышу как свободный человек, и мне не страшно ничего.
— А раньше?
— А раньше я, как зверь был.
— А как же ты в Бога верил?
— Там, в колонии, мы все верим в Бога, только Бог у нас другой там: он не против, чтобы мы покуражились над теми, кто над нами ненасытно поиздевался…
Наш разговор перебил стук в дверь. Я крикнул: «Войдите», и на пороге, к моему изумлению, показался Шидчаншин. На его лице была написана какая-то виноватая растерянность:
— Я еле-еле нашел тебя, — сказал он, озираясь. — Я по делу и ненадолго. Простите, — обратился он к Сашке, — я не знаю, кто вы, но хотел бы со Степаном Николаевичем поговорить наедине.
Мне это обращение Шидчаншина не понравилось.
— Он — мой брат, — неожиданно для себя сказал я. — При нем все можно.
— И все же, извините меня, — заискивающе улыбнулся Провсс, — не могу я при свидетелях. Я вас глубоко уважаю, но…
— Да мне самый раз в котельную бежать, — сказал Сашка и направился к выходу.
— Ты, надеюсь, письмо получил из своего ведомства? — с места в карьер начал Провсс.
— Никакого письма не получал.
— Как так?
— Очень просто, мне было не до писем, да и письмам было не до меня. Я чуть здесь не окоченел. И если бы не Сашка…
— Я считаю твой шаг безрассудным с отдачей квартиры, но об этом потом…
— А почему безрассудным?
— Ну пойми меня правильно, надо в целом о благе народа думать, а не хутора сооружать. Заплаты ничего не дадут…
— Я заплату, ты заплату — смотришь, и одеяльце получится, — пошутил я.
— Я не верю в лоскутные одеяла, надо глобально все делать.
— Меня от глобальности воротит…
— Ну прости меня. Просто я пришел к тебе потому, что есть более серьезный способ помочь людям.
— Какой?
— Этот способ может осуществиться, если придет к власти Хобот.
— И если повалится Прахов-старший?
— Совершенно верно. Хобот — истинный демократ, знает дело и может быстро вывести страну из тупика.
— Ну и пусть выводит.
— Надо помочь, чтобы он пришел к власти.
— Я тут при чем?
— Я даже не знаю, как тебе и сказать. Ну неужели ты не получал письма? Там тебе должны сделать предложение.
— Какое?
— Согласиться на публичную эксдермацию, — медленно, но уверенно проговорил Шидчаншин. — Наше гуманистическое крыло нескольких инициативных движений взяло бы на себя все расходы по обеспечению солидной пропагандистской кампании вокруг твоего дела.
— Какого дела?
— Посвящения тебя в великомученики. Понимаешь, ты не просто умрешь, а сделаешь великое дело для народа. Народ поверит в тебя. У нас есть предварительные данные обследования общественного мнения по этому вопросу.
— А для чего нужно такое посвящение?
— Только таким образом ты сможешь помочь Хоботу прийти к власти.
— Но как?
— Очень просто. Одно дело — я буду агитировать за Хобота, а другое дело — великомученик. Народ поверит тебе. Мы развернем огромную кампанию. С Хоботом уже согласован этот вопрос. Он выделяет пять миллионов на всесторонний избирательный процесс.
— То есть на мое ошкуривание?
У меня зрело желание разразиться руганью, запустить в Шидчаншина железнодорожным костылем, выгнать его из моего подвала. Он опередил меня:
— Я тебя не тороплю с ответом. Подумай. Я завтра приду к тебе или через пару дней. И не злись, ради Бога. Если бы мне предложили такое, я бы, не задумываясь, согласился…
Он ушел, а я стал размышлять о моей жизни, точнее, о моей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172