Поговори с ним, авось будет какая-то польза.
Не успел я оглянуться, как передо мной оказался старый человек в иудейской одежде конца первого века по Рождеству Христову.
— Да, я Юст, тот самый непримиримый и бунтующий Юст, который в шестьдесят седьмом году был распят солдатами Тита Флавия Веспасиана. У меня в момент распятия, клянусь иудейскими пророками, не было выбора. Но раньше выбор был. Я мог бы бежать из Иерусалима. Мог покинуть Храм, но я этого не сделал, так как предпочел тогда умереть. Но, когда меня римляне положили на доску, сорванную с портала восточной стороны Храма, я благословил Господа, что мой крест есть последнее напоминание о Храме, и я проявил мужество и сказал: "Счастлив я". Распинавший меня римлянин понимал по-арамейски, он бросил молоток и убежал прочь. Тогда другой воин стал искать новые гвозди и не нашел и вынужден был вбить в мою левую руку старый ржавый гвоздь, который он вытащил из доски. Ноги мои не стали прибивать, так как не оказалось гвоздей. А вот в ладони мои они вогнали по гвоздю, и след до сих пор остался. Как только на улице сырость или пурга, так начинает ныть рука, потому что задели кость. Поэтому я тебя сразу предупреждаю. Виси на кресте спокойно. Не дергайся. Правую ладонь у меня отняли врачи, потому что, когда снимали с креста, римлянин сильно дернул за руку, надо было выдернуть сначала гвоздь, а потом уж снимать с креста, а с солдата какой спрос, да и где бы он взял гвоздодер или клещи, инструмента, конечно, не было, поэтому он воткнул свой меч в ладонь, чтобы сделать дырку побольше, и сорвал ладонь. И за это ему спасибо, а то я знал случаи, когда с крестов снимали самым варварским способом: шарах по ладони мечом, сколько я видел этих крестов с оставленными на них человеческими дланями! А мне повезло. Я и сам не знаю, как это произошло. Потерял сознание, помню только, что последнее мгновение было сладостным и мучительным, и спасительным, и благодарным. Я видел уже мертвых моих друзей и в последний раз поблагодарил Господа… Когда и как снимали меня с креста — не помню. Очнулся в лазарете. Это была огромная палатка, в которой я был один с доктором. Я спросил: "Кто меня спас?" Мне ответили: "Спас Иосиф бен Маттафий". Дикий стон вырвался из моей груди, но потом я смирился: так было угодно Богу. И я прожил после распятия сорок два года и девять месяцев. Так что и у тебя может быть такой исход.
— Ты за этим и пришел ко мне?
— Меня прислали, чтобы я пришел это сказать.
— Ты его предал?
— Иосифа? Его никогда не предавал. Первосвященник Иоаким Даната поручил мне следить за ним и всякий раз говорить ему о том, чтобы он помнил, что является сыном Иудеи и должен служить нашему Богу. Я ему завидовал. Это другое. Я его ненавидел, потому что у него все получалось. Помню, как он за две недели написал свой блистательный трактат против ректора Александрийского университета Апиона.
— Он воспел славу еврейскому народу?
— Он защитил доброе имя Иудеи.
— Аудиенция закончена, — сказала девица в фиолетовом хитоне, и Юст исчез. И обратилась ко мне, улыбаясь: — Все повторяется в этом мире. Чья судьба вам предпочтительней — Иосифа или Юста? Юст пережил своего спасителя на целое десятилетие.
— Мне они оба неприятны. Один был откровенно лживым, а другой прятал ложь в мнимо справедливые одежды.
— Словечки вы придумываете, однако… Что же с вами делать?
— Простите, а чего вы все со мною носитесь? Вздернули бы, и дело с концом.
— Я вот и думаю, почему с одними носятся, а других, не спрашивая, миллионами живьем закапывают или в клочья раздирают. Вот и вокруг вас все ходят стаями, и так вам, и этак предлагают, а вам не угодишь. Чего вы сами-то хотите? Или и это вам неведомо?
— Ведомо. Ведомо. Душу хочу сохранить в чистоте, вот моя вся правда!
— Да, — улыбнулась не то Катрин, не то Зила, не то пришлая девица в фиолетовом хитоне. — Спрос сейчас на чистые души сильно повысился. Нашли из чего делать дефицит. Всегда, когда жрать нечего, когда вот-вот все в тар-тарары полетит, спрос повышается на нечто совсем пустое… Умом я это понимаю, а сердце мое протестует…
— И у вас есть сердце?
— А как же иначе? — на лестничной площадке раздался шум, и девица помахала мне ручкой. — Я сгинула. Там Горбунов с Хоботом к вам жалуют. Оделись бы, господин чистодушный…
48
В дверь настойчиво постучали, а мне не хотелось открывать. Я приоткрыл дверь и обратил внимание, что рядом с Хоботом и Горбуновым стоит моя Катрин, это уж точно была она, только на ней был не хитон, а обыкновенный широкополый плащ фиолетового цвета. Зато Хобот был наряжен в белоснежную тогу с пурпурной каймой, на ногах были полуботинки также с красной каймой. Однако полуботинки были не настоящие, то есть отнюдь не древнеримского происхождения. Они сделаны были по типу римских, но кожа была поддельной, из синтетического кожзаменителя, и пряжки были не ручной работы, а какой-нибудь фабрики — "Красная заря" или «Буревестник». И я заметил по этому поводу:
— Однако конспирация у вас слабо поставлена.
— Dum spiro, spero, — ответил Хобот, который, когда я присмотрелся, был вовсе не Хобот, праховский противник и одно из главных лиц империи, это был действительно бывший вольноотпущенник Феликс Марк Антоний собственной персоной.
— Вам необходимо выслушать прокуратора в подлиннике, — сказал Горбунов. — Он вам скажет такое, чего никто не скажет. Он одобрил основное направление Референдума и сказал, что вселенские масштабы — это то, чего добивался Рим.
— Что он намерен мне сообщить? И знают ли о вашем посещении команды Прахова? — спросил я.
— Что вы, Степан Николаевич, — ответил Горбунов. — Вы ведете сложную политическую борьбу, а рассуждаете, как неграмотный зилот… Мы здесь строго конспиративно. Дадим вам полезную информацию, а дальше действуйте на ваше усмотрение. Прокуратор расскажет вам о борьбе партий и о роли процессов в политической борьбе…
— Да, да, — подтвердил прокуратор Феликс, присаживаясь на диван. — Когда я был рабом, мне часто приходилось убивать, а затем по приказанию моего господина хоронить и воздавать почести умершим от насильственной смерти пленникам. Были, конечно, и другие случаи, когда мне приходилось снимать с крестов пленников и наказывать смертью казнивших их. Всякий раз я познавал необходимость и смерти, и воздаяния хвалы умершим, потому что только таким образом укрепляется власть, без которой нет жизни, нет покоя, нет мира. Если бы я располагал временем и способностями, я бы написал несколько посланий будущим начальникам когорт, губернаторам провинций, полководцам, трибунам, консулам и, может быть, императорам, в которых изложил то, как надо создавать и хранить сильную власть. Заметьте, и Тиберий, и Калигула, и Клавдий, и наш владыка Нерон начинали с процессов, в ходе которых сносились головы тем аристократам, которые иронизировали над властью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Не успел я оглянуться, как передо мной оказался старый человек в иудейской одежде конца первого века по Рождеству Христову.
— Да, я Юст, тот самый непримиримый и бунтующий Юст, который в шестьдесят седьмом году был распят солдатами Тита Флавия Веспасиана. У меня в момент распятия, клянусь иудейскими пророками, не было выбора. Но раньше выбор был. Я мог бы бежать из Иерусалима. Мог покинуть Храм, но я этого не сделал, так как предпочел тогда умереть. Но, когда меня римляне положили на доску, сорванную с портала восточной стороны Храма, я благословил Господа, что мой крест есть последнее напоминание о Храме, и я проявил мужество и сказал: "Счастлив я". Распинавший меня римлянин понимал по-арамейски, он бросил молоток и убежал прочь. Тогда другой воин стал искать новые гвозди и не нашел и вынужден был вбить в мою левую руку старый ржавый гвоздь, который он вытащил из доски. Ноги мои не стали прибивать, так как не оказалось гвоздей. А вот в ладони мои они вогнали по гвоздю, и след до сих пор остался. Как только на улице сырость или пурга, так начинает ныть рука, потому что задели кость. Поэтому я тебя сразу предупреждаю. Виси на кресте спокойно. Не дергайся. Правую ладонь у меня отняли врачи, потому что, когда снимали с креста, римлянин сильно дернул за руку, надо было выдернуть сначала гвоздь, а потом уж снимать с креста, а с солдата какой спрос, да и где бы он взял гвоздодер или клещи, инструмента, конечно, не было, поэтому он воткнул свой меч в ладонь, чтобы сделать дырку побольше, и сорвал ладонь. И за это ему спасибо, а то я знал случаи, когда с крестов снимали самым варварским способом: шарах по ладони мечом, сколько я видел этих крестов с оставленными на них человеческими дланями! А мне повезло. Я и сам не знаю, как это произошло. Потерял сознание, помню только, что последнее мгновение было сладостным и мучительным, и спасительным, и благодарным. Я видел уже мертвых моих друзей и в последний раз поблагодарил Господа… Когда и как снимали меня с креста — не помню. Очнулся в лазарете. Это была огромная палатка, в которой я был один с доктором. Я спросил: "Кто меня спас?" Мне ответили: "Спас Иосиф бен Маттафий". Дикий стон вырвался из моей груди, но потом я смирился: так было угодно Богу. И я прожил после распятия сорок два года и девять месяцев. Так что и у тебя может быть такой исход.
— Ты за этим и пришел ко мне?
— Меня прислали, чтобы я пришел это сказать.
— Ты его предал?
— Иосифа? Его никогда не предавал. Первосвященник Иоаким Даната поручил мне следить за ним и всякий раз говорить ему о том, чтобы он помнил, что является сыном Иудеи и должен служить нашему Богу. Я ему завидовал. Это другое. Я его ненавидел, потому что у него все получалось. Помню, как он за две недели написал свой блистательный трактат против ректора Александрийского университета Апиона.
— Он воспел славу еврейскому народу?
— Он защитил доброе имя Иудеи.
— Аудиенция закончена, — сказала девица в фиолетовом хитоне, и Юст исчез. И обратилась ко мне, улыбаясь: — Все повторяется в этом мире. Чья судьба вам предпочтительней — Иосифа или Юста? Юст пережил своего спасителя на целое десятилетие.
— Мне они оба неприятны. Один был откровенно лживым, а другой прятал ложь в мнимо справедливые одежды.
— Словечки вы придумываете, однако… Что же с вами делать?
— Простите, а чего вы все со мною носитесь? Вздернули бы, и дело с концом.
— Я вот и думаю, почему с одними носятся, а других, не спрашивая, миллионами живьем закапывают или в клочья раздирают. Вот и вокруг вас все ходят стаями, и так вам, и этак предлагают, а вам не угодишь. Чего вы сами-то хотите? Или и это вам неведомо?
— Ведомо. Ведомо. Душу хочу сохранить в чистоте, вот моя вся правда!
— Да, — улыбнулась не то Катрин, не то Зила, не то пришлая девица в фиолетовом хитоне. — Спрос сейчас на чистые души сильно повысился. Нашли из чего делать дефицит. Всегда, когда жрать нечего, когда вот-вот все в тар-тарары полетит, спрос повышается на нечто совсем пустое… Умом я это понимаю, а сердце мое протестует…
— И у вас есть сердце?
— А как же иначе? — на лестничной площадке раздался шум, и девица помахала мне ручкой. — Я сгинула. Там Горбунов с Хоботом к вам жалуют. Оделись бы, господин чистодушный…
48
В дверь настойчиво постучали, а мне не хотелось открывать. Я приоткрыл дверь и обратил внимание, что рядом с Хоботом и Горбуновым стоит моя Катрин, это уж точно была она, только на ней был не хитон, а обыкновенный широкополый плащ фиолетового цвета. Зато Хобот был наряжен в белоснежную тогу с пурпурной каймой, на ногах были полуботинки также с красной каймой. Однако полуботинки были не настоящие, то есть отнюдь не древнеримского происхождения. Они сделаны были по типу римских, но кожа была поддельной, из синтетического кожзаменителя, и пряжки были не ручной работы, а какой-нибудь фабрики — "Красная заря" или «Буревестник». И я заметил по этому поводу:
— Однако конспирация у вас слабо поставлена.
— Dum spiro, spero, — ответил Хобот, который, когда я присмотрелся, был вовсе не Хобот, праховский противник и одно из главных лиц империи, это был действительно бывший вольноотпущенник Феликс Марк Антоний собственной персоной.
— Вам необходимо выслушать прокуратора в подлиннике, — сказал Горбунов. — Он вам скажет такое, чего никто не скажет. Он одобрил основное направление Референдума и сказал, что вселенские масштабы — это то, чего добивался Рим.
— Что он намерен мне сообщить? И знают ли о вашем посещении команды Прахова? — спросил я.
— Что вы, Степан Николаевич, — ответил Горбунов. — Вы ведете сложную политическую борьбу, а рассуждаете, как неграмотный зилот… Мы здесь строго конспиративно. Дадим вам полезную информацию, а дальше действуйте на ваше усмотрение. Прокуратор расскажет вам о борьбе партий и о роли процессов в политической борьбе…
— Да, да, — подтвердил прокуратор Феликс, присаживаясь на диван. — Когда я был рабом, мне часто приходилось убивать, а затем по приказанию моего господина хоронить и воздавать почести умершим от насильственной смерти пленникам. Были, конечно, и другие случаи, когда мне приходилось снимать с крестов пленников и наказывать смертью казнивших их. Всякий раз я познавал необходимость и смерти, и воздаяния хвалы умершим, потому что только таким образом укрепляется власть, без которой нет жизни, нет покоя, нет мира. Если бы я располагал временем и способностями, я бы написал несколько посланий будущим начальникам когорт, губернаторам провинций, полководцам, трибунам, консулам и, может быть, императорам, в которых изложил то, как надо создавать и хранить сильную власть. Заметьте, и Тиберий, и Калигула, и Клавдий, и наш владыка Нерон начинали с процессов, в ходе которых сносились головы тем аристократам, которые иронизировали над властью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172