Вагоны почти пусты.
Руиз к этому времени уже должен знать о билетах на самолеты, поезда и паром. Он поймет, что я пытаюсь отвлечь его внимание, но ему все равно придется все проверить.
Экспресс на Лондон отправляется со станции Лайм-стрит. Полицейские обыщут каждый вагон, но, надеюсь, не останутся в поезде. Через одну остановку будет Эдж-хилл, где в половине одиннадцатого я должен сесть на поезд в Манчестер. После полуночи я смогу появиться в другом, отправляющемся в Йорк. Мне еще три часа сидеть в плохо освещенной кассе, наблюдая за соревнованием уборщиков, кто сделает меньше работы, до того как Большой Северо-Восточный экспресс отправится в Лондон.
Я плачу за билет наличными и выбираю наиболее переполненный вагон. Пьяно пошатываясь, бреду по проходу, натыкаюсь на людей и бормочу извинения.
Только дети смотрят на пьяных. Взрослые отводят глаза, надеясь, что я пройду дальше и выберу другое место. Когда я засыпаю, привалившись к окну, весь вагон испускает тихий коллективный вздох.
7
В детстве я ездил на поезде только в школу и из школы. Тогда я учился в Чартерхаусе, где под запретом были сладости и жевательная резинка.
Иногда я думаю, что взрывчатка более безопасна для детей, чем резинка. Один из старшеклассников, Питер Клейвел, проглотил так много жвачки, что она забила его кишечник и врачам пришлось удалять блок через задний проход. Неудивительно, что после этого жвачка утратила свою популярность.
Напутственное слово моего отца всегда сводилось к короткой фразе: «Смотри, чтобы директор мне на тебя не жаловался». Когда Чарли пошла в школу, я дал слово, что буду другим отцом. Я усаживал ее перед собой и проводил с ней беседу, более подходящую для средней школы, а то и для университета. Джулиана не прекращала хихикать, уравновешивая мой наставительный тон.
– Не бойся математики. – Так я обычно заканчивал.
– Почему?
– Потому что многие девочки боятся чисел. И настраивают себя на то, что у них ничего не получится.
– Хорошо, – отвечала Чарли, не имея ни малейшего представления, о чем я говорю.
Интересно, увижу ли я, как она пойдет в среднюю школу? Несколько недель я переживал, что моя болезнь многого лишит меня. Теперь она поблекла и потеряла значение перед лицом последних событий.
Когда поезд прибывает на Кингс-кросс, я медленно иду из вагона в вагон, изучая платформу на предмет присутствия полиции. Я пристраиваюсь за пожилой леди, толкающей огромный чемодан. Когда мы подходим к заграждению, я предлагаю ей свою помощь, и она с благодарностью кивает. На контроле билетов я поворачиваюсь к ней.
– Где ваш билет, мамаша?
Не моргнув глазом, она протягивает мне его. Я отдаю оба билета контролеру и устало улыбаюсь ему.
– Как вы можете так рано выезжать? – спрашивает он.
– Никак к этому не привыкну, – отвечаю я, и он отдает мне корешок.
Прокладывая путь по переполненному залу, я останавливаюсь перед входом в магазинчик У.Х. Смита, где бок о бок лежат утренние газеты. «УБИЙЦА ПРИЗНАЕТСЯ: Я УБИЛ КЭТРИН!», – кричит заголовок в «Сан».
Передовица сообщает о подъеме процентных ставок и угрозе забастовки почтовых работников. История Кэтрин – моя история – в нижней части. Люди подходят ко мне и берут газеты. Никто не смотрит мне в глаза. Это Лондон, город, где жители ходят выпрямившись, с застывшим выражением лица, словно готовые встретить что угодно и избежать чего угодно. Ни во что не вмешивайся. Просто продолжай двигаться.
Подстроившись к ритму движения толпы, я иду через Ковент-Гарден, мимо ресторанов и дорогих бутиков. Дойдя до Стренда, поворачиваю налево и двигаюсь по Флит-стрит, пока не показывается готический фасад Олд-Бейли.
Здание суда стоит на этом месте уже почти пятьсот лет, и раньше, в Средневековье, здесь каждый понедельник по утрам проводились публичные казни.
Я занимаю позицию через дорогу, прислонившись к стене дома на улице, идущей к Темзе. Почти к каждой двери прикреплены медные таблички. Я периодически смотрю на часы, чтобы со стороны создавалось впечатление, будто я кого-то жду. Мужчины и женщины в черных костюмах и платьях скользят мимо меня, сжимая папки и пачки документов, перевязанные лентами.
В половине десятого прибывает первая журналистская бригада: оператор и звукооператор. Вскоре к ним присоединяются другие. Некоторые фотографы несут штативы и рамы. Репортеры кучкой толпятся на заднем плане, попивая кофе из пластиковых стаканчиков, обмениваясь сплетнями и слухами.
Около десяти я замечаю, как по моей стороне дороги едет черный кеб. Первым выходит Эдди Баррет, похожий на Денни Де Вито, только с волосами. За ним появляется Бобби, он почти на две головы выше, но снова как-то изловчился раздобыть костюм, который ему велик.
Оба стоят на расстоянии менее пятнадцати футов от меня. Я опускаю голову и дышу на руки. Карманы пальто Бобби набиты бумагой. После тепла кеба на холодной улице его очки запотевают. Он останавливается и протирает их. Его руки не дрожат. Водянисто-голубые глаза смотрят спокойно. Репортеры заметили Бобби и ждут его, нацелив фотоаппараты и изготовив камеры.
Я вижу, как голова Бобби поникает. Он слишком высок и не может спрятать лицо. Репортеры обстреливают его вопросами. Эдди Баррет кладет ему руку на плечо. Бобби отшатывается, словно ошпаренный. Телекамера смотрит ему прямо в лицо. Мелькают фотовспышки. Он этого не ожидал. У него нет плана.
Баррет пытается подтолкнуть его по каменным ступенькам в арку. Фотографы толпятся вокруг, и вдруг один из них пятится назад. Бобби стоит над ним с поднятым кулаком. Остальные хватают его за плечи, а Баррет, размахивая портфелем, как косой, расчищает дорогу. Последнее, что я вижу перед тем, как закрывается дверь, – это голова Бобби над толпой.
Я позволяю себе легкую улыбку, но не более. Я не могу позволить себе надеяться на многое. Рядом со мной витрина магазина подарков, забитая мармеладными Санта-Клаусами и красно-зеленым рождественским печеньем. У оленей на часах в темноте светятся носы. В отражении этого затемненного стекла я слежу за лестницей суда.
Представляю, что станет происходить внутри. Скамья для прессы будет забита, в зале останутся только стоячие места. Эдди любит работать на публику. Он потребует отложить заседание в связи с моим непрофессиональным поведением и заявит, что его клиенту было отказано в правосудии из-за моих злонамеренных обвинений. Придется назначить новое психологическое обследование, которое займет недели. И так далее, и тому подобное.
Всегда есть шанс, что судья откажет и вынесет приговор немедленно. Но, скорее всего, он примет предложение о переносе заседания и Бобби, еще более опасного, чем раньше, освободят.
Раскачиваясь на каблуках, я напоминаю себе правила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Руиз к этому времени уже должен знать о билетах на самолеты, поезда и паром. Он поймет, что я пытаюсь отвлечь его внимание, но ему все равно придется все проверить.
Экспресс на Лондон отправляется со станции Лайм-стрит. Полицейские обыщут каждый вагон, но, надеюсь, не останутся в поезде. Через одну остановку будет Эдж-хилл, где в половине одиннадцатого я должен сесть на поезд в Манчестер. После полуночи я смогу появиться в другом, отправляющемся в Йорк. Мне еще три часа сидеть в плохо освещенной кассе, наблюдая за соревнованием уборщиков, кто сделает меньше работы, до того как Большой Северо-Восточный экспресс отправится в Лондон.
Я плачу за билет наличными и выбираю наиболее переполненный вагон. Пьяно пошатываясь, бреду по проходу, натыкаюсь на людей и бормочу извинения.
Только дети смотрят на пьяных. Взрослые отводят глаза, надеясь, что я пройду дальше и выберу другое место. Когда я засыпаю, привалившись к окну, весь вагон испускает тихий коллективный вздох.
7
В детстве я ездил на поезде только в школу и из школы. Тогда я учился в Чартерхаусе, где под запретом были сладости и жевательная резинка.
Иногда я думаю, что взрывчатка более безопасна для детей, чем резинка. Один из старшеклассников, Питер Клейвел, проглотил так много жвачки, что она забила его кишечник и врачам пришлось удалять блок через задний проход. Неудивительно, что после этого жвачка утратила свою популярность.
Напутственное слово моего отца всегда сводилось к короткой фразе: «Смотри, чтобы директор мне на тебя не жаловался». Когда Чарли пошла в школу, я дал слово, что буду другим отцом. Я усаживал ее перед собой и проводил с ней беседу, более подходящую для средней школы, а то и для университета. Джулиана не прекращала хихикать, уравновешивая мой наставительный тон.
– Не бойся математики. – Так я обычно заканчивал.
– Почему?
– Потому что многие девочки боятся чисел. И настраивают себя на то, что у них ничего не получится.
– Хорошо, – отвечала Чарли, не имея ни малейшего представления, о чем я говорю.
Интересно, увижу ли я, как она пойдет в среднюю школу? Несколько недель я переживал, что моя болезнь многого лишит меня. Теперь она поблекла и потеряла значение перед лицом последних событий.
Когда поезд прибывает на Кингс-кросс, я медленно иду из вагона в вагон, изучая платформу на предмет присутствия полиции. Я пристраиваюсь за пожилой леди, толкающей огромный чемодан. Когда мы подходим к заграждению, я предлагаю ей свою помощь, и она с благодарностью кивает. На контроле билетов я поворачиваюсь к ней.
– Где ваш билет, мамаша?
Не моргнув глазом, она протягивает мне его. Я отдаю оба билета контролеру и устало улыбаюсь ему.
– Как вы можете так рано выезжать? – спрашивает он.
– Никак к этому не привыкну, – отвечаю я, и он отдает мне корешок.
Прокладывая путь по переполненному залу, я останавливаюсь перед входом в магазинчик У.Х. Смита, где бок о бок лежат утренние газеты. «УБИЙЦА ПРИЗНАЕТСЯ: Я УБИЛ КЭТРИН!», – кричит заголовок в «Сан».
Передовица сообщает о подъеме процентных ставок и угрозе забастовки почтовых работников. История Кэтрин – моя история – в нижней части. Люди подходят ко мне и берут газеты. Никто не смотрит мне в глаза. Это Лондон, город, где жители ходят выпрямившись, с застывшим выражением лица, словно готовые встретить что угодно и избежать чего угодно. Ни во что не вмешивайся. Просто продолжай двигаться.
Подстроившись к ритму движения толпы, я иду через Ковент-Гарден, мимо ресторанов и дорогих бутиков. Дойдя до Стренда, поворачиваю налево и двигаюсь по Флит-стрит, пока не показывается готический фасад Олд-Бейли.
Здание суда стоит на этом месте уже почти пятьсот лет, и раньше, в Средневековье, здесь каждый понедельник по утрам проводились публичные казни.
Я занимаю позицию через дорогу, прислонившись к стене дома на улице, идущей к Темзе. Почти к каждой двери прикреплены медные таблички. Я периодически смотрю на часы, чтобы со стороны создавалось впечатление, будто я кого-то жду. Мужчины и женщины в черных костюмах и платьях скользят мимо меня, сжимая папки и пачки документов, перевязанные лентами.
В половине десятого прибывает первая журналистская бригада: оператор и звукооператор. Вскоре к ним присоединяются другие. Некоторые фотографы несут штативы и рамы. Репортеры кучкой толпятся на заднем плане, попивая кофе из пластиковых стаканчиков, обмениваясь сплетнями и слухами.
Около десяти я замечаю, как по моей стороне дороги едет черный кеб. Первым выходит Эдди Баррет, похожий на Денни Де Вито, только с волосами. За ним появляется Бобби, он почти на две головы выше, но снова как-то изловчился раздобыть костюм, который ему велик.
Оба стоят на расстоянии менее пятнадцати футов от меня. Я опускаю голову и дышу на руки. Карманы пальто Бобби набиты бумагой. После тепла кеба на холодной улице его очки запотевают. Он останавливается и протирает их. Его руки не дрожат. Водянисто-голубые глаза смотрят спокойно. Репортеры заметили Бобби и ждут его, нацелив фотоаппараты и изготовив камеры.
Я вижу, как голова Бобби поникает. Он слишком высок и не может спрятать лицо. Репортеры обстреливают его вопросами. Эдди Баррет кладет ему руку на плечо. Бобби отшатывается, словно ошпаренный. Телекамера смотрит ему прямо в лицо. Мелькают фотовспышки. Он этого не ожидал. У него нет плана.
Баррет пытается подтолкнуть его по каменным ступенькам в арку. Фотографы толпятся вокруг, и вдруг один из них пятится назад. Бобби стоит над ним с поднятым кулаком. Остальные хватают его за плечи, а Баррет, размахивая портфелем, как косой, расчищает дорогу. Последнее, что я вижу перед тем, как закрывается дверь, – это голова Бобби над толпой.
Я позволяю себе легкую улыбку, но не более. Я не могу позволить себе надеяться на многое. Рядом со мной витрина магазина подарков, забитая мармеладными Санта-Клаусами и красно-зеленым рождественским печеньем. У оленей на часах в темноте светятся носы. В отражении этого затемненного стекла я слежу за лестницей суда.
Представляю, что станет происходить внутри. Скамья для прессы будет забита, в зале останутся только стоячие места. Эдди любит работать на публику. Он потребует отложить заседание в связи с моим непрофессиональным поведением и заявит, что его клиенту было отказано в правосудии из-за моих злонамеренных обвинений. Придется назначить новое психологическое обследование, которое займет недели. И так далее, и тому подобное.
Всегда есть шанс, что судья откажет и вынесет приговор немедленно. Но, скорее всего, он примет предложение о переносе заседания и Бобби, еще более опасного, чем раньше, освободят.
Раскачиваясь на каблуках, я напоминаю себе правила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92