Из самых глубин ее души вырвался протяжный стон.
– Ричард... Мне кажется, ребенок пошел... очень быстро... Позови доктора...
Она изогнулась и снова застонала от боли и нетерпения.
Через пятнадцать минут Ричард, облаченный в белую шапочку и белый халат, стоял в родильной палате, где пахло лекарствами и дезинфекцией. До боли сжав кулаки, он наблюдал, как Александра в крови и муках дает жизнь его родному сыну Трипу.
В руках у акушерки младенец сердито закричал. Женщина положила его Александре на живот. Счастливая, Александра повернула бледное, усталое лицо к мужу.
– Какой красивый, – слабо прошептала она. – Ричард... Это наш сын...
Ричард на шаг приблизился к ней. Сын. От счастья он терял рассудок.
– Какая ты молодец, Лекси. Малышка моя. Он чудесный.
Мальчуган умолк. Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами, сжимая крошечные розовые кулачки. Все его тело было уже настоящим, включая аккуратный и на удивление большой пенис. Ричард вздрогнул, как от толчка.
Отныне ребенок будет частью его жизни; он продолжит его род, не даст ему прерваться.
– Мистер Кокс, теперь я попрошу вас выйти. Вы сможете увидеть свою супругу через несколько минут.
Ричард жестом отстранил акушерку. От вида жены с ребенком у него по щекам потекли слезы. Он не стеснялся врачей, находившихся в палате. Его переполняли любовь, надежда и нежность, к которым примешивалось ощущение чуда.
Вечером Ричард пришел к Александре в палату. Она стояла у стеклянной стены и не отрываясь смотрела на ребенка, лежащего в крошечной детской. В палате повсюду стояли букеты роз и кашпо с весенними тюльпанами.
К этому времени Ричард уже осознал себя в новом качестве. Он немного поел, успокоился и опять надел непроницаемую маску, которая надежно скрывала его чувства при общении с внешним миром.
Они с Александрой поцеловались и долго стояли молча, прижавшись друг к другу. Александра, одетая в розовый атласный халат, выглядела отдохнувшей и совсем юной. Она вся лучилась от радости.
Потом они вместе разглядывали малыша и говорили те слова, которые всегда произносят родители новорожденного первенца. В его личике были заметны черты сходства и с отцом, и с матерью, а также с Джеем Уинтропом, от которого малыш унаследовал аккуратную форму ушей и высокий лоб.
Александра скоро устала. Ричард помог ей лечь в постель и укрыл легким одеялом.
– Я тебе кое-что принес, – сообщил он, стараясь не выдать волнения, и протянул ей антикварный перламутровый футляр.
– Какая прелестная вещица! – воскликнула Александра, разглядывая футляр.
– Действительно, милая безделушка, но это еще не сам подарок.
– Ты хочешь сказать, внутри что-то есть? О, Ричард... – Александра нащупала маленький золотой замочек, подняла крышку футляра и ахнула, не в силах вымолвить ни слова. На белом бархате лежало колье, созданное по эскизу Кеннета Лейна. Оно ослепительно играло и искрилось розовым при свете электрической лампы.
– Невероятно, – выдохнула Александра.
– Достань его из футляра.
– Не могу. У меня дрожат руки.
Ричард помог ей извлечь украшение из футляра. Бриллиантовая лента зазмеилась у них между пальцев. На любом приеме бриллиантам других женщин отныне суждено было меркнуть рядом с этим сверкающим великолепием. На него всегда будут устремлены восхищенные взоры. К нему надо будет подбирать неброские, гладкие платья.
– Изумительно, – прошептала Александра. – Бог мой, это произведение искусства. Настоящий шедевр. Это... У меня нет слов, Ричард. Я люблю тебя.
– Надень его. Разреши, я помогу.
Он заранее продумал, что скажет ей в эту минуту, и заговорил охрипшим от волнения голосом:
– Александра, дорогая, здесь пятьдесят крупных бриллиантов: столько счастливых лет я хочу прожить с тобой рядом. Сто восемь камней размером поменьше обозначают те черты, которые я в тебе люблю, но это лишь малая толика: всего, что я в тебе люблю, перечесть невозможно.
Александра, не стыдясь своих слез, потянулась к Ричарду и обняла его. Ричард начал покрывать поцелуями ее шею. Он коснулся губами каждой из пяти бриллиантовых роз и согрел их своим дыханием.
– Ты мое сердце, дорогая. Ты – смысл моей жизни.
* * *
Как всегда, в Лос-Анджелесе стояла солнечная погода. Живая изгородь из тропического кустарника звенела от щебета птиц. Дэррил Бойер снимала в Беверли-Хиллз особняк, выстроенный в испанском стиле. За это удовольствие приходилось выкладывать по десять тысяч в месяц. Прошлой ночью она забыла задернуть шторы, и сейчас солнце нещадно било в глаза.
На ночном столике у кровати стояла пустая бутылка от водки «Абсолют», а рядом – графин апельсинового сока. У Дэррил раскалывалась голова. В последнее время она старалась себя ограничивать, но вчера у нее был повод напиться.
Ее сняли с роли в «Кэньон-Драйв». По словам Берни Эдлера, ее импресарио и поверенного в делах, причина заключалась в том, что «она осложняет съемочный процесс».
Они обедали в гриль-баре «Муссо энд Фрэнк».
– Дэррил, детка, как же можно рубить сук, на котором сидишь? – мягко выговаривал ей Берни.
Дэррил оттолкнула тарелку. Салат не шел в горло. Она как-никак звезда, не хуже Линды Грей или Джоан Коллинз.
– Они сказали, – продолжал Берни, – что разрывают контракт и согласны выплачивать неустойку. Считают, что лучше пойти на издержки, чем мириться с твоими выкрутасами. Я боролся за тебя как мог, Дэррил. Топал ногами, угрожал, стучал кулаком, даже пару раз припечатал их крепким словцом. Но это не возымело действия.
– Не возымело действия? – переспросила Дэррил, не веря своим ушам.
– Бэби, они говорят, что ты прикладываешься к бутылке прямо на съемочной площадке да еще орешь на технический персонал. Сцены с твоим участием приходится переснимать по двадцать раз. Ты вечно опаздываешь, а однажды вообще не явилась на студию и сорвала съемочный день. Дэррил, у них на тебя накопился целый кондуит. Если хочешь, могу показать.
Она жестом остановила его.
– В тот день я себя отвратительно чувствовала.
– Ну и что? Могла бы принять таблетку. Кроме всего прочего, ты беспрестанно грызешься с другими актрисами, хотя бы с той же Джеттой Мишо.
– Потому что она стерва, – проворчала Дэррил.
– Да кому какое дело? Ты отдаешь себе отчет в том, что произошло? У тебя был контракт на пять миллионов – и он полетел псу под хвост. Теперь все студии будут от тебя шарахаться, как от чумы. Тебе не предложат даже открывать буквы в телевикторине.
Она испепелила Берни взглядом, не решаясь повысить голос: из-за соседних столиков на нее глазели туристы.
– Но это не все, – неловко добавил Берни.
– Ну, что там еще?
– Они говорят, что твой возраст дает себя знать – на экране.
– Что? – Пальцы Дэррил судорожно заскользили по шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
– Ричард... Мне кажется, ребенок пошел... очень быстро... Позови доктора...
Она изогнулась и снова застонала от боли и нетерпения.
Через пятнадцать минут Ричард, облаченный в белую шапочку и белый халат, стоял в родильной палате, где пахло лекарствами и дезинфекцией. До боли сжав кулаки, он наблюдал, как Александра в крови и муках дает жизнь его родному сыну Трипу.
В руках у акушерки младенец сердито закричал. Женщина положила его Александре на живот. Счастливая, Александра повернула бледное, усталое лицо к мужу.
– Какой красивый, – слабо прошептала она. – Ричард... Это наш сын...
Ричард на шаг приблизился к ней. Сын. От счастья он терял рассудок.
– Какая ты молодец, Лекси. Малышка моя. Он чудесный.
Мальчуган умолк. Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами, сжимая крошечные розовые кулачки. Все его тело было уже настоящим, включая аккуратный и на удивление большой пенис. Ричард вздрогнул, как от толчка.
Отныне ребенок будет частью его жизни; он продолжит его род, не даст ему прерваться.
– Мистер Кокс, теперь я попрошу вас выйти. Вы сможете увидеть свою супругу через несколько минут.
Ричард жестом отстранил акушерку. От вида жены с ребенком у него по щекам потекли слезы. Он не стеснялся врачей, находившихся в палате. Его переполняли любовь, надежда и нежность, к которым примешивалось ощущение чуда.
Вечером Ричард пришел к Александре в палату. Она стояла у стеклянной стены и не отрываясь смотрела на ребенка, лежащего в крошечной детской. В палате повсюду стояли букеты роз и кашпо с весенними тюльпанами.
К этому времени Ричард уже осознал себя в новом качестве. Он немного поел, успокоился и опять надел непроницаемую маску, которая надежно скрывала его чувства при общении с внешним миром.
Они с Александрой поцеловались и долго стояли молча, прижавшись друг к другу. Александра, одетая в розовый атласный халат, выглядела отдохнувшей и совсем юной. Она вся лучилась от радости.
Потом они вместе разглядывали малыша и говорили те слова, которые всегда произносят родители новорожденного первенца. В его личике были заметны черты сходства и с отцом, и с матерью, а также с Джеем Уинтропом, от которого малыш унаследовал аккуратную форму ушей и высокий лоб.
Александра скоро устала. Ричард помог ей лечь в постель и укрыл легким одеялом.
– Я тебе кое-что принес, – сообщил он, стараясь не выдать волнения, и протянул ей антикварный перламутровый футляр.
– Какая прелестная вещица! – воскликнула Александра, разглядывая футляр.
– Действительно, милая безделушка, но это еще не сам подарок.
– Ты хочешь сказать, внутри что-то есть? О, Ричард... – Александра нащупала маленький золотой замочек, подняла крышку футляра и ахнула, не в силах вымолвить ни слова. На белом бархате лежало колье, созданное по эскизу Кеннета Лейна. Оно ослепительно играло и искрилось розовым при свете электрической лампы.
– Невероятно, – выдохнула Александра.
– Достань его из футляра.
– Не могу. У меня дрожат руки.
Ричард помог ей извлечь украшение из футляра. Бриллиантовая лента зазмеилась у них между пальцев. На любом приеме бриллиантам других женщин отныне суждено было меркнуть рядом с этим сверкающим великолепием. На него всегда будут устремлены восхищенные взоры. К нему надо будет подбирать неброские, гладкие платья.
– Изумительно, – прошептала Александра. – Бог мой, это произведение искусства. Настоящий шедевр. Это... У меня нет слов, Ричард. Я люблю тебя.
– Надень его. Разреши, я помогу.
Он заранее продумал, что скажет ей в эту минуту, и заговорил охрипшим от волнения голосом:
– Александра, дорогая, здесь пятьдесят крупных бриллиантов: столько счастливых лет я хочу прожить с тобой рядом. Сто восемь камней размером поменьше обозначают те черты, которые я в тебе люблю, но это лишь малая толика: всего, что я в тебе люблю, перечесть невозможно.
Александра, не стыдясь своих слез, потянулась к Ричарду и обняла его. Ричард начал покрывать поцелуями ее шею. Он коснулся губами каждой из пяти бриллиантовых роз и согрел их своим дыханием.
– Ты мое сердце, дорогая. Ты – смысл моей жизни.
* * *
Как всегда, в Лос-Анджелесе стояла солнечная погода. Живая изгородь из тропического кустарника звенела от щебета птиц. Дэррил Бойер снимала в Беверли-Хиллз особняк, выстроенный в испанском стиле. За это удовольствие приходилось выкладывать по десять тысяч в месяц. Прошлой ночью она забыла задернуть шторы, и сейчас солнце нещадно било в глаза.
На ночном столике у кровати стояла пустая бутылка от водки «Абсолют», а рядом – графин апельсинового сока. У Дэррил раскалывалась голова. В последнее время она старалась себя ограничивать, но вчера у нее был повод напиться.
Ее сняли с роли в «Кэньон-Драйв». По словам Берни Эдлера, ее импресарио и поверенного в делах, причина заключалась в том, что «она осложняет съемочный процесс».
Они обедали в гриль-баре «Муссо энд Фрэнк».
– Дэррил, детка, как же можно рубить сук, на котором сидишь? – мягко выговаривал ей Берни.
Дэррил оттолкнула тарелку. Салат не шел в горло. Она как-никак звезда, не хуже Линды Грей или Джоан Коллинз.
– Они сказали, – продолжал Берни, – что разрывают контракт и согласны выплачивать неустойку. Считают, что лучше пойти на издержки, чем мириться с твоими выкрутасами. Я боролся за тебя как мог, Дэррил. Топал ногами, угрожал, стучал кулаком, даже пару раз припечатал их крепким словцом. Но это не возымело действия.
– Не возымело действия? – переспросила Дэррил, не веря своим ушам.
– Бэби, они говорят, что ты прикладываешься к бутылке прямо на съемочной площадке да еще орешь на технический персонал. Сцены с твоим участием приходится переснимать по двадцать раз. Ты вечно опаздываешь, а однажды вообще не явилась на студию и сорвала съемочный день. Дэррил, у них на тебя накопился целый кондуит. Если хочешь, могу показать.
Она жестом остановила его.
– В тот день я себя отвратительно чувствовала.
– Ну и что? Могла бы принять таблетку. Кроме всего прочего, ты беспрестанно грызешься с другими актрисами, хотя бы с той же Джеттой Мишо.
– Потому что она стерва, – проворчала Дэррил.
– Да кому какое дело? Ты отдаешь себе отчет в том, что произошло? У тебя был контракт на пять миллионов – и он полетел псу под хвост. Теперь все студии будут от тебя шарахаться, как от чумы. Тебе не предложат даже открывать буквы в телевикторине.
Она испепелила Берни взглядом, не решаясь повысить голос: из-за соседних столиков на нее глазели туристы.
– Но это не все, – неловко добавил Берни.
– Ну, что там еще?
– Они говорят, что твой возраст дает себя знать – на экране.
– Что? – Пальцы Дэррил судорожно заскользили по шее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129