! – шипит он, наклоняясь ко мне.
– Н-ничего… – нетвердо бормочу я.
Несколько мгновений мистер Миллер колеблется, решая, размозжить мне голову сейчас или лучше пожаловаться моему отцу. Или разделаться со мной еще каким-нибудь хитрым способом.
– То-то же, сопляк чертов! – рявкает он и трясет кулаком у меня перед носом. Потом мистер Миллер поворачивается к жене: – Давай сюда деньги, мать твою, я иду в долбаный «Рейнджере». Да шевелись ты, шлюха гребаная!
Он хватает фунтовую бумажку и выбегает вон, громко хлопнув дверью, а миссис Миллер поднимает ножницы и продолжает стрижку. Несколько раз она расчесывает мне волосы, ровняет их сзади и… Кажется, все. Уф!
– Ну вот, готово, парень, – говорит она.
– Спасибо.
Миссис Миллер прячет в карман халата расческу и ножницы. Она улыбается, но я понимаю, что миссис Миллер готова расплакаться: она как-то подозрительно шмыгает носом и трогает глаз отворотом халата.
– Вы в порядке? – спрашиваю я с тревогой.
Она глядит на меня и улыбается еще раз. Ее губы чуть приоткрываются – при свете голой лампочки они кажутся сочно-красными и влажными. Медленно подняв руку, миссис Миллер прикасается к моей щеке. Ее пальцы так холодны, что кажется, будто она давно умерла.
– Ты добрый мальчик, Майкл, – говорит она и, отняв руку, развязывает и снимает посудное полотенце. Состриженные волосы она просто стряхивает, и они сыплются на пол, кружась, как маленькие вертолетики.
– Большое спасибо, миссис Миллер, – говорю я.
– Не за что. Увидимся через месяц, – отвечает она, потом берет меня за руку и ведет к входной двери.
Уже на самом крыльце она вдруг ерошит мне волосы, и я невольно останавливаюсь.
Миссис Миллер снова прикасается к моей щеке, улыбается, потом поворачивается и тихо закрывает за собой дверь.
На улице горит заря. Золотисто-белое свечение так ярко, что вдалеке можно разобрать очертания горы Ноках.
– Лысый, лысый! Скинхед! – кричит мне Дэви Куинн, и я гонюсь за ним до самого кладбища.
Потом мы оказываемся на нашей улице и присоединяемся к игре в футбол, которую затеяли наши друзья. Мы играем в разных командах. Команда Дэви побеждает, но мне удается забить гол, поэтому в целом все складывается достаточно удачно.
Ближе к ночи, когда становится по-настоящему холодно, я отправляюсь искать Пи-Джея и нахожу его в сарае. Мы сидим там при свете парафиновой лампы и рассказываем друг другу страшные истории, в которых непременно фигурирует мистер Миллер. Мы счастливы. Стрижка осталась позади, завтра – Рождество, и мы поедем в гости к бабуле, где нас ждут подарки, которые она купила на свою небольшую пенсию. Приготовила она и праздничный ужин: индейку, картофель, торт со взбитыми сливками и фруктами и пропитанные вином и кремом бисквиты.
Наконец мы замолкаем и просто сидим и молчим. Нам давно пора в постель, но мама пошла к соседям и теперь, наверное, курит и треплется с миссис Паркинсон.
– Знаешь, – говорит вдруг Пи-Джей, – я просил бабулю подарить мне на это Рождество картонную «Звезду Смерти»…
– Ну и что?
– Мне кажется, ни к чему мне она теперь. Мне что-то разонравились все эти «Звездные войны» и прочая дребедень.
– Правда?
– Правда.
– А как насчет «экшнменов»?
– И «экшнмены» мне тоже разонравились, так что можешь их забрать.
– Ты это серьезно?
– Угу.
Я пристально смотрю на него:
– Что это на тебя нашло, Пи-Джей?
Он пожимает плечами:
– Не знаю.
Потом, лежа в прохладных простынях на верхней койке, я долго размышляю об этом и о многих других вещах, но в конце концов все они куда-то исчезают, и остается только одна мысль. Я спасу ее. Обязательно спасу, пусть даже не сразу, через несколько лет. Стану чуть постарше и спасу. Я войду к ним в дом, дам ему в челюсть и заберу ее. Мы уедем далеко-далеко за море – в Англию, в Америку или в какое-нибудь другое место, где будет светить солнце, где небо всегда будет голубое, где не будет солдат и боевых дружин, противопехотных мин и жестокости. Но с другой стороны…
Да, это было той самой ночью.
Было уже совсем поздно, когда вернулся папа. Он был сильно под газом и во всю глотку орал песни. Послышался разговор на повышенных тонах. Что-то падало. Что-то с треском ломалось.
Потом мама сказала:
– Только через мой труп.
А папа ответил:
– Тебя не спрашивают. Это мужские дела, и ты в них не лезь.
А мама, которая никогда не упускала случая подлить масла в огонь, спросила, какое отношение к мужским делам может иметь он.
Тогда папа сказал, что лучше бы ей на хрен заткнуться, если она не хочет неприятностей на свою тупую башку.
А мама сказала что-то такое, чего я не слышал, но это, несомненно, были насмешливые и злые слова, потому что папа не нашелся что ей ответить. На несколько мгновений воцарилась тишина, потом что-то со страшным грохотом разлетелось вдребезги, и мама крикнула, что это был свадебный подарок. Звонкий удар. Сдавленное рыданье.
Я знал, что Пи-Джей давно натянул на голову подушку, но я все слышал.
Я все слышал.
Шел 1982 год. Всего год прошел после голодных забастовок, и напряженность в обществе достигла наивысшей точки. Я, во всяком случае, не помню, чтобы нечто подобное имело место раньше или позже. Мятежи в Белфасте стали таким же обычным явлением, как снег у Джойса. Каждую ночь происходили взрывы и поджоги; полиция тратила уйму сил, разводя протестантов и католиков, так что дело обходилось без жертв. Впрочем, в нашем северном пригороде они могли несколько расслабиться. У нас было намного спокойнее, чем в самом городе, хотя ситуация и оставалась нестабильной. Совсем как молоко на плите – стоит повернуть регулятор конфорки хотя бы на одно деление, чтобы оно убежало и начало подгорать. Спровоцировать катастрофу мог любой пустяк или, если на то пошло, любой человек.
И неприятности не заставили себя ждать.
Мистер Миллер вбил себе в голову, что он – не чета другим. На самом деле он наверняка был заурядным членом боевого звена, мелкой сошкой, но нам, мальчишкам, он казался донельзя крутым. И себе, как видно, тоже. Как бы там ни было, он вообразил себя героем и начал совершать необдуманные поступки, и впоследствии, когда все полетело к чертям, я часто думал, что в этом есть и моя вина. В детстве многим кажется, что мир вращается исключительно вокруг них. Я, например, был почти уверен, что когда я выхожу из комнаты, оставшиеся в ней люди застывают, словно кто-то нажал «паузу» на видеомагнитофоне, и оживают вновь только с моим появлением.
Прозрение наступило для меня, Пи-Джея, папы и мамы за тринадцать дней до Крещения.
Вне себя от ярости и жажды головоломных подвигов, мистер Миллер отправился в «Рейнджере клуб» с маминой фунтовой бумажкой в кармане. Там он вдохновенно говорил о больших делах и, называя остальных жалкими трусами, призывал их сделать что-то такое, что показало бы – они готовы помочь полиции и другим силам закона и порядка не только на словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
– Н-ничего… – нетвердо бормочу я.
Несколько мгновений мистер Миллер колеблется, решая, размозжить мне голову сейчас или лучше пожаловаться моему отцу. Или разделаться со мной еще каким-нибудь хитрым способом.
– То-то же, сопляк чертов! – рявкает он и трясет кулаком у меня перед носом. Потом мистер Миллер поворачивается к жене: – Давай сюда деньги, мать твою, я иду в долбаный «Рейнджере». Да шевелись ты, шлюха гребаная!
Он хватает фунтовую бумажку и выбегает вон, громко хлопнув дверью, а миссис Миллер поднимает ножницы и продолжает стрижку. Несколько раз она расчесывает мне волосы, ровняет их сзади и… Кажется, все. Уф!
– Ну вот, готово, парень, – говорит она.
– Спасибо.
Миссис Миллер прячет в карман халата расческу и ножницы. Она улыбается, но я понимаю, что миссис Миллер готова расплакаться: она как-то подозрительно шмыгает носом и трогает глаз отворотом халата.
– Вы в порядке? – спрашиваю я с тревогой.
Она глядит на меня и улыбается еще раз. Ее губы чуть приоткрываются – при свете голой лампочки они кажутся сочно-красными и влажными. Медленно подняв руку, миссис Миллер прикасается к моей щеке. Ее пальцы так холодны, что кажется, будто она давно умерла.
– Ты добрый мальчик, Майкл, – говорит она и, отняв руку, развязывает и снимает посудное полотенце. Состриженные волосы она просто стряхивает, и они сыплются на пол, кружась, как маленькие вертолетики.
– Большое спасибо, миссис Миллер, – говорю я.
– Не за что. Увидимся через месяц, – отвечает она, потом берет меня за руку и ведет к входной двери.
Уже на самом крыльце она вдруг ерошит мне волосы, и я невольно останавливаюсь.
Миссис Миллер снова прикасается к моей щеке, улыбается, потом поворачивается и тихо закрывает за собой дверь.
На улице горит заря. Золотисто-белое свечение так ярко, что вдалеке можно разобрать очертания горы Ноках.
– Лысый, лысый! Скинхед! – кричит мне Дэви Куинн, и я гонюсь за ним до самого кладбища.
Потом мы оказываемся на нашей улице и присоединяемся к игре в футбол, которую затеяли наши друзья. Мы играем в разных командах. Команда Дэви побеждает, но мне удается забить гол, поэтому в целом все складывается достаточно удачно.
Ближе к ночи, когда становится по-настоящему холодно, я отправляюсь искать Пи-Джея и нахожу его в сарае. Мы сидим там при свете парафиновой лампы и рассказываем друг другу страшные истории, в которых непременно фигурирует мистер Миллер. Мы счастливы. Стрижка осталась позади, завтра – Рождество, и мы поедем в гости к бабуле, где нас ждут подарки, которые она купила на свою небольшую пенсию. Приготовила она и праздничный ужин: индейку, картофель, торт со взбитыми сливками и фруктами и пропитанные вином и кремом бисквиты.
Наконец мы замолкаем и просто сидим и молчим. Нам давно пора в постель, но мама пошла к соседям и теперь, наверное, курит и треплется с миссис Паркинсон.
– Знаешь, – говорит вдруг Пи-Джей, – я просил бабулю подарить мне на это Рождество картонную «Звезду Смерти»…
– Ну и что?
– Мне кажется, ни к чему мне она теперь. Мне что-то разонравились все эти «Звездные войны» и прочая дребедень.
– Правда?
– Правда.
– А как насчет «экшнменов»?
– И «экшнмены» мне тоже разонравились, так что можешь их забрать.
– Ты это серьезно?
– Угу.
Я пристально смотрю на него:
– Что это на тебя нашло, Пи-Джей?
Он пожимает плечами:
– Не знаю.
Потом, лежа в прохладных простынях на верхней койке, я долго размышляю об этом и о многих других вещах, но в конце концов все они куда-то исчезают, и остается только одна мысль. Я спасу ее. Обязательно спасу, пусть даже не сразу, через несколько лет. Стану чуть постарше и спасу. Я войду к ним в дом, дам ему в челюсть и заберу ее. Мы уедем далеко-далеко за море – в Англию, в Америку или в какое-нибудь другое место, где будет светить солнце, где небо всегда будет голубое, где не будет солдат и боевых дружин, противопехотных мин и жестокости. Но с другой стороны…
Да, это было той самой ночью.
Было уже совсем поздно, когда вернулся папа. Он был сильно под газом и во всю глотку орал песни. Послышался разговор на повышенных тонах. Что-то падало. Что-то с треском ломалось.
Потом мама сказала:
– Только через мой труп.
А папа ответил:
– Тебя не спрашивают. Это мужские дела, и ты в них не лезь.
А мама, которая никогда не упускала случая подлить масла в огонь, спросила, какое отношение к мужским делам может иметь он.
Тогда папа сказал, что лучше бы ей на хрен заткнуться, если она не хочет неприятностей на свою тупую башку.
А мама сказала что-то такое, чего я не слышал, но это, несомненно, были насмешливые и злые слова, потому что папа не нашелся что ей ответить. На несколько мгновений воцарилась тишина, потом что-то со страшным грохотом разлетелось вдребезги, и мама крикнула, что это был свадебный подарок. Звонкий удар. Сдавленное рыданье.
Я знал, что Пи-Джей давно натянул на голову подушку, но я все слышал.
Я все слышал.
Шел 1982 год. Всего год прошел после голодных забастовок, и напряженность в обществе достигла наивысшей точки. Я, во всяком случае, не помню, чтобы нечто подобное имело место раньше или позже. Мятежи в Белфасте стали таким же обычным явлением, как снег у Джойса. Каждую ночь происходили взрывы и поджоги; полиция тратила уйму сил, разводя протестантов и католиков, так что дело обходилось без жертв. Впрочем, в нашем северном пригороде они могли несколько расслабиться. У нас было намного спокойнее, чем в самом городе, хотя ситуация и оставалась нестабильной. Совсем как молоко на плите – стоит повернуть регулятор конфорки хотя бы на одно деление, чтобы оно убежало и начало подгорать. Спровоцировать катастрофу мог любой пустяк или, если на то пошло, любой человек.
И неприятности не заставили себя ждать.
Мистер Миллер вбил себе в голову, что он – не чета другим. На самом деле он наверняка был заурядным членом боевого звена, мелкой сошкой, но нам, мальчишкам, он казался донельзя крутым. И себе, как видно, тоже. Как бы там ни было, он вообразил себя героем и начал совершать необдуманные поступки, и впоследствии, когда все полетело к чертям, я часто думал, что в этом есть и моя вина. В детстве многим кажется, что мир вращается исключительно вокруг них. Я, например, был почти уверен, что когда я выхожу из комнаты, оставшиеся в ней люди застывают, словно кто-то нажал «паузу» на видеомагнитофоне, и оживают вновь только с моим появлением.
Прозрение наступило для меня, Пи-Джея, папы и мамы за тринадцать дней до Крещения.
Вне себя от ярости и жажды головоломных подвигов, мистер Миллер отправился в «Рейнджере клуб» с маминой фунтовой бумажкой в кармане. Там он вдохновенно говорил о больших делах и, называя остальных жалкими трусами, призывал их сделать что-то такое, что показало бы – они готовы помочь полиции и другим силам закона и порядка не только на словах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120