Алексей высадил его возле многоквартирного дома на окраине Милана. В гости Августо его не пригласил.
Зато молодому человеку удалось подружиться с одним из начальников цехов, плотным мужчиной средних лет по имени Эмилио. Августо работал в цехе у Эмилио, и как-то за пивом Алексей спросил своего нового знакомого про сицилийца.
Начальник цеха пожал плечами:
– Южанам здесь приходится несладко. Они выросли в деревне, чувствуют себя здесь чужими. Живут по четверо в одной комнате, чтобы экономить деньги. Иногда спят по очереди в одной и той же постели: один в ночной смене, другой отдыхает.
– Понятно, – вздохнул Алексей.
Когда подходил к концу второй месяц его стажировки, Алексей почувствовал, что больше не выдержит. Он яростно накинулся на Джанджакомо:
– Это бесчеловечно! Возмутительно!
– Что возмутительно?
– То, как ты обращаешься с рабочими.
– А как я обращаюсь с рабочими? – удивился Джанджакомо. – Что-нибудь не в порядке?
– Один из них сегодня заснул у конвейера, и ему срезали зарплату.
– Правильно, пускай спит дома, – сдержанно прокомментировал Джисмонди-старший.
– Дома? А ты знаешь, в каких условиях живут эти люди? Вчетвером в одной комнате. Это, по-твоему, человеческая жизнь? Работа у них адская – одно и то же телодвижение с утра до вечера. Никакого разнообразия, никаких разговоров, ни малейшего удовлетворения от труда. Лишь эксплуатация да жалкая зарплата.
– Обычная студенческая трескотня, – отмахнулся Джанджакомо. – Мои рабочие получают вполне приличную зарплату. Все правила техники безопасности соблюдаются. Я построил им новую столовую. Люди в очередь встают, когда на каком-нибудь предприятии концерна «Джисмонди» появляются вакансии! – Джанджакомо немного помолчал. – Алексей, как ты не понимаешь. Если человек уснул возле конвейера, он ставит под угрозу жизнь тех, кто работает рядом с ним. Урезание зарплаты – предостережение и ему, и остальным.
Джисмонди-старший говорил с непривычной для него терпеливостью.
Зато Алексей пылал гневом.
– Ты посмотри, как мы с тобой живем. В этом доме двадцать комнат. Половиной из них мы никогда не пользуемся. И сравни этот дворец с их халупами. Это неправильно, несправедливо!
– Ну вот мы уже и до революции дошли. Разделим прибыль пополам, так? Поделим все поровну, как в Советском Союзе, да? Каждому по своему куску нищеты. Ты этого хочешь? Я тебе вот что скажу. – Джанджакомо опять разгорячился. – Русские отдали бы все на свете, чтобы их заводы работали так же хорошо, как мои.
– Русские тут ни при чем! – огрызнулся Алексей. Всякое упоминание о Советском Союзе он воспринимал болезненно. – Мы говорим об Италии и об эксплуатации итальянских рабочих.
– Снова здоро?во, – обреченно вздохнул Джанджакомо.
Осенью, когда возобновились занятия в университете, Алексей с удвоенной энергией занялся политикой. Ему казалось, что теперь он обладает достаточным запасом опыта и знаний, может участвовать в дискуссиях и спорах на равных. Многим из его друзей казалось, что у студентов и рабочих общие интересы. И те, и другие были жертвой режима, навязывавшего им свои условия. Ни у рабочих, ни у студентов не было права на самоуправление, на протест. Роднило две эти социальные группы и то, что студенты в не меньшей степени, чем рабочие, были преемниками великой революционной традиции. Стоит им соединить усилия, и они перевернут весь мир! Они сбросят прогнивший режим, построят новое общество, где будет царствовать справедливость. И начинать нужно прямо сегодня, здесь, с университетских аудиторий. Было особое наслаждение в том, чтобы устроить обструкцию преподавателю за смертельно скучную лекцию, сорвать идиотские экзамены, опротестовать полученные оценки, устроить сидячую забастовку в аудитории или на университетском стадионе. В этих действиях был смысл, была цель – как и в том, чтобы исследовать условия труда рабочих, устраивать демонстрации и стычки с фашистами и полицией.
В воздухе веяло надеждой и возбуждением. Это настроение волной перекатывалось с континента на континент. В Америке, Германии, Франции, Англии разворачивался гигантский фестиваль общей надежды. Студенты протестовали против войны во Вьетнаме, боролись за гражданские права. Осенью 1967 года миланские студенты захватили здание университета. В Турине студенты основали свободный университет, где учились тому, чему хотели. Все это сопровождалось маршами протеста, уличными представлениями, песнями, танцами.
Но в марте следующего года положение обострилось. Римская полиция вытеснила студентов из здания филологического факультета, преградила доступ к аудиториям. Студенты решили взять реванш. Две тысячи молодых людей – среди них был и Алексей Джисмонди – бросились на штурм. Алексей был вооружен не только тухлыми яйцами и помидорами, но и фотоаппаратом «лейка», с помощью которого он надеялся запечатлеть исторический момент.
И тут произошло неожиданное. Полиция, не дожидаясь подхода демонстрантов, первая нанесла удар: полицейские джипы врезались в толпу, полетели гранаты со слезоточивым газом.
Завыли сирены, начался всеобщий бедлам. Алексей метался среди толпы, бросал в полицейских свои жалкие метательные снаряды – эх, надо было захватить что-нибудь поосновательней. Сквозь клубы удушливого дыма он увидел, как упала раненая девушка, обливаясь кровью. Ее лицо было как две капли воды похоже на лицо Франчески – тот же высокий, чистый лоб, алые губы, волосы цвета воронова крыла. Нежное, прекрасное лицо. Алексей бросился ей на помощь, но его отшвырнули в сторону. Тогда он схватил камень и бросил в ближайшего полицейского. Камни полетели со всех сторон. Студенты давали отпор – дрались скамейками, досками. Это был единый порыв гнева и протеста.
Несколько часов спустя Алексей, избитый и окровавленный, сидел в переполненной камере. Среди арестованных преобладало боевое, вызывающее настроение. Студенты были горды собой – они не убежали от полиции, а затеяли с ней бой. Но бой оказался неравным, и вот они за решеткой. И от этого некоторые скисли.
Сам Алексей был настроен мрачно и задумчиво. Вспышка насилия и кровь потрясли его. Он все не мог забыть ту девушку, похожую на Франческу. Она лежала на земле, под ногами бегущих. Нет, это не могла быть Франческа – та в монастыре, в Агридженто. Тоже темница, но не такая, как здесь. Алексей поежился, отошел к стене. С товарищами по камере он не разговаривал.
На следующий день Джанджакомо внес за него залог, и Алексея выпустили. У выхода из полицейского участка собрались журналисты. Щелкали затворы, вспыхивали блицы, бесцеремонные руки совали микрофоны прямо в лицо обоим Джисмонди.
Джанджакомо растолкал репортеров и усадил Алексея в автомобиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Зато молодому человеку удалось подружиться с одним из начальников цехов, плотным мужчиной средних лет по имени Эмилио. Августо работал в цехе у Эмилио, и как-то за пивом Алексей спросил своего нового знакомого про сицилийца.
Начальник цеха пожал плечами:
– Южанам здесь приходится несладко. Они выросли в деревне, чувствуют себя здесь чужими. Живут по четверо в одной комнате, чтобы экономить деньги. Иногда спят по очереди в одной и той же постели: один в ночной смене, другой отдыхает.
– Понятно, – вздохнул Алексей.
Когда подходил к концу второй месяц его стажировки, Алексей почувствовал, что больше не выдержит. Он яростно накинулся на Джанджакомо:
– Это бесчеловечно! Возмутительно!
– Что возмутительно?
– То, как ты обращаешься с рабочими.
– А как я обращаюсь с рабочими? – удивился Джанджакомо. – Что-нибудь не в порядке?
– Один из них сегодня заснул у конвейера, и ему срезали зарплату.
– Правильно, пускай спит дома, – сдержанно прокомментировал Джисмонди-старший.
– Дома? А ты знаешь, в каких условиях живут эти люди? Вчетвером в одной комнате. Это, по-твоему, человеческая жизнь? Работа у них адская – одно и то же телодвижение с утра до вечера. Никакого разнообразия, никаких разговоров, ни малейшего удовлетворения от труда. Лишь эксплуатация да жалкая зарплата.
– Обычная студенческая трескотня, – отмахнулся Джанджакомо. – Мои рабочие получают вполне приличную зарплату. Все правила техники безопасности соблюдаются. Я построил им новую столовую. Люди в очередь встают, когда на каком-нибудь предприятии концерна «Джисмонди» появляются вакансии! – Джанджакомо немного помолчал. – Алексей, как ты не понимаешь. Если человек уснул возле конвейера, он ставит под угрозу жизнь тех, кто работает рядом с ним. Урезание зарплаты – предостережение и ему, и остальным.
Джисмонди-старший говорил с непривычной для него терпеливостью.
Зато Алексей пылал гневом.
– Ты посмотри, как мы с тобой живем. В этом доме двадцать комнат. Половиной из них мы никогда не пользуемся. И сравни этот дворец с их халупами. Это неправильно, несправедливо!
– Ну вот мы уже и до революции дошли. Разделим прибыль пополам, так? Поделим все поровну, как в Советском Союзе, да? Каждому по своему куску нищеты. Ты этого хочешь? Я тебе вот что скажу. – Джанджакомо опять разгорячился. – Русские отдали бы все на свете, чтобы их заводы работали так же хорошо, как мои.
– Русские тут ни при чем! – огрызнулся Алексей. Всякое упоминание о Советском Союзе он воспринимал болезненно. – Мы говорим об Италии и об эксплуатации итальянских рабочих.
– Снова здоро?во, – обреченно вздохнул Джанджакомо.
Осенью, когда возобновились занятия в университете, Алексей с удвоенной энергией занялся политикой. Ему казалось, что теперь он обладает достаточным запасом опыта и знаний, может участвовать в дискуссиях и спорах на равных. Многим из его друзей казалось, что у студентов и рабочих общие интересы. И те, и другие были жертвой режима, навязывавшего им свои условия. Ни у рабочих, ни у студентов не было права на самоуправление, на протест. Роднило две эти социальные группы и то, что студенты в не меньшей степени, чем рабочие, были преемниками великой революционной традиции. Стоит им соединить усилия, и они перевернут весь мир! Они сбросят прогнивший режим, построят новое общество, где будет царствовать справедливость. И начинать нужно прямо сегодня, здесь, с университетских аудиторий. Было особое наслаждение в том, чтобы устроить обструкцию преподавателю за смертельно скучную лекцию, сорвать идиотские экзамены, опротестовать полученные оценки, устроить сидячую забастовку в аудитории или на университетском стадионе. В этих действиях был смысл, была цель – как и в том, чтобы исследовать условия труда рабочих, устраивать демонстрации и стычки с фашистами и полицией.
В воздухе веяло надеждой и возбуждением. Это настроение волной перекатывалось с континента на континент. В Америке, Германии, Франции, Англии разворачивался гигантский фестиваль общей надежды. Студенты протестовали против войны во Вьетнаме, боролись за гражданские права. Осенью 1967 года миланские студенты захватили здание университета. В Турине студенты основали свободный университет, где учились тому, чему хотели. Все это сопровождалось маршами протеста, уличными представлениями, песнями, танцами.
Но в марте следующего года положение обострилось. Римская полиция вытеснила студентов из здания филологического факультета, преградила доступ к аудиториям. Студенты решили взять реванш. Две тысячи молодых людей – среди них был и Алексей Джисмонди – бросились на штурм. Алексей был вооружен не только тухлыми яйцами и помидорами, но и фотоаппаратом «лейка», с помощью которого он надеялся запечатлеть исторический момент.
И тут произошло неожиданное. Полиция, не дожидаясь подхода демонстрантов, первая нанесла удар: полицейские джипы врезались в толпу, полетели гранаты со слезоточивым газом.
Завыли сирены, начался всеобщий бедлам. Алексей метался среди толпы, бросал в полицейских свои жалкие метательные снаряды – эх, надо было захватить что-нибудь поосновательней. Сквозь клубы удушливого дыма он увидел, как упала раненая девушка, обливаясь кровью. Ее лицо было как две капли воды похоже на лицо Франчески – тот же высокий, чистый лоб, алые губы, волосы цвета воронова крыла. Нежное, прекрасное лицо. Алексей бросился ей на помощь, но его отшвырнули в сторону. Тогда он схватил камень и бросил в ближайшего полицейского. Камни полетели со всех сторон. Студенты давали отпор – дрались скамейками, досками. Это был единый порыв гнева и протеста.
Несколько часов спустя Алексей, избитый и окровавленный, сидел в переполненной камере. Среди арестованных преобладало боевое, вызывающее настроение. Студенты были горды собой – они не убежали от полиции, а затеяли с ней бой. Но бой оказался неравным, и вот они за решеткой. И от этого некоторые скисли.
Сам Алексей был настроен мрачно и задумчиво. Вспышка насилия и кровь потрясли его. Он все не мог забыть ту девушку, похожую на Франческу. Она лежала на земле, под ногами бегущих. Нет, это не могла быть Франческа – та в монастыре, в Агридженто. Тоже темница, но не такая, как здесь. Алексей поежился, отошел к стене. С товарищами по камере он не разговаривал.
На следующий день Джанджакомо внес за него залог, и Алексея выпустили. У выхода из полицейского участка собрались журналисты. Щелкали затворы, вспыхивали блицы, бесцеремонные руки совали микрофоны прямо в лицо обоим Джисмонди.
Джанджакомо растолкал репортеров и усадил Алексея в автомобиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108