Но его все время дергали, осыпали комплиментами. Слава Богу, появился Лео – ее высокий светловолосый сын. Сильви почти не встречалась с ним в последние месяцы. Она обняла сына, прижалась к нему.
– Мама, ты в порядке?
Сильви кивнула.
– А ты?
– Все отлично. Надо найти папу, поздравить его. Ты прочла его новую книгу?
Сильви покачала головой.
– А ты?
– Дочитываю. Для старика совсем неплохо. – Он ухмыльнулся. – Пойдем, разыщем его.
Они стали пробираться через толпу.
– А чем занимаешься ты?
– Так, ничем особенным. Немного рисую, работаю над книгой.
– Это здорово! – Он стиснул ее руку. – Нельзя, чтобы все лавры доставались старикану.
Вот как все просто, подумала Сильви. Достаточно заняться чем-нибудь престижным, и у окружающих нет к тебе никаких вопросов. А если сказать Лео, что никакую книгу она не пишет? Если рассказать ему о брате, которого он никогда не видел? Лео сразу отведет глаза в сторону, сменит тему разговора.
Мать и сын, зажатые толпой, были вынуждены остановиться около группы беседующих. Крупная круглолицая дама в широкополой шляпе вещала:
– В том-то и беда с мужчинами. – Ее темные глаза взглянули на Лео. – Все они одинаковы. Сначала говорят, что тебе никогда не придется гладить их рубашки. Рано или поздно, желая сделать им приятное, ты берешь в руки утюг, и все – ты попалась. Отныне считается, что это твоя священная обязанность. Попробуй только перестать гладить их рубашки – будет целый взрыв недоумения, негодования. Мужчинам нельзя ни в чем потакать. Вы со мной согласны, миссис Жардин?
Сильви уставилась на нее, увидела обращенные к ней лица. Она не помнила, как зовут эту особу.
– Откуда мне знать, – пробормотала Сильви. – В жизни не гладила рубашек.
Разинутые рты, потом громкий смех.
Сильви и Лео отправились дальше.
– Здорово ты ее, – ухмыльнулся Лео. – А вот и папа. Сейчас я ему расскажу, как ты срезала эту старую корову.
Срезала? Сильви непонимающе взглянула на него, попыталась вспомнить, о чем говорила женщина в шляпе. В принципе, она совершенно права. Конечно, Сильви никогда не гладила мужских рубашек, но было время, когда ей хотелось делать Жакобу приятное, и она дарила ему подарки, устраивала приятные сюрпризы. Больше всего в те времена он любил, когда она рассказывала ему о себе. Эти рассказы волновали его, интриговали. Сильви уже не помнила, были ли эти истории подлинными или выдуманными. Кажется, Жакоба этот вопрос тогда еще интересовал.
А потом наступило время, когда это перестало его волновать. И дело даже не в том, что он утратил интерес к жене. Как-то Жакоб заметил, что в мире психоанализа не существует различия между правдой и вымыслом. Имеет значение лишь то, что пациент про себя рассказывает. Теперь Сильви уже не выбраться из капкана этой концепции. Она помещена в невидимую стеклянную колбу, а Жакоб пристроился снаружи – улыбается, благодушно покачивает головой, сдержанный и безразличный. Что бы она о себе ни рассказала, это воспринимается как очередной симптом ее болезненного состояния. В колбе нет и не может быть истинных происшествий. Весь ее мир заключен в этом стеклянном сосуде. Как его расколотить? Как добиться, чтобы Жакоб снова начал видеть, начал чувствовать? Необходимо что-то предпринять. Он должен поверить в правду об Алексее, понять, что это не пустые фантазии. Пусть знает: она сделала это тогда для него, для Каролин, для всех них.
Сильви чувствовала себя очень уставшей. Повсюду звучали голоса – и вокруг, и внутри. Надо было спасаться бегством.
Неделю спустя Сильви отправилась в свою клинику. В Пенсильвании ей дышалось легче. Здесь никто ее не дергал, никто не донимал расспросами. Она с ужасом думала о приближающемся Рождестве. Домашние будут изображать приличествующую случаю веселость, делать вид, что в семье все обстоит благополучно. Лучше уж находиться в психиатрической лечебнице. Здесь она могла спокойно отдаваться своим мыслям. Сильви задержалась в клинике надолго, в Нью-Йорк почти не наведывалась – разве что повидаться с Лео. Сын и муж казались ей совсем чужими, какими-то ненастоящими. Вроде бы разговаривали с ней, но не видели ее. Им не нравилось, когда Сильви мыслила.
Пришла весна. Однажды, когда на ветвях уже набухли почки, а солнце сияло почти по-летнему, Сильви взяла альбом и отправилась к пруду. Она села на берегу, перо как бы само заскользило по гладкой бумаге. Из штрихов и линий возник силуэт – русалка с темными, спутанными волосами. Голосом Каролин русалка прошептала: «Здесь так прохладно, так прохладно. Здесь хорошо, спокойно. Ни звука – лишь плеск воды». Сильви взглянула на поверхность пруда, подернутую мелкой рябью. Там, внизу, темно и таинственно. Наверняка там живет русалка – совсем такая же, как на рисунке. Сильви взглянула повнимательней и вдруг увидела сначала прядь темных волос, потом женское тело, искаженное гримасой лицо. Сильви отчаянно завизжала и никак не могла остановиться. Прибежал санитар. Она показала ему на воду.
В лечебнице начался переполох, смерть одной из пациенток привела весь персонал, от последнего санитара до главврача, в состояние истерики. Ни о чем другом в клинике не говорили. Даже когда все молчали, в глазах обитателей клиники читалась одна и та же мысль.
Во время поминальной службы главный врач обратился к присутствующим с речью. Сильви почти не знала женщину, утопившуюся в пруду, но в устах главврача ее история звучала весьма романтично. Тогда-то Сильви и пришла в голову идея . Настроение сразу стало легким, светлым, словно весенний ветерок, резво гонявший по небу невесомые облака. На губах Сильви заиграла улыбка. Смерть – вот наилучший способ достучаться до людей. Достаточно вспомнить войну. Жакоб, Каролин, все они только и делали, что завороженно смотрели в лицо Смерти, чувствовали на себе немигающий взгляд этой Горгоны. Сильви звонко рассмеялась.
Она сидела у пруда, рисовала, давилась от хохота. Из-под ее пера выползло тельце скорпиона: острые клешни, паучьи лапки, загнутый хвост с ядовитым жалом. Тельце венчалось головой Медузы с холодными, широко раскрытыми глазами. Сильви осталась довольна своим рисунком. Где-то она читала, что скорпион, окруженный огнем, наносит сам себе смертельный укол. Жало сохраняет яд до последнего мгновения. Она снова засмеялась. Ничего, стеклянная колба, в которую ее заперли, разлетится на куски. Жакоб увидит свою жену такой, какова она на самом деле. Они все увидят и поймут. Куда же нанести укол? Сильви размышляла и рисовала.
Через неделю она вернулась в Нью-Йорк. Жакобу показалось, что она выглядит лучше и спокойнее, чем за все последние годы.
– Как хорошо, что ты вернулась!
Она таинственно улыбнулась.
– Как твоя книга?
– Ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Мама, ты в порядке?
Сильви кивнула.
– А ты?
– Все отлично. Надо найти папу, поздравить его. Ты прочла его новую книгу?
Сильви покачала головой.
– А ты?
– Дочитываю. Для старика совсем неплохо. – Он ухмыльнулся. – Пойдем, разыщем его.
Они стали пробираться через толпу.
– А чем занимаешься ты?
– Так, ничем особенным. Немного рисую, работаю над книгой.
– Это здорово! – Он стиснул ее руку. – Нельзя, чтобы все лавры доставались старикану.
Вот как все просто, подумала Сильви. Достаточно заняться чем-нибудь престижным, и у окружающих нет к тебе никаких вопросов. А если сказать Лео, что никакую книгу она не пишет? Если рассказать ему о брате, которого он никогда не видел? Лео сразу отведет глаза в сторону, сменит тему разговора.
Мать и сын, зажатые толпой, были вынуждены остановиться около группы беседующих. Крупная круглолицая дама в широкополой шляпе вещала:
– В том-то и беда с мужчинами. – Ее темные глаза взглянули на Лео. – Все они одинаковы. Сначала говорят, что тебе никогда не придется гладить их рубашки. Рано или поздно, желая сделать им приятное, ты берешь в руки утюг, и все – ты попалась. Отныне считается, что это твоя священная обязанность. Попробуй только перестать гладить их рубашки – будет целый взрыв недоумения, негодования. Мужчинам нельзя ни в чем потакать. Вы со мной согласны, миссис Жардин?
Сильви уставилась на нее, увидела обращенные к ней лица. Она не помнила, как зовут эту особу.
– Откуда мне знать, – пробормотала Сильви. – В жизни не гладила рубашек.
Разинутые рты, потом громкий смех.
Сильви и Лео отправились дальше.
– Здорово ты ее, – ухмыльнулся Лео. – А вот и папа. Сейчас я ему расскажу, как ты срезала эту старую корову.
Срезала? Сильви непонимающе взглянула на него, попыталась вспомнить, о чем говорила женщина в шляпе. В принципе, она совершенно права. Конечно, Сильви никогда не гладила мужских рубашек, но было время, когда ей хотелось делать Жакобу приятное, и она дарила ему подарки, устраивала приятные сюрпризы. Больше всего в те времена он любил, когда она рассказывала ему о себе. Эти рассказы волновали его, интриговали. Сильви уже не помнила, были ли эти истории подлинными или выдуманными. Кажется, Жакоба этот вопрос тогда еще интересовал.
А потом наступило время, когда это перестало его волновать. И дело даже не в том, что он утратил интерес к жене. Как-то Жакоб заметил, что в мире психоанализа не существует различия между правдой и вымыслом. Имеет значение лишь то, что пациент про себя рассказывает. Теперь Сильви уже не выбраться из капкана этой концепции. Она помещена в невидимую стеклянную колбу, а Жакоб пристроился снаружи – улыбается, благодушно покачивает головой, сдержанный и безразличный. Что бы она о себе ни рассказала, это воспринимается как очередной симптом ее болезненного состояния. В колбе нет и не может быть истинных происшествий. Весь ее мир заключен в этом стеклянном сосуде. Как его расколотить? Как добиться, чтобы Жакоб снова начал видеть, начал чувствовать? Необходимо что-то предпринять. Он должен поверить в правду об Алексее, понять, что это не пустые фантазии. Пусть знает: она сделала это тогда для него, для Каролин, для всех них.
Сильви чувствовала себя очень уставшей. Повсюду звучали голоса – и вокруг, и внутри. Надо было спасаться бегством.
Неделю спустя Сильви отправилась в свою клинику. В Пенсильвании ей дышалось легче. Здесь никто ее не дергал, никто не донимал расспросами. Она с ужасом думала о приближающемся Рождестве. Домашние будут изображать приличествующую случаю веселость, делать вид, что в семье все обстоит благополучно. Лучше уж находиться в психиатрической лечебнице. Здесь она могла спокойно отдаваться своим мыслям. Сильви задержалась в клинике надолго, в Нью-Йорк почти не наведывалась – разве что повидаться с Лео. Сын и муж казались ей совсем чужими, какими-то ненастоящими. Вроде бы разговаривали с ней, но не видели ее. Им не нравилось, когда Сильви мыслила.
Пришла весна. Однажды, когда на ветвях уже набухли почки, а солнце сияло почти по-летнему, Сильви взяла альбом и отправилась к пруду. Она села на берегу, перо как бы само заскользило по гладкой бумаге. Из штрихов и линий возник силуэт – русалка с темными, спутанными волосами. Голосом Каролин русалка прошептала: «Здесь так прохладно, так прохладно. Здесь хорошо, спокойно. Ни звука – лишь плеск воды». Сильви взглянула на поверхность пруда, подернутую мелкой рябью. Там, внизу, темно и таинственно. Наверняка там живет русалка – совсем такая же, как на рисунке. Сильви взглянула повнимательней и вдруг увидела сначала прядь темных волос, потом женское тело, искаженное гримасой лицо. Сильви отчаянно завизжала и никак не могла остановиться. Прибежал санитар. Она показала ему на воду.
В лечебнице начался переполох, смерть одной из пациенток привела весь персонал, от последнего санитара до главврача, в состояние истерики. Ни о чем другом в клинике не говорили. Даже когда все молчали, в глазах обитателей клиники читалась одна и та же мысль.
Во время поминальной службы главный врач обратился к присутствующим с речью. Сильви почти не знала женщину, утопившуюся в пруду, но в устах главврача ее история звучала весьма романтично. Тогда-то Сильви и пришла в голову идея . Настроение сразу стало легким, светлым, словно весенний ветерок, резво гонявший по небу невесомые облака. На губах Сильви заиграла улыбка. Смерть – вот наилучший способ достучаться до людей. Достаточно вспомнить войну. Жакоб, Каролин, все они только и делали, что завороженно смотрели в лицо Смерти, чувствовали на себе немигающий взгляд этой Горгоны. Сильви звонко рассмеялась.
Она сидела у пруда, рисовала, давилась от хохота. Из-под ее пера выползло тельце скорпиона: острые клешни, паучьи лапки, загнутый хвост с ядовитым жалом. Тельце венчалось головой Медузы с холодными, широко раскрытыми глазами. Сильви осталась довольна своим рисунком. Где-то она читала, что скорпион, окруженный огнем, наносит сам себе смертельный укол. Жало сохраняет яд до последнего мгновения. Она снова засмеялась. Ничего, стеклянная колба, в которую ее заперли, разлетится на куски. Жакоб увидит свою жену такой, какова она на самом деле. Они все увидят и поймут. Куда же нанести укол? Сильви размышляла и рисовала.
Через неделю она вернулась в Нью-Йорк. Жакобу показалось, что она выглядит лучше и спокойнее, чем за все последние годы.
– Как хорошо, что ты вернулась!
Она таинственно улыбнулась.
– Как твоя книга?
– Ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108