Тогда я не выдержал и на мгновение обернулся… Весь чемодан до краев был заполнен пачками долларов…
Очередной приступ кашля не дал Мурашу договорить. Его скрутило и вырвало кровью.
— Хорошо, что я ничего не ел, — произнес Мураш. — Наверное, у меня отбиты легкие… И глаз полыхает… Проводил я этого клиента к выходу. А потом посмотрел в окно. Интересно было, на какой машине ездят миллионеры… — Мураш усмехнулся, покрутил головой. — Оказалось, на обыкновенной «десятке». Вот только номер был необычный, я его сразу вспомнил, когда увидел вас по телевизору… И тогда я понял: вот он, мой звездный час…
Мы пошли дальше. Быстро темнело. Ветер усиливался, и по склону потекла колючая мелкая поземка. Я чувствовал, что у меня заледенели волосы и от холода невыносимо болят мозги. Я поднял воротник и втянул голову в плечи. Ночью будет мороз, и до утра никто из нас не доживет… Мураш отставал, и мне приходилось останавливаться и поджидать его. Его движение трудно было назвать ходьбой. Откуда у него еще были силы? Неужели он верил в то, что будет жить и тратить деньги? Не знаю. Никакой опыт, никакой даже самый прозорливый ум не смог бы проникнуть в воспаленное сознание Мураша, чтобы понять, какая сила им движет… Мне всегда казалось, что у всякой алчности есть предел, что существует крохотная, едва ощутимая гирька, которая в один момент перетягивает чашу жизни, обесценивая чашу с деньгами. Значит, Мураш еще не владеет этой почти невесомой гирькой? Или жизнь свою он изначально низвел до уровня чего-то презренного, легкого, невесомого? Не знаю, не знаю…
Звук выстрела заставил меня остановиться и обернуться. Мураш стоял в снегу на коленях. Мокрый снег залепил его лицо, превратившись в еще более отталкивающую трупную маску, и я даже вздрогнул от неожиданности. Он сжимал пистолет и беззвучно раскрывал рот. Я не слышал, что он мне говорил, и говорил ли вообще. Я опустил чемодан на снег и стал медленно спускаться. Мураш с усилием приподнял руку и нацелился в меня. Я остановился. Он тяжело дышал, рука его ходила вверх-вниз. Казалось, ему не хватает сил надавить на спусковой крючок.
— Вот что… вы… — прошептал он, но завывания ветра заглушили несколько слов, и я не понял, что он хотел мне сказать. Мураш опустил пистолет, его ствол ткнулся в снег. Ноги меня уже не держали, и я сел. Так мы сидели довольно долго, тяжело дышали и смотрели друг на друга, и метель потихоньку заметала наши следы.
— Вы понесете меня, — наконец, вымолвил Мураш, схватил себя за волосы, потряс головой. — Черт, в мозгах будто паяльник… Понесете меня, Вацура… До вершины немного осталось… Не может быть, чтобы много… Давайте, подставляйте спину…как в тот раз…
Вот она, почти невесомая гирька! Мураш решил бросить чемодан, чтобы спасти себе жизнь. Но не слишком ли поздно чаша жизни пошла вниз?
— Убью, если что… — предупредил Мураш заплетающимся языком.
— Хорошо, — кивнул я и, не вставая на ноги, стал соскальзывать к нему.
— Но сначала возьмите чемодан!
Я затормозил ногами. Как? Еще и чемодан? То есть он хочет, чтобы я нес и его, и чемодан?
— Вот что, Антон, — произнес я. — На двоих у меня сил не хватит.
— Хватит! — зло крикнул Мураш и тотчас закашлялся. — Хватит…
Он вырвал из снега руку с пистолетом и нацелился мне в голову. Я уже ничего не мог сделать, чтобы воспротивиться. Убежать не мог, зарыться в снег тоже не мог, броситься на Мураша не мог.
— Давай я понесу тебя, — прошептал я. — Зачем тебе столько денег?
— Я вас сейчас убью…
— Но это же не решит твоей проблемы, Антон. Плюнь ты на этот чемодан. У тебя есть то, что не купит ни один миллионер в мире — это молодость… Поверь, она самодостаточна и бесценна, а потому тратить и губить ее ради бумажек — шизофрения…
— Замолчите… Мне дурно от ваших слов… У меня плавятся мозги…
Я взял его за руку, как умирающего Альбиноса. Ствол пистолета, покачиваясь, смотрел мне в висок.
— Антон, а с чего ты взял, что в этом чемодане есть деньги?
— Я сейчас выстрелю…
— Умные люди, как выходят из банка, немедленно подменяют чемодан с деньгами на такой же, только набитый макулатурой. Для безопасности. А деньги прячут в надежном месте.
— Молчите! — страшным голосом крикнул Мураш. — Я не хочу вас слушать…
— Посуди сам! Разве на какой-то вшивой «десятке» и без охраны разумно перевозить полмиллиона баксов?
Он выстрелил. Не знаю, попал в меня или нет, но я ничего не почувствовал, хуже мне не стало. Может быть, потому, что хуже — это уже только смерть. Мураш схватил меня за воротник, хотел тряхнуть или придушить, но от бессилья уронил на меня свою голову и затрясся.
— Вы… вы… — всхлипывая, бормотал он. — Вы очень жестоки… У вас нет сердца… Вы палач…
Пистолет упал в снег. Я поднялся на ноги.
— Крепись, Антошка… Половину склона мы одолели… Главное, держись крепче за мои плечи.
Я тронул его за руку. Мураш дернулся и покрутил головой.
— Принесите его сюда… — прошептал он. — И оставьте меня здесь…
— Не дури, Антон! — произнес я и схватил его за — волосы, заставляя смотреть мне в глаза. — Даже тюрьма лучше смерти. Еще все можно исправить и начать жить заново. Тебе всего двадцать пять…
— Принесите его сюда, — повторил он. — А двадцать пять здесь ни при чем. Мне уже не жить…
— Антон, ты лопух!
— Нет, нет… Альбинос понял это раньше вас. Потому что у него очень было похоже… Если бы тюрьма могла оживлять людей, то еще был бы смысл. А так… Без денег я ничтожество, понимаете? Что вы мне советуете? Начать убеждаться в своей ничтожности заново?
Он склонился, обнял мою ногу и коснулся ее своим обезображенным лицом.
— Мне уже не доползти… Принесите, умоляю. Я ради него жил… Пусть он останется со мной… Так будет справедливо…
Как страшно выл ветер! Мы встречали ночь на огромном леденеющем склоне, посреди темных и мрачных гор. Мураш умирал намного быстрее, чем темнело. Я смотрел на то, как он обнимал закоченевшими руками чемодан, напоминая темный холмик, и его стремительно засыпало снегом, словно художник торопливо замазывал белой краской неудавшуюся фигуру… Я копался в своей душе, пытаясь найти хоть какие-нибудь чувства. Увы, не было ничего. Лишь страшная, бездонная пустота, вроде той, из которой сложилась жизнь жалкого, обнявшего чемодан человека. Смерть его была краше. Правда, я не знаю, кем, какой субстанцией стану, когда отправлюсь в мир иной. Может, какой-нибудь сытой бесплотной свиньей, заполучившей своим глубоким раскаяньем вход в Царство Божие, и буду там в вечном блаженстве. Но если в моей усмиренной и обласканной душе останутся крохи человеческих чувств, то носить мне глубокий незаживающий шрам, и боль воспоминаний не отпустит никогда, превратив блаженство в непреходящую скорбь, и никогда, никогда не избавиться мне от нее…
44
Если кому-то захочется пощекотать себе нервы, я могу рассказать о том, как возвращался домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Очередной приступ кашля не дал Мурашу договорить. Его скрутило и вырвало кровью.
— Хорошо, что я ничего не ел, — произнес Мураш. — Наверное, у меня отбиты легкие… И глаз полыхает… Проводил я этого клиента к выходу. А потом посмотрел в окно. Интересно было, на какой машине ездят миллионеры… — Мураш усмехнулся, покрутил головой. — Оказалось, на обыкновенной «десятке». Вот только номер был необычный, я его сразу вспомнил, когда увидел вас по телевизору… И тогда я понял: вот он, мой звездный час…
Мы пошли дальше. Быстро темнело. Ветер усиливался, и по склону потекла колючая мелкая поземка. Я чувствовал, что у меня заледенели волосы и от холода невыносимо болят мозги. Я поднял воротник и втянул голову в плечи. Ночью будет мороз, и до утра никто из нас не доживет… Мураш отставал, и мне приходилось останавливаться и поджидать его. Его движение трудно было назвать ходьбой. Откуда у него еще были силы? Неужели он верил в то, что будет жить и тратить деньги? Не знаю. Никакой опыт, никакой даже самый прозорливый ум не смог бы проникнуть в воспаленное сознание Мураша, чтобы понять, какая сила им движет… Мне всегда казалось, что у всякой алчности есть предел, что существует крохотная, едва ощутимая гирька, которая в один момент перетягивает чашу жизни, обесценивая чашу с деньгами. Значит, Мураш еще не владеет этой почти невесомой гирькой? Или жизнь свою он изначально низвел до уровня чего-то презренного, легкого, невесомого? Не знаю, не знаю…
Звук выстрела заставил меня остановиться и обернуться. Мураш стоял в снегу на коленях. Мокрый снег залепил его лицо, превратившись в еще более отталкивающую трупную маску, и я даже вздрогнул от неожиданности. Он сжимал пистолет и беззвучно раскрывал рот. Я не слышал, что он мне говорил, и говорил ли вообще. Я опустил чемодан на снег и стал медленно спускаться. Мураш с усилием приподнял руку и нацелился в меня. Я остановился. Он тяжело дышал, рука его ходила вверх-вниз. Казалось, ему не хватает сил надавить на спусковой крючок.
— Вот что… вы… — прошептал он, но завывания ветра заглушили несколько слов, и я не понял, что он хотел мне сказать. Мураш опустил пистолет, его ствол ткнулся в снег. Ноги меня уже не держали, и я сел. Так мы сидели довольно долго, тяжело дышали и смотрели друг на друга, и метель потихоньку заметала наши следы.
— Вы понесете меня, — наконец, вымолвил Мураш, схватил себя за волосы, потряс головой. — Черт, в мозгах будто паяльник… Понесете меня, Вацура… До вершины немного осталось… Не может быть, чтобы много… Давайте, подставляйте спину…как в тот раз…
Вот она, почти невесомая гирька! Мураш решил бросить чемодан, чтобы спасти себе жизнь. Но не слишком ли поздно чаша жизни пошла вниз?
— Убью, если что… — предупредил Мураш заплетающимся языком.
— Хорошо, — кивнул я и, не вставая на ноги, стал соскальзывать к нему.
— Но сначала возьмите чемодан!
Я затормозил ногами. Как? Еще и чемодан? То есть он хочет, чтобы я нес и его, и чемодан?
— Вот что, Антон, — произнес я. — На двоих у меня сил не хватит.
— Хватит! — зло крикнул Мураш и тотчас закашлялся. — Хватит…
Он вырвал из снега руку с пистолетом и нацелился мне в голову. Я уже ничего не мог сделать, чтобы воспротивиться. Убежать не мог, зарыться в снег тоже не мог, броситься на Мураша не мог.
— Давай я понесу тебя, — прошептал я. — Зачем тебе столько денег?
— Я вас сейчас убью…
— Но это же не решит твоей проблемы, Антон. Плюнь ты на этот чемодан. У тебя есть то, что не купит ни один миллионер в мире — это молодость… Поверь, она самодостаточна и бесценна, а потому тратить и губить ее ради бумажек — шизофрения…
— Замолчите… Мне дурно от ваших слов… У меня плавятся мозги…
Я взял его за руку, как умирающего Альбиноса. Ствол пистолета, покачиваясь, смотрел мне в висок.
— Антон, а с чего ты взял, что в этом чемодане есть деньги?
— Я сейчас выстрелю…
— Умные люди, как выходят из банка, немедленно подменяют чемодан с деньгами на такой же, только набитый макулатурой. Для безопасности. А деньги прячут в надежном месте.
— Молчите! — страшным голосом крикнул Мураш. — Я не хочу вас слушать…
— Посуди сам! Разве на какой-то вшивой «десятке» и без охраны разумно перевозить полмиллиона баксов?
Он выстрелил. Не знаю, попал в меня или нет, но я ничего не почувствовал, хуже мне не стало. Может быть, потому, что хуже — это уже только смерть. Мураш схватил меня за воротник, хотел тряхнуть или придушить, но от бессилья уронил на меня свою голову и затрясся.
— Вы… вы… — всхлипывая, бормотал он. — Вы очень жестоки… У вас нет сердца… Вы палач…
Пистолет упал в снег. Я поднялся на ноги.
— Крепись, Антошка… Половину склона мы одолели… Главное, держись крепче за мои плечи.
Я тронул его за руку. Мураш дернулся и покрутил головой.
— Принесите его сюда… — прошептал он. — И оставьте меня здесь…
— Не дури, Антон! — произнес я и схватил его за — волосы, заставляя смотреть мне в глаза. — Даже тюрьма лучше смерти. Еще все можно исправить и начать жить заново. Тебе всего двадцать пять…
— Принесите его сюда, — повторил он. — А двадцать пять здесь ни при чем. Мне уже не жить…
— Антон, ты лопух!
— Нет, нет… Альбинос понял это раньше вас. Потому что у него очень было похоже… Если бы тюрьма могла оживлять людей, то еще был бы смысл. А так… Без денег я ничтожество, понимаете? Что вы мне советуете? Начать убеждаться в своей ничтожности заново?
Он склонился, обнял мою ногу и коснулся ее своим обезображенным лицом.
— Мне уже не доползти… Принесите, умоляю. Я ради него жил… Пусть он останется со мной… Так будет справедливо…
Как страшно выл ветер! Мы встречали ночь на огромном леденеющем склоне, посреди темных и мрачных гор. Мураш умирал намного быстрее, чем темнело. Я смотрел на то, как он обнимал закоченевшими руками чемодан, напоминая темный холмик, и его стремительно засыпало снегом, словно художник торопливо замазывал белой краской неудавшуюся фигуру… Я копался в своей душе, пытаясь найти хоть какие-нибудь чувства. Увы, не было ничего. Лишь страшная, бездонная пустота, вроде той, из которой сложилась жизнь жалкого, обнявшего чемодан человека. Смерть его была краше. Правда, я не знаю, кем, какой субстанцией стану, когда отправлюсь в мир иной. Может, какой-нибудь сытой бесплотной свиньей, заполучившей своим глубоким раскаяньем вход в Царство Божие, и буду там в вечном блаженстве. Но если в моей усмиренной и обласканной душе останутся крохи человеческих чувств, то носить мне глубокий незаживающий шрам, и боль воспоминаний не отпустит никогда, превратив блаженство в непреходящую скорбь, и никогда, никогда не избавиться мне от нее…
44
Если кому-то захочется пощекотать себе нервы, я могу рассказать о том, как возвращался домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71