— Спасибочки! — сказал один из парней, в то время как его друг принялся пристегивать ботинки к креплениям.
Они собирались спуститься отсюда на сноубордах, в этом самом месте, где «крайне опасно для жизни». Интересная идея. Я посмотрел вниз, где под волнообразным карнизом начинался крутой обрыв, а за ним трещины, ямы, взлеты и обширная, сверкающая нетронутым снегом долина с крохотными шпильками опор канатной дороги.
— Это трудно? — спросил я.
— Что трудно? — спросили парни, обернувшись.
— Спуститься на сноуборде.
Парни переглянулись, словно мысленно спрашивали друг у друга: тебе трудно? а тебе?
— Ерунда, — сказал тот, у которого в кармане лежал фотоаппарат. — Лично меня эта гора уже не продирает. Вот если на Ушбу с вертолета высадиться…
— Да, Ушба это другое дело, — согласился его друг. — Там адреналин может по ногам потечь.
— А почему никто не катается на противоположном склоне? — не отставал я, кивая на площадку, где только что познал глубину своего отчаянья. — Слишком круто?
— Склон как склон, — пожал плечами первый экстремал. — И не очень-то он и крутой. На Ушбе круче.
— Крутизна здесь ни при чем, — добавил второй экстремал и сплюнул под ноги. Ему уже надоело болтать, он хотел быстрее сигануть с карниза, чтобы затем подняться сюда на подъемнике и сигануть еще раз, а потом еще и еще. — Спуститься по тому склону нетрудно. Вопрос в том, как потом подняться? Канатки ведь там нет. А давать пешкодрала с доской на горбу замучаешься.
Последние слова он произнес, уже повернувшись ко мне спиной. Я провожал их глазами. Дойдя до карниза, парни встали на его край, пристегнули к ботинкам доски, одновременно завопили, привлекая к себе внимание всех, кто находился на вершине, и прыгнули вниз. Увидел я их снова только спустя минуту: две маленькие точки, удаленные от меня на несколько километров, стремительно неслись по снежной лощине, оставляя за собой туманно-белые шлейфы, словно кометы, и восторженных воплей уже не было слышно.
— Кирилл, я хотел бы с вами поговорить…
Я обернулся на голос, почти не сомневаясь в том, кого сейчас увижу. Темная невзрачная куртка, большие непроницаемые очки, черная банда-на, туго стягивающая голову чуть выше бровей. Мураш.
Он протянул мне руку.
24
— Антон, тебе еще не надоело шпионить за мной?
Я не стал больше любоваться фигурками двух отчаянных парней, похожих на капли томатного сока, скользящие по белой стене, и отошел от края обрыва. Не хотелось при Мураше проявлять любопытство к райдерам и выказывать восторг от возможностей сноуборда.
— У меня нет выхода, — ответил Мураш, не давая мне пройти к станции. — Только вы можете показать мне место, где погиб мой отец… Но сейчас…сейчас я хочу поговорить с вами о другом… Вы очень рискуете. Вы даже не представляете себе, какой опасности подвергаете свою жизнь.
Я глянул на Мураша с искренним любопытством и даже весело.
— Ты о чем, дружище? О какой опасности ты говоришь?
— Вы знаете, о какой, —уклончиво ответил Мураш. — Вы идете на поводу у очень опасных людей. Вы сильно рискуете, выполняя их волю.
Так, он осведомлен. Интересно, много ли он знает? И откуда, черт возьми, он это знает? Взломал мой пароль к электронной почте и прочитал письма от убийцы?
Я остановился в тени остроносой крыши. Здесь сразу чувствовался пронизывающий высотный холод.
— Ив чем же заключается риск? — вкрадчиво спросил я, повернувшись лицом к Мурашу.
— В том, что ваша жизнь для них не представляет никакой, даже самой маленькой, грошовой ценности.
Резко вскинув руку, я схватил Мураша за воротник и толкнул его на жестяную обшивку дома. Дом загудел, как барабан. Шея у Мураша была горячая и немного липкая от пота. Мои пальцы слегка сдавили ее.
— Не тебе, сопляку, делать выводы о моей ценности, — сказал я, сняв с него солнцезащитные очки и заглянув в испуганные глаза. — Ты наглее, чем те, у кого я иду на поводу.
Я вернул очки на место, правда, перевернув их дужками кверху, и отпустил оторопевшего банковского служащего… Холодно, очень холодно в тени. Я снова вышел на солнце и подставил ему лицо. Золотые лучи заструились по лбу, щекам, подбородку, чуть пощипывая кожу. Что еще может быть нежнее этого прикосновения?
— Вы меня неправильно поняли, — тихо произнес Мураш за моей спиной.
— Если тебе что-то известно, то говори прямо, — ответил я, не открывая глаз и наслаждаясь теплом.
— Мне известно немногое. Например, то, что вам плохо, вы одиноки, и у вас есть враги.
— Не густо. Что еще?
— Мне кажется, вас заманивают на Джанлак. Я это заподозрил еще тогда, когда мы сидели в вашем офисе и вы сказали, что срочно вылетаете в Минводы. Мне кажется, эти люди… эти люди… они…
— Ну! Рожай быстрее!
— Вы слышали когда-нибудь про черных антикваров? Про нелегальные археологические раскопки? Так вот, мне кажется, что эти люди хотят заняться чем-то подобным. Они хотят раскопать тела погибших и поковыряться в их карманах…
Эти слова дались ему с трудом. Я опустил лицо и взглянул на Мураша. Мои глаза, ослепленные солнцем, выдавали странные, сюрреалистические картины, и по нечеткой фигуре Мураша заскользили зеленые и красные пятна.
— Это ужасно, Кирилл! — вдруг сорвавшимся голосом вскрикнул Мураш. — Я представляю, как они станут шарить в карманах моего отца… Как мне больно, как больно…
— А почему ты решил, что эти люди хотят раскопать тела погибших? — спросил я. — Не думаю, что под ледником погибло много людей. Нам было известно всего о троих пропавших без вести. Даже самый отъявленный мерзавец и вор не стал бы заниматься поисками погребенных под ледником. Ну, посуди сам, неужели такие уж большие деньги можно найти в карманах несчастных водителей и пешеходов, которые случайно оказались под ледником? Неужели ради сомнительного шанса найти мокрый, раскисший бумажник какой-то идиот намерен рис ковать своей жизнью?.. Ну? Антон? Ты же умный человек, в банке работаешь!
— Извините меня, — шмыгая носом, произнес он. — И спасибо вам. Вы даете надежду. Вы умеете убедить… Мне уже намного легче. И все же я не могу избавиться от той мысли, что вас хотят использовать на леднике для какой-то гадкой, бесчеловечной работы.
— Мне тоже не дает покоя эта мысль, — признался я. — Но к чему гадать? Очень скоро все выяснится.
— Значит, вы все-таки пойдете к ним?
Он заглядывал мне в глаза. Я подумал, что Мураш прямолинеен, как мальчик, родители которого переусердствовали в воспитании у сына безусловной честности.
Что ж мне теперь с тобой делать? Время идет. Я вспомнил милые глаза Ирэн, и у меня тотчас нестерпимо заныло где-то в груди. Ей, должно быть, больно, она наверняка испытывает физические страдания. А мне больно только от той мысли, что она мучается из-за моей медлительности и нерасторопности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71