Как по волшебству, его безоговорочно признали своим. Он вскакивал в шесть утра, чтобы успеть сделать личные дела, на которые днем не будет времени, потом поспешно завтракал и несся в школу, чтобы вернуться глубокой ночью и, вымывшись (воду заботливо готовила хозяйка), рухнуть в постель, перестать существовать до шести утра.
Он ходил на единственном мотоботе племени, переделанном из коча, к самому полюсу Мира – протоками и озерами до тех мест, где лед не таял даже в разгар лета, где в беспощадно-стылом и прозрачном воздухе среди бела дня со стеклистым шорохом переливался в небе Большой Сполох. На каменистых берегах Снежных Морей он охотился на тюленей и слушал рассказы своих новых друзей об изворотнях, которых нельзя убивать. Среди бела дня налетали шторма, и густой сухой снег взвихривался над черными вязкими валами, встававшими на пятнадцатиметровую высоту, словно кипящая смола, и день обращался в ночь, и черное море сходилось с черным небом… Приходилось вручную скалывать лед с опасно кренящихся кочей, а потом тросы оснастки срывали кожу с рук, мотая вцепившихся людей, словно бумажных… Соленая вода разъедала раны… Чудовищные каменные акулы мрачно следовали за людьми, показываясь меж пологих валов. На ветру трескались и кровоточили губы, спать приходилось на выловленной рыбе… Кочи буксировали к причалам огромные туши китов, убитых гарпунами с крохотных лодчонок. Однажды из ледяных пучин всплыл настоящий кальмар – почти сорокаметровый архитойтис – и напал на два коча, и был убит только общими усилиями… По ночам на пустынных этажах крепостной башни в тишине гулким эхом отдавались шаги сторожевых. Прямо посреди улицы разворачивались самодеятельные представления – со смехом, шутками, патетикой типично средневековой в них говорилось о прошлом Мира, о его героях и негодяях. Тяжела была работа в оружейных мастерских, не оставлявшая зачастую времени перекинуться словом с соседом. Под гул волынок и воинственный визг рожков вокруг костров, метавших в светлое ночное небо бледное пламя, неслись гикающие живые кольца – руки на плечи, быстрей, быстрей, быстрей! – так плясали коло, здешний национальный танец. Жаркий пот учебных поединков… а потом – сутки и сутки в седле вокруг овечьих отар, и режущий ухо свист товарища, отгоняющего волков, и стрелы твоего самострела вслед тени, тающей в белой ночи, и кожаная куртка, постланная на мох, и вереск вместо постели (а седло – вместо подушки), и костры, и та же куртка, распростертая над заболевшим ягненком во время дождя, и струи этого дождя, лупящие по голой спине… Обмороки, когда в яму для резки торфа прорывались вдруг болотные газы – и сама резка, больше похожая на сражение, где оружие – лопата с изогнутым буквой П лезвием… Купание в обжигающе холодных и прозрачных, как воздух, речках и озерах, от которого в первый момент перехватывало дух и обжигало все тело – прыжки нагишом с десятиметровых скал, пушечный грохот воды, дикие вопли прыгающих… И снова игра-война – засады в скалах и в лесу, когда сидишь, сжимая оружие и, как в настоящем бою, ждешь схватки, а под ложечкой сосет… Наполненные раздирающей рот зевотой часы ночной стражи на стенах крепости, когда девчонки выносят из домов горячий травяной «чай», улыбаются тебе, и разговаривают с тобой, и смеются… Ночные костры, затаенное дыхание соседа, блестящие глаза и приглушенный голос рассказчика: как победить Черного Кожана; почему нельзя пилить старые деревья – не все, но какие именно; как оседлать лесного коня; что делать при встрече с лесной нелюдью; что такое обаянь и отвод; как противостоять скажу, который напускают уводни; кому и за что помогает Полуденник… И другие ночи – когда за горло брала прежняя тоска, а время снова казалось еле ползущим… но внизу хлопала дверь, стучали шаги по всходу-лестнице, вваливались серьезные или смеющиеся друзья – и время переходило на быстрый шаг, а потом пускалось в галоп снова. Вовсе не старинные, а вполне современные портреты вперемешку с фотографиями смотрели на мальчишку со стен дружинной горницы – и Олег находил на них своего деда и тезку, здешнего героя, почти сказочного богатыря, офицера НКВД-КГБ, все еще совершенно непонятного внуку… Огромная форель в горных ручьях, ее незабываемый вкус, когда она – свежая! – оказывалась на раскаленной сковородке… Походы вдоль самых рубежей Вересковой Долины, ночевки, когда засыпаешь, следя за легким парком, вылетающим изо рта, – а где-то в глубине сознания не спит острое ощущение опасности, и внизу, совсем близко, горят электрические огни ХРОТОВ – данванских крепостей с хангарскими гарнизонами, что стерегут границу… Зеленая с алыми вкраплениями шкура лесов, серо-зеленый ковер вереска, серые громады скал, свинцовое море, прозрачность рек, ручьев и озер. Звонкие, холодные, солнечные просторы сосновых боров на склонах гор. Ослепительная белизна березовых рощ вокруг Рысьего Логова. Блуждающие огоньки на бездонных просторах торфяных болот. Многотысячные птичьи стаи на озерных берегах…
Ночи, дни, вечера – бешеный калейдоскоп света, тьмы, холода, тепла, камней, воды, шума, тишины, леса. Пустошей… Жизнь. Жизнь. Жизнь.
И над всем этим – холодный синий зрачок Невзгляда.
* * *
Утречко выдалось жаркое – в смысле работы. ВЧЕРА утром Олег с группой волков – стаей товарищей – взялся чинить три вытащенных из недр склада немецких ЭмПи-38, занесенных в северные горы Мира суровым ветром земных сороковых XX века. Трудно чинить то, что раньше никогда не держал в руках, имея рядом с собой троих отчасти древних парней, у каждого из которых есть свое мнение вплоть до того, что большая часть деталей в оружии вообще лишняя и, возможно, даже вставлена туда вредителями. ЭмПи вполне соответствовали характеристике, которую дал Попандопуло в знаменитом фильме: «Один трясется, как ненормальный, а второй, гад, по своим стреляет». Лишних деталей все-таки не удалось обнаружить. Тогда новоявленное «КБ им. Содома и Гоморры», как охарактеризовал происходящее Олег, пошло путем офицера Жилина из рассказа Толстого «Кавказский пленник», который чинил часы чеченцам следующим образом: «Разобрал, почистил, сложил – пошли часы». Один ЭмПи после этого начал стрелять и был опробован под ликующие вопли сотрудников КБ. На остальные навалились всем миром – впятером – и к шести утра привели в чувство еще один, чему сами же удивились. Последний пистолет-пулемет ушел в глухой отказ и в наказание был разобран на запчасти. Конструкторы быстро добили квас и черствые медовые пряники (все это позволяло коротать время за раздумьями) и разошлись хоть немного поспать перед трудовым днем. Олег, вывихивая челюсть от зевоты, полез вниз за водой – умываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Он ходил на единственном мотоботе племени, переделанном из коча, к самому полюсу Мира – протоками и озерами до тех мест, где лед не таял даже в разгар лета, где в беспощадно-стылом и прозрачном воздухе среди бела дня со стеклистым шорохом переливался в небе Большой Сполох. На каменистых берегах Снежных Морей он охотился на тюленей и слушал рассказы своих новых друзей об изворотнях, которых нельзя убивать. Среди бела дня налетали шторма, и густой сухой снег взвихривался над черными вязкими валами, встававшими на пятнадцатиметровую высоту, словно кипящая смола, и день обращался в ночь, и черное море сходилось с черным небом… Приходилось вручную скалывать лед с опасно кренящихся кочей, а потом тросы оснастки срывали кожу с рук, мотая вцепившихся людей, словно бумажных… Соленая вода разъедала раны… Чудовищные каменные акулы мрачно следовали за людьми, показываясь меж пологих валов. На ветру трескались и кровоточили губы, спать приходилось на выловленной рыбе… Кочи буксировали к причалам огромные туши китов, убитых гарпунами с крохотных лодчонок. Однажды из ледяных пучин всплыл настоящий кальмар – почти сорокаметровый архитойтис – и напал на два коча, и был убит только общими усилиями… По ночам на пустынных этажах крепостной башни в тишине гулким эхом отдавались шаги сторожевых. Прямо посреди улицы разворачивались самодеятельные представления – со смехом, шутками, патетикой типично средневековой в них говорилось о прошлом Мира, о его героях и негодяях. Тяжела была работа в оружейных мастерских, не оставлявшая зачастую времени перекинуться словом с соседом. Под гул волынок и воинственный визг рожков вокруг костров, метавших в светлое ночное небо бледное пламя, неслись гикающие живые кольца – руки на плечи, быстрей, быстрей, быстрей! – так плясали коло, здешний национальный танец. Жаркий пот учебных поединков… а потом – сутки и сутки в седле вокруг овечьих отар, и режущий ухо свист товарища, отгоняющего волков, и стрелы твоего самострела вслед тени, тающей в белой ночи, и кожаная куртка, постланная на мох, и вереск вместо постели (а седло – вместо подушки), и костры, и та же куртка, распростертая над заболевшим ягненком во время дождя, и струи этого дождя, лупящие по голой спине… Обмороки, когда в яму для резки торфа прорывались вдруг болотные газы – и сама резка, больше похожая на сражение, где оружие – лопата с изогнутым буквой П лезвием… Купание в обжигающе холодных и прозрачных, как воздух, речках и озерах, от которого в первый момент перехватывало дух и обжигало все тело – прыжки нагишом с десятиметровых скал, пушечный грохот воды, дикие вопли прыгающих… И снова игра-война – засады в скалах и в лесу, когда сидишь, сжимая оружие и, как в настоящем бою, ждешь схватки, а под ложечкой сосет… Наполненные раздирающей рот зевотой часы ночной стражи на стенах крепости, когда девчонки выносят из домов горячий травяной «чай», улыбаются тебе, и разговаривают с тобой, и смеются… Ночные костры, затаенное дыхание соседа, блестящие глаза и приглушенный голос рассказчика: как победить Черного Кожана; почему нельзя пилить старые деревья – не все, но какие именно; как оседлать лесного коня; что делать при встрече с лесной нелюдью; что такое обаянь и отвод; как противостоять скажу, который напускают уводни; кому и за что помогает Полуденник… И другие ночи – когда за горло брала прежняя тоска, а время снова казалось еле ползущим… но внизу хлопала дверь, стучали шаги по всходу-лестнице, вваливались серьезные или смеющиеся друзья – и время переходило на быстрый шаг, а потом пускалось в галоп снова. Вовсе не старинные, а вполне современные портреты вперемешку с фотографиями смотрели на мальчишку со стен дружинной горницы – и Олег находил на них своего деда и тезку, здешнего героя, почти сказочного богатыря, офицера НКВД-КГБ, все еще совершенно непонятного внуку… Огромная форель в горных ручьях, ее незабываемый вкус, когда она – свежая! – оказывалась на раскаленной сковородке… Походы вдоль самых рубежей Вересковой Долины, ночевки, когда засыпаешь, следя за легким парком, вылетающим изо рта, – а где-то в глубине сознания не спит острое ощущение опасности, и внизу, совсем близко, горят электрические огни ХРОТОВ – данванских крепостей с хангарскими гарнизонами, что стерегут границу… Зеленая с алыми вкраплениями шкура лесов, серо-зеленый ковер вереска, серые громады скал, свинцовое море, прозрачность рек, ручьев и озер. Звонкие, холодные, солнечные просторы сосновых боров на склонах гор. Ослепительная белизна березовых рощ вокруг Рысьего Логова. Блуждающие огоньки на бездонных просторах торфяных болот. Многотысячные птичьи стаи на озерных берегах…
Ночи, дни, вечера – бешеный калейдоскоп света, тьмы, холода, тепла, камней, воды, шума, тишины, леса. Пустошей… Жизнь. Жизнь. Жизнь.
И над всем этим – холодный синий зрачок Невзгляда.
* * *
Утречко выдалось жаркое – в смысле работы. ВЧЕРА утром Олег с группой волков – стаей товарищей – взялся чинить три вытащенных из недр склада немецких ЭмПи-38, занесенных в северные горы Мира суровым ветром земных сороковых XX века. Трудно чинить то, что раньше никогда не держал в руках, имея рядом с собой троих отчасти древних парней, у каждого из которых есть свое мнение вплоть до того, что большая часть деталей в оружии вообще лишняя и, возможно, даже вставлена туда вредителями. ЭмПи вполне соответствовали характеристике, которую дал Попандопуло в знаменитом фильме: «Один трясется, как ненормальный, а второй, гад, по своим стреляет». Лишних деталей все-таки не удалось обнаружить. Тогда новоявленное «КБ им. Содома и Гоморры», как охарактеризовал происходящее Олег, пошло путем офицера Жилина из рассказа Толстого «Кавказский пленник», который чинил часы чеченцам следующим образом: «Разобрал, почистил, сложил – пошли часы». Один ЭмПи после этого начал стрелять и был опробован под ликующие вопли сотрудников КБ. На остальные навалились всем миром – впятером – и к шести утра привели в чувство еще один, чему сами же удивились. Последний пистолет-пулемет ушел в глухой отказ и в наказание был разобран на запчасти. Конструкторы быстро добили квас и черствые медовые пряники (все это позволяло коротать время за раздумьями) и разошлись хоть немного поспать перед трудовым днем. Олег, вывихивая челюсть от зевоты, полез вниз за водой – умываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99