ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Лазарев долго ходил по палубе «Востока», спускался в трюм, присматриваясь ко всему и свыкаясь с мыслью, что на этом корабле или на «Мирном» предстоит ему идти в плаванье, которое Сарычев назвал сегодня «заключи­тельным для мореходной науки».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Весть о том, что барин отдал его в рекруты, застала Абросима Скукку в Коломне, на службе у купца, торго­вавшего кожами. В столице немало жило переведенных на оброк крестьян, из Пошехонии – саечников, хлебников, из Ярославля – каменщиков, из Рязани, откуда был ро­дом Абросим, – кожевников. В замшелой от сырости избе во дворе купеческого дома трудился Абросим над выделкой сыромятных кож. Был он здесь старшим, помогали ему Мафусаил Май-Избай и двое вольноотпущенных, но безземельных бедняков.
– Это за что же меня? – спросил Абросим хромого фельдфебеля, передавшего ему какой-то пакет.
– Вернешься – спросишь, – хмуро ответил фельдфе­бель и заковылял к выходу.
– Лет через двадцать, – подсказал кто-то, – коли не помрет барин.
Мафусаил Май-Избай оторвался от дела и сказал товарищу:
– А ты не очень жалей… Может, дальние края пови­даешь и деньгу скопишь!
И пропел:
Я семью и мать оставил
Только б море повидать.
Пел он хорошо. Абросим заслушался.
Дня через два тот же фельдфебель принес и Мафу­саилу барский приказ – отбывать рекрутчину. Староста в селе, видать, не нашел никого другого, барин согла­сился: зачем посылать в город людей, когда там уже есть Май-Избай и Скукка.
Мафусаила Май-Избая прозвали «старцем». Было ему не больше тридцати, но склонность к раздумию и медли­тельность движений соответствовали, по мнению товари­щей, библейскому его имени. «Эх ты, Мафусаил, гово­рили ему, для тебя и двести лет не возраст, а по спокой­ствию твоему – всю тысячу проживешь».
«Старец» привык к подшучиванию над собой и в ответ добродушно ухмылялся, чем-то даже нравились ему эти шутки. Хоть именем своим, а стал он среди людей приме­тен! Помещик, пославший его на цареву службу, не знал его способностей к какому-либо ремеслу и числил в опи­ске «пахотных мужиков». Перед тем же, как отдать его в рекруты, помещик отпустил на оброк в город вместе с другими мужиками. Сделал ли он так для того, чтобы меньше было в деревне слез да хлопот на проводах, – понять было трудно.
Прошла неделя и, простившись с приказчиком, они вдвоем – Май-Избай и Скукка –направились в экипаж­ную казарму на Фонтанке, недалеко от Калинкина моста.
– Жил я ладно, – с сожалением, как бы прощаясь с прошлым, говорил Абросим, – год, почитай, сам себе хозяином, даже грамоте у дьячка научился. Только б го­лова была, тогда и в городе не пропадешь, и себя, и ба­рина, и дьячка прокормишь!
В рыжих домотканных армяках, с мешком на вере­вочке, перекинутым через плечо, в чистых белых лаптях, сплетенных еще в деревне из березовой коры, были они приметны среди прохожих строгой своей бедностью, но в кармане хранили не малые для дворовых людей деньги, – каждый около полтины медью.
В казарме унтер, принимавший рекрутов, косо погля­дел на них и процедил в раздумье:
– Пахотные? Ничего не умеете? Барин, небось, бед­ный… Известно, умельцев своих не отдаст. В солдаты бы, оно проще!..
Мафусаил Май-Избай согласился:
– Конечно, в солдаты – чего проще! И всё – земля под ногами!
Но им было предложено явиться к морякам, и они оро­бели. Похоже было, что Май-Избай забыл песню, которую недавно пел в доме купца. В то же время он испытывал чувство неловкости за себя, будто сам, никогда не видев моря, напрашивался во флот.
Унтер сидел за грубым самодельным столом под боль­шим портретом царя, рослый, в черной морской форме, с узкими погонами, которые топорщились дужками, гово­рил намеренно сурово, по глядел пытливо и снисходительно. Иногда он переводил взгляд на большую березу, видневшуюся из окна, она росла в конце двора, белея гладким, точно обструганным, стволом.
– Идите за мной! – сказал унтер, привел их к березе и скомандовал: – А ну, наверх! Живо!
И когда новички вмиг оказались на верхушке дерева, испуганно взирая оттуда, унтер удовлетворенно прого­ворил:
– Ловки! Ничего не скажешь!
Возвратясь с ними в комнату, унтер уже дружелюбно объяснил:
– Иные не сумеют на березу влезть, и на мачту им, стало быть, трудно будет. Скажут: голова кружится. Да и по ловкости сразу поймешь, каков человек. Учить вас будем. Поучим – отдадим в экипаж. Ну, a там на корабли, захочет начальство – В тропики зашлет, захочет – в мартузы пошлет.
Новички с месяц не видели никого, кроме унтера. День уходил на шагистику и муштровку. Иногда казалось им, что на всем свете существует, кроме них, только один унтер. Вокруг казармы никли к земле покривившиеся срубы помещичьих особняков с чахлыми садами и дорож­ками, засеянными ромашкой. Тут же воздвигались новые кирпичные дома – застраивалась Коломна. По Неве мед­ленно плыли какие-то шхуны, и лоцман, сняв шляпу, рас­кланивался перед гуляющими на берегу. Дальше, вверх по Фонтанке, тянулись за чугунными решетками заборов выложенные гранитом особняки «державного града», с полосатыми, как шлагбаумы, будками сторожей. Там стояла деревенская тишина, а по воскресеньям чиновники ходили на болото стрелять куликов.
Унтер однажды водил рекрутов на Невский. Они про­шли строем – обитатели коломенской казармы, – рота поступивших на морское обучение помещичьих слуг. Было их человек сто.
Бородатые кучера в длиннополых кафтанах, похожие на ряженых, продавцы сбитня да крикливые селедочницы с пахучими узкими корзинами за плечами приняли их за строителей Исаакия и быстро закрестились.
Унтер заметил, велел подтянуться и петь. В первых рядах затянули:
Царь да батюшка родимый
Нас отправил на моря.
Обманутые кучера рассердились на унтера. Прохожие оглядывались. С Лазаревского кладбища на Невский вы­ползли какие-то старушки в черном и неодобрительно глядели на рекрутов. Можно ли петь на Невском? Ново­бранцы приумолкли, и унтер смирился.
Прошел еще месяц, рекрутов одели матросами и рас­пределили по экипажам. Перед отправкой из казармы они впервые увидели офицера и поняли, что унтер еще не такой большой чин. Май-Избая и Скукку направили в учебный отряд на Охту. Здесь оба они пристрастились к плотничьему делу. Первое знакомство с кораблем вы­звало в Май-Избае чувство робости и скрытого обожания.
Только так можно было оказать о том, что испытывал он, ступая по кораблю, поглаживая по ночам, чтобы никто не видел, точеные перила и ровное дерево мачт… Каза­лось, он давно стремился попасть на корабль, и та песня, которая однажды запала ему в душу, выражала самые затаенные его чувства.
Его еще держали на обучении, приставив к тиммерману из шведов, человеку небольших помыслов, привязан­ному к небогатой своей дачке на берегу, которую сдавал на лето, к садику, к тихому, уютному жилью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54