На полу, застланном цыновкой, копошились за­летевшие сюда с берега крохотные колибри. На стене в большом овальном зеркале тепло светились смутные отра­жения берега, банановой рощи, охваченной полуденным солнечным зноем. Здесь было прохладно и тихо. Лишь плеск редкой и как бы шарахающейся волны нарушат это необычное на корабле спокойствие.
Офицеры сидели в белых мундирах, их загорелые лица выражали тревогу. Известие об «открытиях» Смита могло изменить маршрут экспедиции и поколебать уверенность командиров. Но нет, все остается попрежнему.
Вечером Лазарев писал сестре: «Так как в Англии й, можно сказать, во всей Европе заключили, что открылась, наконец, та матерая на юге земля, которую так долго ис­кали, то мы по одному названию Южной экспедиции обя­занностью почли такое заключение или еще более под­твердить, или вовсе опровергнуть, чтобы обойти землю сию с южной стороны».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Алексей Лазарев не мог отвлечься от странного пред­ставления, будто где-то недалеко идет корабль брата. Это представление рождалось вопреки воле и здравому смыс­лу, возможно потому, что Алексею Лазареву всегда со­путствовало чувство единения с экспедицией, ушедшей к югу. И ничто, казалось, не могло помешать ему рисовать себе несбыточное: стоянку «Мирного» где-нибудь возле Уналашки.
Это ощущение помогало ему претерпевать опасности собственного пути.
Он побывал и в Петропавловске, видел Людмилу Ива­новну Рикорд. В домике, неотличимом от тех, что стоят где-нибудь в Рязани, но укрытом высокими пихтами от морских ветров, она поила его крепчайшим китайским чаем и певуче рассказывала о полюбившемся здесь всем лицеисте Матюшкине. А когда Алексей заговорил о юж­ном материке, о брате Михаиле, она вскинула на него большие свои яркие глаза и молитвенно сказала:
– Боже, не оставь их.
Она поняла его: и тот конец земного шара ждет рус­ского человека.
Лазарев подумал: «Можно ли с такой уверенностью в предстоящее русскому человеку не открыть эту «братнину землю?!» Он так и подумал в ту минуту: «братнину землю».
Алексей Лазарев, как и брат Михаил, многое постигал, находясь в плавании, о многом раздумывал среди опасно­стей. Он любил повторять изречение, прочитанное им во «Всемирном путешественнике»: «Не дивись, путник, чу­десам заморским, храмам и дворцам людским, а дивись переменам, происшедшим в сердце твоем».
Он писал матери с пути: «…Что до перемен, то они все впереди! У нас изменений нет: плаваем мирно! Михаил не­далеко, так хочется думать, да и верно: расстояния наши по крайности своей и однообразию создают впечатление близости».
«Мирный» и «Восток» тем временем уже не в первый раз пересекали Южный полярный круг и, пожалуй, ока­зывались перед самыми тяжелыми испытаниями на своем пути.
Пространства, пройденные кораблями, могли удивлять и восхищать. В попытках пробраться к закрытому льдами южному материку, в существование которого участники экспедиции все больше верили, корабли готовились пере­сечь меридианы там, где они сходятся у Южного полюса. Подчас «кружение» вокруг этого материка, обозначенно­го на картах белым пятном, походило, на маневренное учение.
На «Мирном» матросы говорили:
– А ведь если есть земля – найдем!
Иногда, увидя возле корабля почти не уступающего ему по размеру атласно-синего кита, они шутили:
– Эх, животина! Куда плывет, чего ищет? Небось, знает, есть там земля или нету.
В этих водах кит стал привычен, как домашний пес, и матросы, наблюдая за тем, как он пускает фонтаны, гло­тая и процеживая сквозь усы воду, как взметает бесфор­менную свою голову с пастью, которая могла бы поглотить лодку, подтрунивали над ним совсем по-свойски: «Пей, пей, животина, – воды да рыбы в океане хватит».
Пугало другое. Лейтенант Игнатьев боялся глядеть на яркий свет сияния, и лекарь Галкин закрывал люк в его каюте одеялом. Утомительное и повторяющееся однообра­зие движения среди безграничного водного пространства, монотонность морского пейзажа, бедность красок, в осо­бенности холодный, мертвенный свет полярного сияния, угнетающе действовали на некоторых из команды.
Свет, льющийся с неба, мешал различать айсберги. Люди, обморочно-бледные, двигались по палубе, как тени.
Лазарев сказал офицерам, собрав их в кают-компании:
– Солнечный покой – это с непривычки тяжелее бури. Надо преодолеть свет.
Вечером «телеграфный» шар заколебался на «Мир­ном» и просигналил «Востоку»: прошу позволения остано­виться.
Беллинсгаузен ответил: приду к вам.
Пожалуй, это был первый случай, когда лейтенант Лазарев предпочитал учить экипаж не в пути, а на оста­новке. Но учить «преодолевать свет» не приходилось. У самого глаза слепнут, когда приходится глядеть вдаль, В Петербурге не догадались заказать защитные очки для команды, а в Лондоне никто не надоумил. Впрочем, Кук в своих записках ничего не писал о вреде солнечного света в этих местах.
Вскоре катер подошел к «Мирному». Пропустив вперед Беллинсгаузена, офицеры вышли на палубу. Корабли сто­яли на якорях в двух милях друг от друга. Слева наплы­вал на «Мирный», заслоняя свет и нагоняя мрак и холод, громадный айсберг. Он медленно проплыл мимо. Приближался другой, снеговым шпилем своим уходя высоко в небо.
– Надо постоять день. Пусть привыкнут к полярному сиянию, – говорил тем временем Беллинсгаузен Ла­зареву.
Михаил Петрович молчал. У вахтенных от напряжения разболелись глаза.
– Что даст один день? Полярное сияние не станет слабее и привычнее.
Анохин навывал его «сполохом» и говорил, что такой же бывает на Белом море. Он увереннее других чувствовал себя, но и у него началась резь в глазах.
– Матросам приделать к фуражкам матерчатые ко­зырьки для защиты глаз, – распорядился Беллинсгаузен. И тут же в затруднении спросил: – А салинговым? Им только помешает козырек?
– Вызовите Анохина! – приказал Лазарев трюмному матросу.
И, обращаясь к Фаддею Фаддеевичу, пояснил:
– Лучший он из салинговых, может быть, что-нибудь сам предложит.
Обращение за советом непосредственно к матросам не было принято на кораблях, но Беллинсгаузен не усмотрел в этом нечто роняющее достоинство офицера.
– Что бы ты сделал, если бы попал в такую беду, один, без офицера? – спросил Беллинсгаузен Анохина, когда матрос явится на вызов.
– Ваше благородие, – не смутился Анохин, – цвет­ного стекла на корабле нет, но есть бутылки, а бутыль вин­ная часто из зеленого стекла. Разбить ее и круглый кусок к глазам приставить, легче глазу станет. Так на Белом море, ваше благородие, отец от резкого света избавлялся.
Нехитрый совет был принят.
До вечера Анохин ловко выбивал из бутылок цветные кругляши и привязывал к ним ленточки.
Беллинсгаузен вернулся иа «Восток».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54