– Влево!
Фонарь, висевший в кают-компании, накренился, осве­тив усталое лицо астронома, тетради на столе, фигуры двух офицеров, и вдруг, задребезжав разбитым стеклом, упал. Тотчас же после толчка, сбившего всех с ног, Симо­нов и офицеры в темноте выбежали на палубу и увидели, как исчезала за кормой, похожая на белую скалу, гро­мадная льдина.
– По форштевню ударила! Хорошо не скулой, – крик­нул кто-то Симонову.
– Иван Михайлович, – обратился Лазарев к астро­ному, – на вас лица нет. Такое ли еще может случиться?
– А что произошло, Михаил Петрович?
– Пустое, в форштевне выломало гриф, воды в трюме нет. Идем ровно. Ступайте-ка спать.
Утром, когда оба корабля стояли окруженные недвиж­ным ледяным полем, Лазарев подошел на ялике к «Восто­ку». Докладывая начальнику экспедиции о случившемся, он сказал:
– Было бы хуже, но знаете, что помогло кораблю? Со­вет Захарыча, кронштадтского мастера. Вы знаете его? В последний день перед уходом из Кронштадта он посо­ветовал мне укрепить форштевень дубовым крепом. Я по­слушался его. И вот форштевень выдержал, хотя и отко­лолся кусок фута в четыре длиной.
– Стало быть, Захарыч помог, – повторил Беллинс­гаузен так, словно мастер находился где-то рядом. – Знаю старика. – И что-то вспоминая, протянул: – Много он добра сделал. Не вам одному.
И командиры заговорили о ледяном поясе, все более суживающемся вокруг кораблей.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
О происшедшем в ту ночь мичман Новосильский запи­сал в своем деевнике:
«…Случись в узких проходах обычные туманы, едва ли бы мы успели. Между тем, когда сияло солнце, никто и не помышлял об опасности. Напротив, пред глазами нашими самое величественное, самое восхитительное зре­лище! С левой стороны большие ледяные острова из чистого кристалла светились изумрудами; солнечные лучи, падая на них косвенно, превращали эти кристаллы в чуд­ные, волшебные, освещенные бесчисленными огнями дворцы, возле которых киты пускали высокие фонтаны; другие острова с глубокими пещерами, в которые с яро­стью устремлялись волны, а сверху падали каскады, пред­ставляя самые разнообразные причудливые формы. По правую от нас сторону весьма близко тянулось ледяное поле, на котором были города с мраморными дворцами, колоннадами, куполами, арками, башнями, колоколь­нями, полуразрушенными мостами, посеребренными де­ревьями, – словом, мы видели самую интересную, чудную, фантастическую картину из «Тысячи и одной ночи». Едва мы освободились от явной опасности и переменили дол­готу на несколько градусов к востоку, бесстрашный наш начальник опять идет во лыды к югу».
Лейтенанту Торсону мичман поведал свои мысли и даже прочитал написанное. В этот день офицеры «Востока» обедали на «Мирном» и после обеда Новосиль­ский уединился в своей каюте вместе со старым своим товарищем по службе.
– Ну вот, уже и ледяные дворцы, и города, и даже сказки из «Тысячи и одной ночи», – насмешливо заметил Торсон. – А Михаилу Петровичу ничего, небось, и не по­чувствовалось из вашей этой поэзии… Доподлинно, виды были чудесные, но я бы предпочел без них, ближе к цели. Экая незанятость ума обнаруживается у вас, Павел Михайлович! А может быть, оно и лучше, – и не так я ска­зал, не в незанятости суть, а в необремененности трево­гами. Но как можете утверждать, что будь туманы – не спасся бы корабль. И согласуется ли это с вашим упо­ванием на командира, с верою в него? Нет, Павел Михай­лович, записи ваши публикации не достойны, они – впечатления наивные и неуверенные, а потому не морские. Молоды вы и потому попусту восторженны!
– Ну, это вы слишком, Константин Петрович, – заго­рячился мичман. Только давняя служба с Торсоном удер­живала его от того, чтобы не наговорить ему дерзостей. – Уж так ли вы умерены воображением? Так ли холодны, как хотите это представить?
– Одно советую: дневник никому не показывайте.
– Да я вам только, – смутился мичман. – По-вашему, в нем нет духа исследования, духа морского журнала.
– Кажется, нет главного! – заметил Тор сон.
– А что, по-вашему, главное в нашем плавании?
– Упорство! Мы несколько раз пройдем по одним и тем же местам, но проход к югу найдем. Пройдем Австралию и опять сюда вернемся. Да-да! Я осведомлен в намерениях наших командиров. Вы не раз сможете лице­зреть ледяные дворцы и колокольни. А вот почему вы не записали о линиях трещин во льду, могущих стать в последующем проходами, о движении льда, о ледяных бухтах…
– А вы это отметили у себя? – напрямик спросил мичман и покраснел, почувствовав правоту Торсона.
– Я – нет, но знаю, что Беллинсгаузен за жизнью льда следит, как ва погодой!
– Он совещался с нашим командиром, но не спраши­вал еще мнения офицеров, – заметил мичман задум­чиво. – Ну, что ж, Константин Петрович, спасибо за науку. Я действительно впал в досужее сочинительство и упустил главное…
– А знаете, к этому всегда дневник приводит, – вдруг в утешение ему простодушно сказал Торсон. – Кстати, вняв ли указаниям, или по своему усмотрению, но семеро из нас ведут дневники.
– И вы, Константин Петрович?
– Себя я не посчитал, хотя тоже записываю, но только урывками. Впрочем, я пишу о жизни народов, об управлении государством…
Оба улыбнулись, как бы прощая друг другу минутную запальчивость, идущую от прямоты и дружбы и неволь­ной слабости каждого. Разве не понятно, что дневник тем и разнится от морского, то есть корабельного, журнала, что в нем неминуемо выразится характер и наклонности его автора?
Больше они не заговаривали об этом и пошли в кают-компанию. Там было оживленнее, чем обычно. Беллинс­гаузен сидел в деревянном кресле, окрестив руки на груди, свет фонаря падал на его недвижное, сумрачное с виду лицо, на эполеты, и трудно было заметить в полусвете каюты, с каким вниманием слушал он, что говорят офицеры.
– Рулевые измучены больше всех, у них руки болят! – сокрушался лейтенант Лесков. – Я доктора Галкина про­сил чем-нибудь облегчить им боль. Он массаж прописал. Теперь, становясь на вахту и оставляя ее, друг другу руки натирают. Но замечаю, что без пользы.
– Привыкнут! – жестко произнес Лазарев. – Льды научат!
– Утром матросы по просьбе господина Симонова двух птиц подобрали на льдине и ему же отнесли, – ска­зал мичман Куприянов. – Опрашиваю, зачем понадоби­лось? Ведь корабль, как ноев ковчег, загружен зверьем!
– А верно, Иван Михайлович, зачем вам эти птицы? – спросил Беллинсгаузен.
Астроном, сидевший поодаль от всех, придвинул свое кресло:
– Григорий Иванович Лангсдорф надоумил опыты проделать, чтобы определить, залетная птица или здеш­няя. Памятно ли вам, господа, разноречие в свидетель­ствах Кука по сему вопросу. Сначала он писал, что осо­бенность этих птиц в том, что они никогда не залетают в открытое море и держатся близ берега, стало быть, можно предполагать о близости земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54