Лес ожи­вал, вслед им кричали с вершин деревьев неведомые пест­рые птицы и прытко бежала маленькая лесная лань с то­ненькой мордой, острыми ушками и сторожким, внима­тельным взглядом. Она бежала неслышно по влажной земле, и лишь иногда матросы угадывали ее присутствие по легкому хрусту в кустах.
Батарша попробовал было позвать ее, как подзывают дворовую собаку, но тут же потерял ее из виду, и только чья-то легкая тень дрогнула под листвой сгрудившихся в конце тропы пальм.
Дождь кончился, матросы, словно все еще скован­ные ощущением этого живительного тропического ливня, подходили притихшие, каждый к своему кораблю. Впро­чем, «своим» для каждого из них стал уже в одинаковой мере «Восток» и «Мирный»: не раз в пути приходилось перемещаться с корабля на корабль, особенно плотникам, а на долгих стоянках команды кораблей еще более сдру­жились.
Вскоре корабли снялись с якоря и взяли курс на Новую Зеландию. Обитатели Новой Зеландии встретили русских моряков приветливо. Они были, веселы, держа­лись непринужденно и никак не походили на людоедов, которых застал на этом берегу Кук. Они подошли к «Во­стоку» на узенькой пироге, гребли какими-то красными ло­патками, одеты были в легкие ткани, которые носили, как тоги, а поверх них – некое подобие плаща. Туземцы по­могали матросам убирать паруса, вытягивать ванты. Потом стали на палубе в ряд и устроили пляски в знак доброго отношения к морякам. При этом пели, мерно по­качивая головой:
Гина реко
Тово гиде
Ней репо!
Торсон узнал потом, что это значило: «Мы вас где-то уже видели, и мы вас совсем не боимся! Право, это неплохо!»
И в выдумке им нельзя было отказать. Разве не изо­бретательны зеландцы на берегу, накладывая «табу» на жен своих, если хотят оградить их от опасных знакомств, и на свои дома, когда не хотят видеть гостей? Но еще бо­лее находчивы и независимы были жители других земель Полинезии, к берегам которых корабли прибыли в июле, открыв по пути много коралловых островов.
…Вторичное плаванье в тропиках было богато «находками». Острова, названные здесь же именами Кутузова, Раевского, Чичагова, Ермолова и других военных деяте­лей России, в целом были обозначены теперь Лазаревым на карте как архипелаг Россиян. Позже в письме к Шестакову об открытиях этих, Лазарев скромно сообщал: «Между широтами 15 и 20°, а долготами 210 и 220°, во­сточными от Гринвича, открыли пятнадцать неизвестных островов, некоторые из них были обитаемы…»
Но ничто не привлекало к себе столь ревнивого внима­ния Торсона, как Полинезия. «Путь сюда приближал, – как писал он много лет позже, находясь в Сибири, – к познанию первых «диких» людей, способных к умному со­противлению иностранцам…»
О пути в Полинезию писал и Новосильский, не побояв­шийся признаться Торсону в новых своих посягательствах на литературное живописание.
«Млечный путь, – записывал он, – блистал неизвест­ным для жителей Севера светом… Горящий в беспредель­ном пространстве Южный Крест как бы осенял наши шлюпы. По восточную его сторону загадочное темное пятно в виде груши, как бездонная труба в беспредельное пространство неба, из которого ни одна звездочка не по­сылает отрадного луча… Нельзя равнодушно смотреть на туманные пятна, которых насчитывают тысячи, иные и в самые сильные телескопы не распадаются на звезды и, по мнению астрономов-поэтов, может быть, состоят ив скоп­ления мировой материи. Ночь тропическая (на 22 июля) перед Таити, царицей Полинезии, – с темноголубым не­бом, при стройном шествии небесных светил, которые, по выражению одного христианина-поэта, «имя бога в небе­сах своих начертывают следом», была невыразимо пре­лестна и принадлежала к числу таких, которые в жизни человеческой редко повторяются, может быть, потому, что дают слишком уж много чистейших наслажде­ний».
Король таитян Помаре принял христианство, не вникая в суть того, чему учил его английский миссионер Нот, жи­вущий на острове, а лишь потому, что считал идоло­поклонство глупостью. На званом обеде он при жрецах и «сановниках» своего королевства съел черепаху, считав­шуюся веками священным животным. Земля не разверз­лась и не покарала нечестивца-короля. На следующий день народ низверг в кумирнях деревянных и каменных черепах и подхлестывал живых, ползущих по дорогам.
Помаре прибыл на «Восток» со своей семьей. Короле­ва, одетая в желтую ткань из коры хлебного дерева, несла на руках грудного младенца. Миссионер Нот – долговя­зый старик с лицом иезуита – сопутствовал издали. Го­стей принял Беллинсгаузен. Король в синих очках, гладко остриженный, в длинной белой коленкоровой рубахе сам походил на церковнослужителя. Он снял очки, огляделся.
– Александр… Наполеона побил! – проговорил он, посвященный в события, происшедшие в Европе. И, погля­дев на миссионера, добавил: – Вот господин Нот любит меня, a я господина Нота не люблю. Но мы не деремся.
Офицеры сделали вид, что не поняли. Миссионер, не удивленный дерзким выпадом короля, вежливо ответил:
– В миссионерской типографии король сам набрал первую страницу книги священного писания. Зачем же ему со мной драться?
– Да, набрал. Я люблю буквы, но не тебя! – беззлоб­но бросил ему король. И заговорил об острове.
Закрыв глава, словно совершая молитву, он бегло пе­речислил всех путешественников, бывших здесь, помянул Ванкувера, Кука, Вильсона, войны со всеми своими врага­ми, – видимо, считал нужным этим перечислением ввести русских в историю своего королевства. Потом решив, что на этом визит его закончен, пригласил моряков к себе во дворец.
Многое потешало Лазарева при посещении короля: и служанки, надевшие на голое тело какие-то лакейские ливреи, и начальник охраны, державший над головой ко­роля булаву, и сам король. Все же этот человек возбуж­дал интерес к себе. Он строил свой флот, учредил суд, запретил иностранцам без разрешения приставать к бере­гу и даже завел школу… для изучающих английский алфа­вит по книге священного писания. Вне сомнений, он хотел постичь грамоту и тянулся к ней в поисках того нового, что должны были принести ему европейцы.
Собираясь к королю, офицеры, между прочим, узнали о том, что слово «помаре» означает простуду и король на­звал себя так в честь пережитой им тяжелой болезни.
Миссиоеер Нот, сидя на низенькой скамейке, пил кофе из крохотной чашечки и почтительно слушал короля. Позже он пригласил Лазарева посетить в городе молит­венный дом. Он, Нот, прочтет там проповедь о смирении.
В этот день Лазарев вспомнил встречу с Матюшкиным, разговор с ним о короле Томеомеа и строчки из стихотво­рения Кюхельбекера, прочитанные Матюшкиным:
…Юные ты племена на брегах отдаленной чужбины,
Дикость узришь, простоту, мужество первых времен;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54