И, кроме того, все что я сделал, это просто похвалил хорошую погоду.
Пенелопе захотелось сделать что-нибудь больше, чем просто резко остановиться, и дернуть его за руку, вынуждая его тоже остановиться. Но они были на виду у многих людей (что было ее собственной ошибкой в выборе места для разговора), так что она продолжила движение, ее походка спокойной и степенной, даже притом, что ее пальцы сжались в кулаки.
— Тем вечером, когда была издана моя последняя колонка, ты был просто в ярости, и сильно злился на меня — продолжала она
Он пожал плечами.
— Это прошло.
— Я так не думаю.
Он повернулся к ней со снисходительным выражением лица.
— Ты сейчас говоришь мне, что я чувствую?
На такой противный удар, она не могла не ответить.
— А разве это не то, что предполагается, должна делать жена?
— Ты все-таки еще не жена.
Пенелопа решила посчитать до трех — нет, лучше до десяти — перед тем, как ответить.
— Я сожалею, что расстроила тебя, но у меня, действительно, не было другого выбора.
— Ты могла выбирать из огромного числа вариантов, но я не собираюсь спорить и обсуждать это на Брутон-стрит.
Они были на Брутон-стрит. Вот, блин, Пенелопа полностью недооценила с какой скоростью они шли. У нее осталось лишь минута или около того, перед тем, как они поднимутся по ступенькам крыльца дома Номер Пять.
— Я уверяю тебя, — сказала она, — Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
— Я даже не могу выразить мое облегчение.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.
— Будь осторожна в своих желаниях, Пенелопа, — проговорил он, — Сарказм — единственная вещь, которая сдерживает мои настоящие чувства, и поверь мне, ты бы не захотела увидеть их в полном объеме.
— Я думаю, я бы захотела, — сказала она, но ее голос был слишком тонок и дрожал, поскольку, по правде говоря, она совсем не была уверена в этом.
— И дня не проходит без того, чтобы я не остановился и не поразмыслил о том, что, черт подери, я смогу сделать, чтобы защитить тебя, если твоя тайна выйдет наружу. Я люблю тебя, Пенелопа. Боже помоги мне, но я, правда, люблю тебя.
Пенелопа, возможно, обошлась бы и без просьбы к Богу о помощи, но слова любви были просто чудесны.
— Через три дня, — продолжал он, — Я стану твоим мужем. Я приму торжественную клятву защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты хоть понимаешь, что это означает?
— Ты спасешь меня от страшных минотавров? — попыталась пошутить она.
Выражение его лица сказало ей, что он не оценил ее шутку.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким сердитым, — пробормотала она.
Он повернулся к ней с недоверчивым выражением лица, словно он не мог поверить, что в такой момент, она могла бормотать о чем-то другом.
— Если я и сердит, так это потому, что я полностью не ожидал появления твоей последней колонки, как и все остальные.
Она кивнула, немного пожевала нижнюю губу, и сказала:
— Я прошу прощение за это. Ты, конечно, имел право знать об этом заранее. Но как я могла тебе сказать? Ты бы попытался остановить меня.
— Совершенно точно.
Они находились всего в паре домов от дома Номер Пять. Если Пенелопа хотела у него спросить еще что-нибудь, ей следовало делать это быстрее.
— Ты уверен, — начала она, затем оборвала себя, словно неуверенная в том, что она хотела спросить.
— Я уверен в чем?
Она несильно покачала головой.
— Ни в чем, так ерунда.
— Очевидно, это все-таки не ерунда.
— Я просто задавалась вопросом …, — она посмотрела в сторону, словно Лондонский городской пейзаж мог дать ей необходимую храбрость для продолжения. — Я просто задавалась вопросом …
— Давай, выкладывай, Пенелопа!
Это было так непохоже на него, слишком кратко и нетерпеливо, что его тон подтолкнул ее к действию.
— Я просто задавалась вопросом, — проговорила она, — Что, возможно, твоя неловкость моей …э-э…
— Тайной жизнью, — подсказал он ей, медленно растягивая слова.
— Если тебе так хочется, можешь называть это так, — согласилась она, — Я думаю, возможно, твоя неловкость, не происходит полностью от твоего желания защитить мою репутацию, если откроется кто я такая.
— Что, только точно, — спросил он, очень четко выговаривая слова, — ты подразумеваешь под этим?
Она уже говорила сама себе: Их брак должен быть основан на честности.
— Я думаю, ты стыдишься меня.
Он уставился на нее в течение долгих нескольких секунд, прежде чем ответить:
— Я не стыжусь тебя. Я тебе уже говорил, что я не стыжусь тебя.
— Что, тогда?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он сам осознал, что он делает, он остановился перед домом номер три на Брутон-стрит. Дом его матери был всего лишь двумя домами дальше, и он был уверен, что их ожидали к чаю, еще пять минут тому назад, и…
И он не мог заставить свои ноги двигаться.
— Я не стыжусь тебя, — сказал он, главным образом потому, что он не мог заставить себя сказать ей правду — что он, на самом деле, просто завидует ей.
Это было такое неприятное чувство и такая неприятная эмоция. Это разъедало его изнутри, создавая неопределенное чувство стыда, каждый раз, когда он слышал упоминание о леди Уислдаун, что, учитывая, что она была главной лондонской сплетней, случалось не менее десяти раз в день.
И он совершенно не был уверен, что же ему делать с этим.
Его сестра Дафна, как-то сказала, что он, кажется, всегда знает, что следует сказать, и как найти с другим человеком общий язык. Он думал об этом в течение нескольких дней, после того, как она это сказала, и пришел к заключению, что его способность других людей заставлять чувствовать себя хорошо и непринужденно, зависит, прежде всего, от того, чувствует ли он сам себя хорошо и непринужденно.
Он был мужчиной, который всегда чувствовал себя непринужденно в любой ситуации. Он не знал, почему он был наделен такой способностью — возможно от хороших родителей, возможно, это просто была удача.
Но сейчас он чувствовал собственную неуклюжесть и неловкость буквально на каждом углу, и это влияло на всю его жизнь. Он огрызался на Пенелопу, он почти не разговаривал на приемах.
Все это происходило из-за отвратительной зависти, и сопутствующего ей стыда.
Или не так?
Завидовал бы он Пенелопе, если бы во всей его жизни не было постоянной удачи?
Это был очень интересный психологический, а точнее риторический вопрос. Или, по крайней мере, мог бы быть, если речь шла бы не о нем.
— Моя мать ждет нас, — кратко сказал он, зная, что он избегает отвечать на ее вопрос, и ненавидит себя за это, но не способный ни на что другое. — И твоя мать тоже там, так что лучше не опаздывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Пенелопе захотелось сделать что-нибудь больше, чем просто резко остановиться, и дернуть его за руку, вынуждая его тоже остановиться. Но они были на виду у многих людей (что было ее собственной ошибкой в выборе места для разговора), так что она продолжила движение, ее походка спокойной и степенной, даже притом, что ее пальцы сжались в кулаки.
— Тем вечером, когда была издана моя последняя колонка, ты был просто в ярости, и сильно злился на меня — продолжала она
Он пожал плечами.
— Это прошло.
— Я так не думаю.
Он повернулся к ней со снисходительным выражением лица.
— Ты сейчас говоришь мне, что я чувствую?
На такой противный удар, она не могла не ответить.
— А разве это не то, что предполагается, должна делать жена?
— Ты все-таки еще не жена.
Пенелопа решила посчитать до трех — нет, лучше до десяти — перед тем, как ответить.
— Я сожалею, что расстроила тебя, но у меня, действительно, не было другого выбора.
— Ты могла выбирать из огромного числа вариантов, но я не собираюсь спорить и обсуждать это на Брутон-стрит.
Они были на Брутон-стрит. Вот, блин, Пенелопа полностью недооценила с какой скоростью они шли. У нее осталось лишь минута или около того, перед тем, как они поднимутся по ступенькам крыльца дома Номер Пять.
— Я уверяю тебя, — сказала она, — Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
— Я даже не могу выразить мое облегчение.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.
— Будь осторожна в своих желаниях, Пенелопа, — проговорил он, — Сарказм — единственная вещь, которая сдерживает мои настоящие чувства, и поверь мне, ты бы не захотела увидеть их в полном объеме.
— Я думаю, я бы захотела, — сказала она, но ее голос был слишком тонок и дрожал, поскольку, по правде говоря, она совсем не была уверена в этом.
— И дня не проходит без того, чтобы я не остановился и не поразмыслил о том, что, черт подери, я смогу сделать, чтобы защитить тебя, если твоя тайна выйдет наружу. Я люблю тебя, Пенелопа. Боже помоги мне, но я, правда, люблю тебя.
Пенелопа, возможно, обошлась бы и без просьбы к Богу о помощи, но слова любви были просто чудесны.
— Через три дня, — продолжал он, — Я стану твоим мужем. Я приму торжественную клятву защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты хоть понимаешь, что это означает?
— Ты спасешь меня от страшных минотавров? — попыталась пошутить она.
Выражение его лица сказало ей, что он не оценил ее шутку.
— Я хотела бы, чтобы ты не был таким сердитым, — пробормотала она.
Он повернулся к ней с недоверчивым выражением лица, словно он не мог поверить, что в такой момент, она могла бормотать о чем-то другом.
— Если я и сердит, так это потому, что я полностью не ожидал появления твоей последней колонки, как и все остальные.
Она кивнула, немного пожевала нижнюю губу, и сказала:
— Я прошу прощение за это. Ты, конечно, имел право знать об этом заранее. Но как я могла тебе сказать? Ты бы попытался остановить меня.
— Совершенно точно.
Они находились всего в паре домов от дома Номер Пять. Если Пенелопа хотела у него спросить еще что-нибудь, ей следовало делать это быстрее.
— Ты уверен, — начала она, затем оборвала себя, словно неуверенная в том, что она хотела спросить.
— Я уверен в чем?
Она несильно покачала головой.
— Ни в чем, так ерунда.
— Очевидно, это все-таки не ерунда.
— Я просто задавалась вопросом …, — она посмотрела в сторону, словно Лондонский городской пейзаж мог дать ей необходимую храбрость для продолжения. — Я просто задавалась вопросом …
— Давай, выкладывай, Пенелопа!
Это было так непохоже на него, слишком кратко и нетерпеливо, что его тон подтолкнул ее к действию.
— Я просто задавалась вопросом, — проговорила она, — Что, возможно, твоя неловкость моей …э-э…
— Тайной жизнью, — подсказал он ей, медленно растягивая слова.
— Если тебе так хочется, можешь называть это так, — согласилась она, — Я думаю, возможно, твоя неловкость, не происходит полностью от твоего желания защитить мою репутацию, если откроется кто я такая.
— Что, только точно, — спросил он, очень четко выговаривая слова, — ты подразумеваешь под этим?
Она уже говорила сама себе: Их брак должен быть основан на честности.
— Я думаю, ты стыдишься меня.
Он уставился на нее в течение долгих нескольких секунд, прежде чем ответить:
— Я не стыжусь тебя. Я тебе уже говорил, что я не стыжусь тебя.
— Что, тогда?
Шаги Колина замедлились, и прежде чем он сам осознал, что он делает, он остановился перед домом номер три на Брутон-стрит. Дом его матери был всего лишь двумя домами дальше, и он был уверен, что их ожидали к чаю, еще пять минут тому назад, и…
И он не мог заставить свои ноги двигаться.
— Я не стыжусь тебя, — сказал он, главным образом потому, что он не мог заставить себя сказать ей правду — что он, на самом деле, просто завидует ей.
Это было такое неприятное чувство и такая неприятная эмоция. Это разъедало его изнутри, создавая неопределенное чувство стыда, каждый раз, когда он слышал упоминание о леди Уислдаун, что, учитывая, что она была главной лондонской сплетней, случалось не менее десяти раз в день.
И он совершенно не был уверен, что же ему делать с этим.
Его сестра Дафна, как-то сказала, что он, кажется, всегда знает, что следует сказать, и как найти с другим человеком общий язык. Он думал об этом в течение нескольких дней, после того, как она это сказала, и пришел к заключению, что его способность других людей заставлять чувствовать себя хорошо и непринужденно, зависит, прежде всего, от того, чувствует ли он сам себя хорошо и непринужденно.
Он был мужчиной, который всегда чувствовал себя непринужденно в любой ситуации. Он не знал, почему он был наделен такой способностью — возможно от хороших родителей, возможно, это просто была удача.
Но сейчас он чувствовал собственную неуклюжесть и неловкость буквально на каждом углу, и это влияло на всю его жизнь. Он огрызался на Пенелопу, он почти не разговаривал на приемах.
Все это происходило из-за отвратительной зависти, и сопутствующего ей стыда.
Или не так?
Завидовал бы он Пенелопе, если бы во всей его жизни не было постоянной удачи?
Это был очень интересный психологический, а точнее риторический вопрос. Или, по крайней мере, мог бы быть, если речь шла бы не о нем.
— Моя мать ждет нас, — кратко сказал он, зная, что он избегает отвечать на ее вопрос, и ненавидит себя за это, но не способный ни на что другое. — И твоя мать тоже там, так что лучше не опаздывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97