Первым мужчина взял паспорт Лобстера, пролистал его, бросил на землю.
— Москвичи? А здесь чего понадобилось?
— У меня родня отсюда, — произнес Никотиныч срывающимся голосом.
— Кто такие? — спросил мужчина строго.
— Ермолаевы.
— Ермолаевы? Знаю таких, — произнес мужчина нараспев и стал листать второй паспорт, вдруг замер, присел на корточки, вгляделся в лицо Никотиныча. — Серега, ты, че ли?
Никотиныч испуганно смотрел на мужчину и не узнавал, хотя и было в его лице что-то неуловимо знакомое.
— Ну ты че, парень? От страха память отшибло?
— Егор? — неуверенно произнес Никотиныч.
— Ну, а ты думал кто? Эх ты, мля, друга узнать не можешь!
Ошарашенный Никотиныч тут же попал в крепкие объятия.
— Ну, блин, постарел, потолстел! Вон щеки-то, как у хомяка! А это кто? — кивнул Егор на Лобстера.
— Это друг мой, работаем вместе.
— По части воровства? — Егор расхохотался. — Вот уж не ожидал так не ожидал, Серега, двадцать лет, считай! И какого хрена вы бежали?
— Испугались, — честно признался Никотиныч.
— Понятно, рыло-то в пушку! А ну скидай свои черепа назад! Бухать щас будем!
Лобстер, все еще не веря в счастливый исход, стал торопливо запихивать свои вещи в рюкзак. Его трясло, будто к нему подключили ток.
В просторной горнице было накурено. Огромный стол, перекрывающий собой почти все пространство комнаты, был уставлен бутылками и закусками. Раскрасневшийся, распаренный Егор сидел во главе стола. На нем был дорогой махровый халат, Лобстер и Никотиныч расположились по обе стороны от Егора. Влажные волосы прилипли колбам, лица блестели и были по-младенчески розовыми. Оба были завернуты в белые простыни и чем-то походили на римских патрициев из фильма «Калигула». Баня у Егора была, конечно, хороша. Горячая парилка, каменка, вся пропитавшаяся хлебным квасным духом, просторная комната для мытья и массажа, большой предбанник, отделанный смоляно пахнущим деревом, но Лобстера все это, как говорится, не прикалывало — он не мог долго переносить жару и парился из вежливости, все время выскакивая в предбанник охладиться. Зато Никотиныч с Егором провели в бане часа полтора. То один, то другой вспоминали что-нибудь забавное из молодости, рассказывали наперебой, хохотали, хлопали друг друга по спинам березовыми вениками. Лобстер, однако, видел, что Никотиныч робеет: поддакивает, смотрит Егору в рот, ловя каждое его слово, каждый жест, и боится сказать лишнее — не дай бог прогневать! Еще бы! Два часа назад на него по приказу друга детства ствол наставляли и под ребра кулаками лупили! «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» Егоровских «быков» ни в баню, ни к столу не допустили. Вот, наверное, обидно-то им — то с пистолетами игрались, людей по полям гоняя, а теперь эти люди с хозяином за одним столом сидят, а им приходится на кухне, в закутке… Светка внесла в горницу блюдо с поросенком, поставила на край стола.
— Ну, под горяченькое! — сказал Егор и стал разливать водку по рюмкам.
Чокнулись, выпили. Лобстер водку не пил, а только делал вид. Помочит губы — поставит на стол.
— Да, парень, насчет папаши — это ты хорошо придумал! — весело сказал Егор. — Башку с собой таскать! Ну вот, скажите мне, строчите вы на своих машинках, в «игрушки» играете, по Интернетам лазаете, ну так это ж все там не на самом деле, а вот чтобы дело реальное, мужское — «построить» кого-нибудь, бабки выбить, по рогам дать?
Лобстер неопределенно пожал плечами.
— А, вот она, хилость городская, — махнул рукой Егор. — А мы, знаешь, всех здесь держим, — он крепко сжал кулак, — и город, и область, и в Москве у нас тоже уже свои смотрящие сидят. Люди сами бегут: защитите от беспредельщиков, кричат, житья от них нет. Вот мы и наводим порядок. А ты думал — как? Санитары леса! — Егор рассмеялся. — Хочешь, иди ко мне бухгалтером, а то мой недавно «боты двинул», будешь на своей машинке цифры щелкать, бабки небольшие на первое время положу, а потом развернешься. Девку тебе найдем из наших, чистенькую, как вот этот поросенок, не то что ваши, городские, траханые. — Он пододвинул к себе блюдо, взял большой нож, вилку, стал резать поросенка на куски. — Давай-давай, иди, в обиде не будешь.
— Так ведь подумать надо, — сказал Лобстер тихо.
— Э-э, чего там думать. Ты когда-нибудь столько бабок видел? — Егор потянулся к стулу, на котором висела его одежда, полез в карман пиджака, достал большой кожаный «лапоть» — бумажник, вытащил из него пачку долларов, потряс ими в воздухе, небрежно бросил на стол. Купюры рассыпались веером. — Вот, я столько каждый день в руках держу, а то и больше. Понял?
Лобстер послушно кивнул. Никотиныч поднялся из-за стола, пошатываясь, направился к двери.
— Я щас!
Лобстер проследил за ним взглядом. Следом за Никотинычем из горницы вышла Светка.
— Вот ты скажи — как тебя там? — тебе че, двенадцать лет — на машинке стучать? У меня пацан в эти бирюльки играет.
— Так это у меня работа такая. Есть же люди — программисты, без которых ни один компьютер работать бы не стал, — начал терпеливо объяснять Лобстер, в другое время он бы уже сорвался, наорал: что за тупость — таких простых вещей не понимать!
Никотиныч стоял на крыльце и курил. За его спиной скрипнула дверь, он обернулся. Светка смотрела на него исподлобья, не моргая, щеки пунцово горели.
— Что, Сергей Дмитрич, убежали, значит?
— Почему убежал? Вот же я — здесь, — сказал Никотиныч, смущаясь.
— Вы здесь, потому что Егор завернул, а если б не он… — Светка замолчала. — За ключ — спасибо. А записку я порвала. Вы чего же, испугались, что женить на себе буду?
— Я уже свое отбоялся. Дочь взрослая, скоро внуки пойдут. То, что в записке написано было, — правда. Работа у нас с Олегом срочная.
— Так и не нравлюсь я вам совсем? — неожиданно спросила Светка.
— Да как же — не нравишься? — смутился Никотиныч. — Как раз — наоборот! Мучился я, хотел тебе в окошко стукнуть, предупредить, а этот все торопит — давай-давай. Фанат. За работу Родину продаст.
— Вы все шутите! — Светка рассмеялась.
— Да нет, не шучу я, — вздохнул Никотиныч. Он взял Светку за руку, потянул за собой с крыльца во двор, будто боясь, что здесь их подслушают. Завел ее за угол — стена дома была глухая, без окон, — заговорил торопливо, нервно: — Я всю жизнь в городе прожил, а здесь только дачником был. Приехал, повалял пару месяцев дурака и уехал. В шахматы играл, учился, в научном институте работал. После того как с женой развелись, все, подумал, ну ее к чертям собачьим, эту личную жизнь, — страдания одни, решил карьеру делать, работал как волк, на баб старался не смотреть. Так только иногда, случайно. А здесь тебя встретил. Ну и… В записке правда все. Я таких, как ты, не встречал. Ты — другая, и я сразу понял… — Никотиныч замолчал, шумно сглотнул набежавшую слюну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Москвичи? А здесь чего понадобилось?
— У меня родня отсюда, — произнес Никотиныч срывающимся голосом.
— Кто такие? — спросил мужчина строго.
— Ермолаевы.
— Ермолаевы? Знаю таких, — произнес мужчина нараспев и стал листать второй паспорт, вдруг замер, присел на корточки, вгляделся в лицо Никотиныча. — Серега, ты, че ли?
Никотиныч испуганно смотрел на мужчину и не узнавал, хотя и было в его лице что-то неуловимо знакомое.
— Ну ты че, парень? От страха память отшибло?
— Егор? — неуверенно произнес Никотиныч.
— Ну, а ты думал кто? Эх ты, мля, друга узнать не можешь!
Ошарашенный Никотиныч тут же попал в крепкие объятия.
— Ну, блин, постарел, потолстел! Вон щеки-то, как у хомяка! А это кто? — кивнул Егор на Лобстера.
— Это друг мой, работаем вместе.
— По части воровства? — Егор расхохотался. — Вот уж не ожидал так не ожидал, Серега, двадцать лет, считай! И какого хрена вы бежали?
— Испугались, — честно признался Никотиныч.
— Понятно, рыло-то в пушку! А ну скидай свои черепа назад! Бухать щас будем!
Лобстер, все еще не веря в счастливый исход, стал торопливо запихивать свои вещи в рюкзак. Его трясло, будто к нему подключили ток.
В просторной горнице было накурено. Огромный стол, перекрывающий собой почти все пространство комнаты, был уставлен бутылками и закусками. Раскрасневшийся, распаренный Егор сидел во главе стола. На нем был дорогой махровый халат, Лобстер и Никотиныч расположились по обе стороны от Егора. Влажные волосы прилипли колбам, лица блестели и были по-младенчески розовыми. Оба были завернуты в белые простыни и чем-то походили на римских патрициев из фильма «Калигула». Баня у Егора была, конечно, хороша. Горячая парилка, каменка, вся пропитавшаяся хлебным квасным духом, просторная комната для мытья и массажа, большой предбанник, отделанный смоляно пахнущим деревом, но Лобстера все это, как говорится, не прикалывало — он не мог долго переносить жару и парился из вежливости, все время выскакивая в предбанник охладиться. Зато Никотиныч с Егором провели в бане часа полтора. То один, то другой вспоминали что-нибудь забавное из молодости, рассказывали наперебой, хохотали, хлопали друг друга по спинам березовыми вениками. Лобстер, однако, видел, что Никотиныч робеет: поддакивает, смотрит Егору в рот, ловя каждое его слово, каждый жест, и боится сказать лишнее — не дай бог прогневать! Еще бы! Два часа назад на него по приказу друга детства ствол наставляли и под ребра кулаками лупили! «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» Егоровских «быков» ни в баню, ни к столу не допустили. Вот, наверное, обидно-то им — то с пистолетами игрались, людей по полям гоняя, а теперь эти люди с хозяином за одним столом сидят, а им приходится на кухне, в закутке… Светка внесла в горницу блюдо с поросенком, поставила на край стола.
— Ну, под горяченькое! — сказал Егор и стал разливать водку по рюмкам.
Чокнулись, выпили. Лобстер водку не пил, а только делал вид. Помочит губы — поставит на стол.
— Да, парень, насчет папаши — это ты хорошо придумал! — весело сказал Егор. — Башку с собой таскать! Ну вот, скажите мне, строчите вы на своих машинках, в «игрушки» играете, по Интернетам лазаете, ну так это ж все там не на самом деле, а вот чтобы дело реальное, мужское — «построить» кого-нибудь, бабки выбить, по рогам дать?
Лобстер неопределенно пожал плечами.
— А, вот она, хилость городская, — махнул рукой Егор. — А мы, знаешь, всех здесь держим, — он крепко сжал кулак, — и город, и область, и в Москве у нас тоже уже свои смотрящие сидят. Люди сами бегут: защитите от беспредельщиков, кричат, житья от них нет. Вот мы и наводим порядок. А ты думал — как? Санитары леса! — Егор рассмеялся. — Хочешь, иди ко мне бухгалтером, а то мой недавно «боты двинул», будешь на своей машинке цифры щелкать, бабки небольшие на первое время положу, а потом развернешься. Девку тебе найдем из наших, чистенькую, как вот этот поросенок, не то что ваши, городские, траханые. — Он пододвинул к себе блюдо, взял большой нож, вилку, стал резать поросенка на куски. — Давай-давай, иди, в обиде не будешь.
— Так ведь подумать надо, — сказал Лобстер тихо.
— Э-э, чего там думать. Ты когда-нибудь столько бабок видел? — Егор потянулся к стулу, на котором висела его одежда, полез в карман пиджака, достал большой кожаный «лапоть» — бумажник, вытащил из него пачку долларов, потряс ими в воздухе, небрежно бросил на стол. Купюры рассыпались веером. — Вот, я столько каждый день в руках держу, а то и больше. Понял?
Лобстер послушно кивнул. Никотиныч поднялся из-за стола, пошатываясь, направился к двери.
— Я щас!
Лобстер проследил за ним взглядом. Следом за Никотинычем из горницы вышла Светка.
— Вот ты скажи — как тебя там? — тебе че, двенадцать лет — на машинке стучать? У меня пацан в эти бирюльки играет.
— Так это у меня работа такая. Есть же люди — программисты, без которых ни один компьютер работать бы не стал, — начал терпеливо объяснять Лобстер, в другое время он бы уже сорвался, наорал: что за тупость — таких простых вещей не понимать!
Никотиныч стоял на крыльце и курил. За его спиной скрипнула дверь, он обернулся. Светка смотрела на него исподлобья, не моргая, щеки пунцово горели.
— Что, Сергей Дмитрич, убежали, значит?
— Почему убежал? Вот же я — здесь, — сказал Никотиныч, смущаясь.
— Вы здесь, потому что Егор завернул, а если б не он… — Светка замолчала. — За ключ — спасибо. А записку я порвала. Вы чего же, испугались, что женить на себе буду?
— Я уже свое отбоялся. Дочь взрослая, скоро внуки пойдут. То, что в записке написано было, — правда. Работа у нас с Олегом срочная.
— Так и не нравлюсь я вам совсем? — неожиданно спросила Светка.
— Да как же — не нравишься? — смутился Никотиныч. — Как раз — наоборот! Мучился я, хотел тебе в окошко стукнуть, предупредить, а этот все торопит — давай-давай. Фанат. За работу Родину продаст.
— Вы все шутите! — Светка рассмеялась.
— Да нет, не шучу я, — вздохнул Никотиныч. Он взял Светку за руку, потянул за собой с крыльца во двор, будто боясь, что здесь их подслушают. Завел ее за угол — стена дома была глухая, без окон, — заговорил торопливо, нервно: — Я всю жизнь в городе прожил, а здесь только дачником был. Приехал, повалял пару месяцев дурака и уехал. В шахматы играл, учился, в научном институте работал. После того как с женой развелись, все, подумал, ну ее к чертям собачьим, эту личную жизнь, — страдания одни, решил карьеру делать, работал как волк, на баб старался не смотреть. Так только иногда, случайно. А здесь тебя встретил. Ну и… В записке правда все. Я таких, как ты, не встречал. Ты — другая, и я сразу понял… — Никотиныч замолчал, шумно сглотнул набежавшую слюну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64