А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы
знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам
собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
- А пан думает, что так прямо взял кобылу, запряг, да и эй, ну пошел,
сивка!. Думает пан, что можно так, как есть, не спрятавши, везти пана?
- Ну, так прятай, прятай как знаешь; в порожнюю бочку, что ли?
- Ай, ай! А пан думает, разве можно спрятать его в бочку? Пан разве не
знает, что всякий подумает, что в бочке горелка?
- Ну, так и пусть думает, что горелка.
- Как пусть думает, что горелка? - сказал жид и схватил себя обеими
руками за пейсики и потом поднял кверху обе руки.
- Ну, что же ты так оторопел?
- А пан разве не знает, что бог на то создал горелку, чтобы ее всякий
пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за
бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит, что не течет, и скажет:
Жид не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида,
связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида! Потому
что все, что ни есть недоброго, все валится на жида; потому что жида всякий
принимает за собаку; потому что думают, уж и не человек, коли жид.
- Ну, так положи меня в воз с рыбою!
- Не можно, пан; ей-богу, не можно. По всей Польше люди голодны теперь,
как собаки: и рыбу раскрадут, и пана нащупают.
- Так вези меня хоть на черте, только вези!
- Слушай, слушай, пан! - сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и
подходя к нему с растопыренными руками. - Вот что мы сделаем. Теперь строят
везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а
потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне
воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому
ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы
кормить пана.
- Делай как хочешь, только вези!
И через час воз с кирпичом выехал из Умани, запряженный в две клячи. На
одной из них сидел высокий Янкель, и длинные курчавые пейсики его
развевались из-под жидовского яломка по мере того, как он подпрыгивал на
лошади, длинный, как верста, поставленная на дороге.

XI
В то время, когда происходило описываемое событие, на пограничных местах
не было еще никаких таможенных чиновников и объездчиков, этой страшной
грозы предприимчивых людей, и потому всякий мог везти, что ему вздумалось.
Если же кто и производил обыск и ревизовку, то делал это большею частию для
своего собственного удовольствия, особливо если на возу находились
заманчивые для глаз предметы и если его собственная рука имела порядочный
вес и тяжесть. Но кирпич не находил охотников и въехал беспрепятственно в
главные городские ворота.
Бульба в своей тесной клетке мог только слышать шум, крики возниц и
больше ничего. Янкель, подпрыгивая на своем коротком, запачканном пылью
рысаке, поворотил, сделавши несколько кругов, в темную узенькую улицу,
носившую название Грязной и вместе Жидовской, потому что здесь
действительно находились жиды почти со всей Варшавы. Эта улица чрезвычайно
походила на вывороченную внутренность заднего двора. Солнце, казалось, не
заходило сюда вовсе. Совершенно почерневшие деревянные домы, со множеством
протянутых из окон жердей, увеличивали еще более мрак. Изредка краснела
между ними кирпичная стена, но и та уже во многих местах превращалась
совершенно в черную. Иногда только вверху ощекатуренный кусок стены,
обхваченный солнцем, блистал нестерпимою для глаз белизною. Тут все
состояло из сильных резкостей: трубы, тряпки, шелуха, выброшенные разбитые
чаны. Всякий, что только было у него негодного, швырял на улицу, доставляя
прохожим возможные удобства питать все чувства свои этою дрянью. Сидящий на
коне всадник чуть-чуть не доставал рукою жердей, протянутых через улицу из
одного дома в другой, на которых висели жидовские чулки, коротенькие
панталонцы и копченый гусь. Иногда довольно смазливенькое личико еврейки,
убранное потемневшими бусами, выглядывало из ветхого окошка. Куча жиденков,
запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи.
Рыжий жид, с веснушками по всему лицу, делавшими его похожим на воробьиное
яйцо, выглянул из окна, тотчас заговорил с Янкелем на своем тарабарском
наречии, и Янкель тотчас въехал в один двор. По улице шел другой жид,
остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба выкарабкался наконец
из-под кирпича, он увидел трех жидов, говоривших с большим жаром.
Янкель обратился к нему и сказал, что все будет сделано, что его Остап
сидит в городской темнице, и хотя трудно уговорить стражей, но, однако ж,
он надеется доставить ему свидание.
Бульба вошел с тремя жидами в комнату.
Жиды начали опять говорить между собою на своем непонятном языке. Тарас
поглядывал на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потрясло его: на
грубом и равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя
надежды - надежды той, которая посещает иногда человека в последнем градусе
отчаяния; старое сердце его начало сильно биться, как будто у юноши.
- Слушайте, жиды! - сказал он, и в словах его было что-то восторженное. -
Вы всё на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица
давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только захочет
украсть. Освободите мне моего Остапа! Дайте случай убежать ему от
дьявольских рук. Вот я этому человеку обещал двенадцать тысяч червонных, -
я прибавляю еще двенадцать. Все, какие у меня есть, дорогие кубки и
закопанное в земле золото, хату и последнюю одежду продам и заключу с вами
контракт на всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, делить с
вами пополам.
- О, не можно любезный пан, не можно! - сказал со вздохом Янкель.
- Нет, не можно! - сказал другой жид.
Все три жида взглянули один на другого.
- А попробовать? - сказал третий, боязливо поглядывая на двух других, -
может быть, бог даст.
Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострял свой слух,
ничего не мог отгадать; он слышал только часто произносимое слово Мардохай,
и больше ничего.
- Слушай, пан! - сказал Янкель, - нужно посоветоваться с таким человеком,
какого еще никогда не было на свете. У-у! то такой мудрый, как Соломон; и
когда он ничего не сделает, то уж никто на свете не сделает. Сиди тут; вот
ключ, и не впускай никого!
Жиды вышли на улицу.
Тарас запер дверь и смотрел в маленькое окошечко на этот грязный
жидовский проспект. Три жида остановились посредине улицы и стали говорить
довольно азартно; к ним присоединился скоро четвертый, наконец, и пятый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37