и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает
бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал,
как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только
страшного отца.
- Ну, что ж теперь мы будем делать? - сказал Тарас, смотря прямо ему в
очи.
Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.
- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Андрий был безответен.
- Так продать? продать веру? продать своих? Стой
же, слезай с коня!
Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед
Тарасом.
- Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! - сказал Тарас и,
отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.
Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и
как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или
братьев - это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под
сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не
сказавши ни одного слова. Остановился сыноубийца и глядел долго на
бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его,
недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще
выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его
побледневшие черты.
- Чем бы не козак был? - сказал Тарас, - и станом высокий, и чернобровый,
и лицо как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал, пропал бесславно,
как подлая собака!
- Батько, что ты сделал? Это ты убил его? - сказал
подъехавший в это время Остап.
Тарас кивнул головою.
Пристально поглядел мертвому в очи Остап. Жалко ему стало брата, и
проговорил он тут же:
- Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались над ним
враги и не растаскали бы его тела хищные птицы.
- Погребут его и без нас! - сказал Тарас, - будут у него плакальщики и
утешницы!
И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье волкам-сыромахам или
пощадить в нем рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважать в ком бы
то ни было. Как видит, скачет к нему на коне Голокопытенко:
- Беда, атаман, окрепли ляхи, прибыла на подмогу свежая сила!..
Не успел сказать Голокопытенко, скачет Вовтузенко:
- Беда, атаман, новая валит еще сила!..
Не успел сказать Вовтузенко, Пысаренко бежит бегом, уже без коня:
- Где ты, батьку? Ищут тебя козаки. Уж убит куренной атаман Невылычкий,
Задорожний убит, Черевиченко убит. Но стоят козаки, не хотят умирать, не
увидев тебя в очи; хотят, чтобы взглянул ты на них перед смертным часом!
- На коня, Остап! - сказал Тарас и спешил, чтобы застать еще козаков,
чтобы поглядеть еще на них и чтобы они взглянули перед смертью на своего
атамана.
Но не выехали они еще из лесу, а уж неприятельская сила окружила со всех
сторон лес, и меж деревьями везде показались всадники с саблями и копьями.
- Остап!.. Остап, не поддавайся!.. - кричал Тарас, а сам, схвативши саблю
наголо, начал честить первых попавшихся на все боки. А на Остапа уже
наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного
полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро
третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в
конскую грудь горячая пуля, - вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и
задавил под собою всадника. Добре, сынку!..
Добре, Остап!.. - кричал Тарас. - Вот я следом за тобою!.. А сам все
отбивался от наступавших. Рубится и бьется Тарас, сыплет гостинцы тому и
другому на голову, а сам глядит все вперед на Остапа и видит, что уже вновь
схватилось с Остапом мало не восьмеро разом. Остап!.. Остап, не
поддавайся!.. Но уж одолевают Остапа; уже один накинул ему на шею аркан,
уже вяжут, уже берут Остапа. Эх, Остап, Остап!.. - кричал Тарас, пробиваясь
к нему, рубя в капусту встречных и поперечных. - Эх, Остап, Остап!.. Но как
тяжелым камнем хватило его самого в ту же минуту. Все закружилось и
перевернулось в глазах его. На миг смешанно сверкнули пред ним головы,
копья, дым, блески огня, сучья с древесными листьями, мелькнувшие ему в
самые очи. И грохнулся он, как подрубленный дуб, на землю.
И туман покрыл его очи.

X
- Долго же я спал! - сказал Тарас, очнувшись, как после трудного
хмельного сна, и стараясь распознать окружавшие его предметы. Страшная
слабость одолевала его члены. Едва метались пред ним стены и углы
незнакомой светлицы. Наконец заметил он, что пред ним сидел Товкач, и,
казалось, прислушивался но всякому его дыханию.
Да, - подумал про себя Товкач, - заснул бы ты, может быть, и навеки! Но
ничего не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать.
- Да скажи же мне, где я теперь? - спросил опять Тарас, напрягая ум и
стараясь припомнить бывшее.
- Молчи ж! - прикрикнул сурово на него товарищ. - Чего тебе еще хочется
знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две недели как мы с тобою
скачем не переводя духу и как ты в горячке и жару несешь и городишь чепуху.
Вот в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе
беду.
Но Тарас все старался и силился собрать свои мысли и припомнить бывшее.
- Да ведь меня же схватили и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было
никакой возможности выбиться из толпы?
- Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! - закричал Товкач сердито, как
нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. - Что
пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди,
которые тебя не выдали, - ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать
вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили
в две тысячи червонных.
- А Остап? - вскрикнул вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг
вспомнил, как Остапа схватили и связали в глазах его и что он теперь уже в
ляшских руках.
И обняло горе старую голову. Сорвал и сдернул он все перевязки ран своих,
бросил их далеко прочь, хотел громко что-то сказать - и вместо того понес
чепуху; жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи
безумные речи.
А между тем верный товарищ стоял пред ним, бранясь и рассыпая без счету
жестокие уморительные слова и упреки. Наконец схватил он его за ноги и
руки, спеленал, как ребенка, поправил все перевязки, увернул его в воловью
кожу, увязал в лубки и, прикрепивши веревками к седлу, помчался вновь с ним
в дорогу.
- Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над
твоей козацкою породою, на куски рвали бы твое тело да бросали его в воду.
Пусть же хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи, да пусть же
степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37