Наука будущего расширит его, но более истинным не сделает, в этом я уверен, ибо от этого оно не станет ни лучше, ни тоньше, ни прекраснее. Ты вот говоришь, что ангел-хранитель Харкендера стал мудрее, но мудрость лучших из людей тоже возросла, и у них теперь есть способ взращивать в себе мудрость. Если случится новое противостояние, когда Дэвид Лидиард или его сын встанут на мое место, они окажутся лучше вооружены, чем я, и это поможет им выиграть. Ты сомневаешься, Глиняный Монстр?
— Нет, — отозвался тот. — Вы, разумеется, правы. — При этом он мысленно добавил: «Разве что мудрости может оказаться недостаточно. Если верить Пелорусу, варвар с мечом сразил Архимеда, пока тот доказывал теорему на песке. Если у ангелов будет недоставать интеллекта, у них всегда под рукой грубая сила. И, не опасайся они друг друга, один из них мог бы отправить землю в Преисподнюю, вместе со всем человечеством — просто по своей прихоти».
— Какой позор! — воскликнул Таллентайр. — Если я прав, конечно, то в моих речах не было ничего фантастического, чтобы поместить их на страницах твоей книги.
— Лучше, тоньше и прекраснее, — повторил Глиняный Монстр. — Разве этого недостаточно? Я не думал, что вы последователь Китса!
— Вся истина прекрасна, — заключил Таллентайр. — Вот что мы имеем в виду под красотой, осознаем мы это или нет. Красота таится в глазах наблюдателя, ибо истина — это то, что должно быть известно и подвергнуто сомнению. Без наблюдателя нет и красоты, нет и истины. Наука — самая прекрасная веща на свете, даже художники это знают, хотя большинство из них выносят на поверхность не больше своих скрытых знаний, чем велосипедист мог бы объяснить из динамики или баланса или баллистической науки. А это как — достаточно фантастично для вас, хроникер?
— Думаю, что да, — отозвался Глиняный Монстр.
3.
Корделия пребывала в самом расцвете сил, когда Глиняный Монстр явился навестить ее. Впрочем, в самом расцвете она пребывала много лет. Сейчас ей исполнилось шестьдесят пять, а выглядела она на двадцать. На лице ни пятнышка, и оно могло бы выглядеть идеальным, если бы не слишком плотно сжатые губы при виде Глиняного Монстра.
— Ты начал стареть, — сказала она, слегка удивившись. — Что, твой ангел-хранитель перестал о тебе заботиться?
— Похоже, что так, — согласился ее собеседник. — Я надеялся закончить новую книгу не торопясь, но теперь уже начинаю учиться нетерпению — наконец-то, если можно так выразиться.
— А я какое отношение имею к твоей книге? — спросила она. — Ты бы лучше поговорил с моим мужем. Это он занимается тайнами вечности.
Глиняный Монстр не думал, что было бы дипломатично комментировать сам факт ее упоминания о Джейкобе Харкендере как о своем муже, как и о его причастности тайнам вечности. Принимая во внимание тонкость вопроса, который он намеревался задать, лучше было избегать любых ремарок, которые могли бы ее побеспокоить.
— У меня другая цель, — вежливо начал он. — Я пытаюсь понять, как происходит внутренняя работа человеческого разума. На сей раз я не претендую на мудрость оракула. Я обещал самому себе, что удовлетворюсь менее глубоким уровнем.
Его дружелюбный тон не произвел на нее впечатления. — Не понимаю, чем я могу тебе помочь.
— Я был с твоим отцом, когда он умер, — тихо сказал он.
— Я бы сама была с ним, — быстро парировала она. — Если меня пригласили в его дом. Не могу поверить, что его предсмертные слова предназначались мне. Если бы он захотел даровать мне свое прощение, то, без сомнения, известил бы меня заранее. Он был человеком пунктуальным.
— Нет, никакого послания он не передал. Но я уверен, что он думал о тебе в свои последние часы.
— Он сказал тебе, как тяжело быть проклятым собственной дочерью? — спросила она, и голос прозвучал горько. — Как это было «больнее, чем змеиный укус»? У бедняги Лира, по крайней мере, было двое, на чью любовь он надеялся. Бедняга Лир хотя бы мог убедить себя, что отдал им свою любовь. Сэр Эдвард никогда этого не делал.
— Думаю, ты ошибаешься насчет него, — сказал Глиняный Монстр. — Его разочарование не разрушило его любви.
— Нечего было и разрушать, — настаивала она. — По крайней мере, невозможно приуменьшить значение обнадеживающей нежности, которой у него всегда хватало для приемного сына. Ведь он оставил любящее послание для Дэвида, не так ли? Или Дэвид тоже был там, глотая слезы рядом со своим божком?
— Дэвид никогда не покидает Конца Света. Боюсь, он превратился в затворника. Даже Пелорус редко видится с ним.
— Он всегда этого желал. И явно счастлив там, играя роль мученика. Это роль, от которой он никогда не устает. Нелл ему в этом потворствует, так мне сказали. Что за сладкая парочка! — Голос ее звучал несколько притворно, словно она играла роль, которой не сумела проникнуться до конца.
— Ему было больно, когда ты покинула его, — хотя и с неохотой, произнес Глиняный Монстр. — А знание того, где ты находишься, усилило печаль.
— Думаешь, я этого не знаю? Или ты пребываешь в заблуждении, будто я сделала это, потому что не могла понять, как он себя почувствует? Может, это он пребывает в заблуждении?
Глиняный Монстр был рад, что она сама задала вопрос. — Дэвид не понимает, почему ты его оставила. — тихо вымолвил он. — Он может выдать целый список причин для объяснения другим, но сам при этом не может понять, как могла поступить подобным образом женщина, любившая его. Он измеряет любовь силой собственного чувства.
— Он все измеряет по собственным стандартам, — отозвалась Корделия. — Не сомневаюсь, что именно поэтому ничто в мире не могло подарить ему радость или надежду. Я никогда не сомневалась, что боль, которую он чувствует, глубокая, как ему и требуется, и такая же мрачная, но под конец оказалась просто не в состоянии разделять с ним эту ношу. Без сомнения, он считает, что я ушла к Харкендеру в силу некоторых причин, и я не стану отрицать влияния этих причин. Почему бы не захотеть вечной юности, если мне ее предложили? Почему бы не захотеть удовольствия в занятиях любовью с прекрасным мужчиной — как это испокон веков повелось между мужчинами и прекрасными женщинами, безотносительно к их брачному положению? Знаешь ли ты, что моя единственная дочь названа в честь любовницы моего отца — а не в честь моей матери, а я не знала этого, пока не ушла к Джейкобу? Любила ли его подруга Элинор так же, как Джейкоб Харкендер, без сомнения, любит меня, как ты думаешь? И любил ли Дэвид меня больше, чем он? Но это еще не все. Были другие, более глубокие, мотивы. Даже если любовь Дэвида — великий дар, почему любовь тюремщика должна быть ценнее, чем щедрая, сердечная любовь моего нынешнего мужа? Ты говоришь, что Дэвид не понимает, но это потому, что он не хочет понять, и никогда не захочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Нет, — отозвался тот. — Вы, разумеется, правы. — При этом он мысленно добавил: «Разве что мудрости может оказаться недостаточно. Если верить Пелорусу, варвар с мечом сразил Архимеда, пока тот доказывал теорему на песке. Если у ангелов будет недоставать интеллекта, у них всегда под рукой грубая сила. И, не опасайся они друг друга, один из них мог бы отправить землю в Преисподнюю, вместе со всем человечеством — просто по своей прихоти».
— Какой позор! — воскликнул Таллентайр. — Если я прав, конечно, то в моих речах не было ничего фантастического, чтобы поместить их на страницах твоей книги.
— Лучше, тоньше и прекраснее, — повторил Глиняный Монстр. — Разве этого недостаточно? Я не думал, что вы последователь Китса!
— Вся истина прекрасна, — заключил Таллентайр. — Вот что мы имеем в виду под красотой, осознаем мы это или нет. Красота таится в глазах наблюдателя, ибо истина — это то, что должно быть известно и подвергнуто сомнению. Без наблюдателя нет и красоты, нет и истины. Наука — самая прекрасная веща на свете, даже художники это знают, хотя большинство из них выносят на поверхность не больше своих скрытых знаний, чем велосипедист мог бы объяснить из динамики или баланса или баллистической науки. А это как — достаточно фантастично для вас, хроникер?
— Думаю, что да, — отозвался Глиняный Монстр.
3.
Корделия пребывала в самом расцвете сил, когда Глиняный Монстр явился навестить ее. Впрочем, в самом расцвете она пребывала много лет. Сейчас ей исполнилось шестьдесят пять, а выглядела она на двадцать. На лице ни пятнышка, и оно могло бы выглядеть идеальным, если бы не слишком плотно сжатые губы при виде Глиняного Монстра.
— Ты начал стареть, — сказала она, слегка удивившись. — Что, твой ангел-хранитель перестал о тебе заботиться?
— Похоже, что так, — согласился ее собеседник. — Я надеялся закончить новую книгу не торопясь, но теперь уже начинаю учиться нетерпению — наконец-то, если можно так выразиться.
— А я какое отношение имею к твоей книге? — спросила она. — Ты бы лучше поговорил с моим мужем. Это он занимается тайнами вечности.
Глиняный Монстр не думал, что было бы дипломатично комментировать сам факт ее упоминания о Джейкобе Харкендере как о своем муже, как и о его причастности тайнам вечности. Принимая во внимание тонкость вопроса, который он намеревался задать, лучше было избегать любых ремарок, которые могли бы ее побеспокоить.
— У меня другая цель, — вежливо начал он. — Я пытаюсь понять, как происходит внутренняя работа человеческого разума. На сей раз я не претендую на мудрость оракула. Я обещал самому себе, что удовлетворюсь менее глубоким уровнем.
Его дружелюбный тон не произвел на нее впечатления. — Не понимаю, чем я могу тебе помочь.
— Я был с твоим отцом, когда он умер, — тихо сказал он.
— Я бы сама была с ним, — быстро парировала она. — Если меня пригласили в его дом. Не могу поверить, что его предсмертные слова предназначались мне. Если бы он захотел даровать мне свое прощение, то, без сомнения, известил бы меня заранее. Он был человеком пунктуальным.
— Нет, никакого послания он не передал. Но я уверен, что он думал о тебе в свои последние часы.
— Он сказал тебе, как тяжело быть проклятым собственной дочерью? — спросила она, и голос прозвучал горько. — Как это было «больнее, чем змеиный укус»? У бедняги Лира, по крайней мере, было двое, на чью любовь он надеялся. Бедняга Лир хотя бы мог убедить себя, что отдал им свою любовь. Сэр Эдвард никогда этого не делал.
— Думаю, ты ошибаешься насчет него, — сказал Глиняный Монстр. — Его разочарование не разрушило его любви.
— Нечего было и разрушать, — настаивала она. — По крайней мере, невозможно приуменьшить значение обнадеживающей нежности, которой у него всегда хватало для приемного сына. Ведь он оставил любящее послание для Дэвида, не так ли? Или Дэвид тоже был там, глотая слезы рядом со своим божком?
— Дэвид никогда не покидает Конца Света. Боюсь, он превратился в затворника. Даже Пелорус редко видится с ним.
— Он всегда этого желал. И явно счастлив там, играя роль мученика. Это роль, от которой он никогда не устает. Нелл ему в этом потворствует, так мне сказали. Что за сладкая парочка! — Голос ее звучал несколько притворно, словно она играла роль, которой не сумела проникнуться до конца.
— Ему было больно, когда ты покинула его, — хотя и с неохотой, произнес Глиняный Монстр. — А знание того, где ты находишься, усилило печаль.
— Думаешь, я этого не знаю? Или ты пребываешь в заблуждении, будто я сделала это, потому что не могла понять, как он себя почувствует? Может, это он пребывает в заблуждении?
Глиняный Монстр был рад, что она сама задала вопрос. — Дэвид не понимает, почему ты его оставила. — тихо вымолвил он. — Он может выдать целый список причин для объяснения другим, но сам при этом не может понять, как могла поступить подобным образом женщина, любившая его. Он измеряет любовь силой собственного чувства.
— Он все измеряет по собственным стандартам, — отозвалась Корделия. — Не сомневаюсь, что именно поэтому ничто в мире не могло подарить ему радость или надежду. Я никогда не сомневалась, что боль, которую он чувствует, глубокая, как ему и требуется, и такая же мрачная, но под конец оказалась просто не в состоянии разделять с ним эту ношу. Без сомнения, он считает, что я ушла к Харкендеру в силу некоторых причин, и я не стану отрицать влияния этих причин. Почему бы не захотеть вечной юности, если мне ее предложили? Почему бы не захотеть удовольствия в занятиях любовью с прекрасным мужчиной — как это испокон веков повелось между мужчинами и прекрасными женщинами, безотносительно к их брачному положению? Знаешь ли ты, что моя единственная дочь названа в честь любовницы моего отца — а не в честь моей матери, а я не знала этого, пока не ушла к Джейкобу? Любила ли его подруга Элинор так же, как Джейкоб Харкендер, без сомнения, любит меня, как ты думаешь? И любил ли Дэвид меня больше, чем он? Но это еще не все. Были другие, более глубокие, мотивы. Даже если любовь Дэвида — великий дар, почему любовь тюремщика должна быть ценнее, чем щедрая, сердечная любовь моего нынешнего мужа? Ты говоришь, что Дэвид не понимает, но это потому, что он не хочет понять, и никогда не захочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114