Разрушение настолько проще созидания, что его ангел-хранитель никак не мог защитить его маленькую империю разума и исследований против чужой атаки.
— Если это была ты — чтобы заставить меня понять, — прошептал Стерлинг, обращаясь к Гекате, — то это мерзко и глупо.
— Не будь дураком, — резко оборвала она его. — Это работа ангела. Им мог быть Зелофелон… но, боюсь, не его рук дело. Есть нечто, дорогой мой Джейсон, кому нет дела до твоей драгоценной работы, и он не собирался щадить ее. Нас вовлекли в войну, и нам неизвестно, каковы цели нашего врага.
Стерлинг посмотрел на свои окровавленные руки, думая, как же много он потерял. Он взял у Глиняного Монстра чуть больше пинты — но это оказалось таким серьезным. От ощущения потери у него закружилась голова.
— Я всего лишь человек, — прошептал он, больше самому себе, чем компаньону. — Я могу выполнять человеческую работу, но только человеческую. Ты — ведьма, сотворенная при помощи магии. У тебя не было права приходить ко мне с жалобами и предостережениями. Что мне делать?
— Ничего, — шепотом отозвалась она. — Ничего, просто постараться понять. Что еще нам остается?
— Спроси своего создателя! — огрызнулся он. — Что за польза от твоего существования, если ты не можешь докричаться до создателя? — Он не мог взять себя в руки, хотя и знал — от ярости толку немного.
Стерлинг уже знал, с того дня, когда был доставлен из своего дома в Ричмонде в странный Эдем Гекаты, что заказал для себя мир, замешанный на страдании, но сумел отбросить всепоглощающую мысль в сторону, дабы обезвредить разрушительный потенциал силы, которым обладали ангелы, покуда он принимал их дары. Теперь какая-то жестокая магическая сила уничтожила все, чем он владел, и теперь уже беспокойство не отодвинешь в сторону. — Так не должно было случиться, — прошептал он. — Я мог проникнуть в самые тонкие тайны жизни, если бы было время… если бы мне дали время!
Геката не отвечала. Она оставалась какой-то потерянной. И понимала из происходящего не больше, чем любое глиняное существо. Она подошла к нему, положила утешающую руку на плечо, но он стряхнул ее. — Нет, все кончено. Мы должны продолжать. Ничего не поделаешь. Работу нужно продолжать. Если она стоила того, чтобы ее уничтожили, значит, тем более, нужно закончить.
Он поднял глаза к свинцовым небесам, хотя точно знал, что ангелов там нет; они находятся в менее определенном и узнаваемом месте. — Слушай меня! — закричал он. — Если она стоила уничтожения, значит, стоит и восстановления и доведения до конца, чего бы это не стоило. Ты бы осмелился бросить ее недоделанной — теперь, когда враг пытался украсть все мои достижения?
Небо безмолвствовало, как и всегда. Его ангел-хранитель никогда не снисходил до разговоров с ним, даже во сне.
— Мы потеряли немного крови, — сказал он Гекате, — но сумеем ее возместить. Нужно двигаться дальше. Ты ведь понимаешь это, а? Нужно идти дальше, даже если мир разрушит все вокруг нас.
— Да, — тихо ответила она но он видел — теперь, когда она стояла близко — страх в ее глазах, а он никогда прежде не видел в ее глазах страха. Страх — столь невинный, детский, что он едва не принял ее за смертную.
3.
Пелорус устало продвигался по разбитой, неровной дороге. Звук его слишком тяжелых шагов менялся, но все равно казался слишком громким в отсутствие ветерка, который шуршал бы ветвями кустарника. Поля за изгородью тоже замерли в неестественной тишине, словно все мыши и кроты замерли с его приближением, каким-то образом догадавшись, кто он такой.
Проще было бы передвигаться ночами, хотя его неполноценное человеческое зрение не могло как следует служить ему в темноте. Ночью он не привлек бы внимания, ему не пришлось бы отвечать на вопросы. В волчьем обличье он куда легче мог двигаться в этом проблематичном мире, его волчье зрение отлично различало все необходимое при свете луны и звезд. Будучи волком, он просто бежал бы, преисполнившись радости от самого бега, не обремененный сознанием, — но, не имея рук, волк не мог бы нести его поклажу. Только человеку по плечу выполнить задание, выпавшее Пелорусу; только человек мог достичь этой цели. Да и разве могло быть иначе для волка, воплощающего в себе Волю Махалалела?
Пелорус никогда не считал, что ему может быть уютно работать под гнетом тяжести, которую возложил на него Махалалел — с незапамятных времен, и все же особую боль это стало причинять лишь с недавнего времени. Он оставался юным на протяжении многих жизней, но теперь это изменилось. Сила покидала его, год за годом, день за днем. И он понятия не имел, почему. Пожалуй, Зелофелон или другой злокозненный Ангел сумел посеять семена разрушения в прежде неуязвимом теле. Пожалуй, живой, но ушедший в тень Махалалел больше не обладает силой помешать этому процессу, не может сохранять его бессмертным. Пожалуй, из-за слишком напряженного думания и слишком сильного сопереживания он стал чересчур человеком . Последняя гипотеза, по меньшей мере, казалась маловероятной: в этом случае он должен был начать стариться и разрушаться задолго до Мандорлы, но именно Мандорла сейчас была его ношей: исхудавшая, исчезающая Мандорла, казавшаяся меньше собственной тени в лучшие времена. Он прижал ее к груди и шел с ней на руках, боясь, что не сумеет донести ее до места в целости и сохранности, и тогда ее постигнет такая же скверная смерть, как и обычных людей.
Мандорла умирала множество раз, порой это была насильственная смерть, но та высокомерная женщина-волчица сильно отличалась от Мандорлы, лежащей сейчас без сознания на его руках. Эта Мандорла боялась исчезнуть, она была прежней, за исключением одной детали: ее покинула вера в собственное воскрешение. Она ощущала ужас. И эта Мандорла молила его спасти ее угасающую жизнь, какого бы риска это ни потребовало.
Разумеется, он мог и отказаться. Завещание Махалалела велело ему служить человечеству и защищать его, не заботясь о своем благополучии. Но в действительности об отказе не могло быть и речь: несмотря на яростные попытки Мандорлы в ранних воплощениях убить его, несмотря на его ответные выпады, они оставались связанными кровным родством. В любом случае, это великая, ни с чем не сравнимая свобода — в способности решать, что ему делать и чего не делать в случае, если она спасется, а отказ и предательство все испортят. Впервые за свою долгую жизнь Пелорус ощущал себя героем. До чего же парадоксально: подобное ощущение охватило его сейчас, когда он крадется по английским дорогам, избегая городов и деревень — ни дать ни взять, хищник, играющий роль жертвы!
Он ощутил, что сбился с ритма, хотя и не собирался останавливаться. Тело его уже принимало самостоятельные решения, как ему действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Если это была ты — чтобы заставить меня понять, — прошептал Стерлинг, обращаясь к Гекате, — то это мерзко и глупо.
— Не будь дураком, — резко оборвала она его. — Это работа ангела. Им мог быть Зелофелон… но, боюсь, не его рук дело. Есть нечто, дорогой мой Джейсон, кому нет дела до твоей драгоценной работы, и он не собирался щадить ее. Нас вовлекли в войну, и нам неизвестно, каковы цели нашего врага.
Стерлинг посмотрел на свои окровавленные руки, думая, как же много он потерял. Он взял у Глиняного Монстра чуть больше пинты — но это оказалось таким серьезным. От ощущения потери у него закружилась голова.
— Я всего лишь человек, — прошептал он, больше самому себе, чем компаньону. — Я могу выполнять человеческую работу, но только человеческую. Ты — ведьма, сотворенная при помощи магии. У тебя не было права приходить ко мне с жалобами и предостережениями. Что мне делать?
— Ничего, — шепотом отозвалась она. — Ничего, просто постараться понять. Что еще нам остается?
— Спроси своего создателя! — огрызнулся он. — Что за польза от твоего существования, если ты не можешь докричаться до создателя? — Он не мог взять себя в руки, хотя и знал — от ярости толку немного.
Стерлинг уже знал, с того дня, когда был доставлен из своего дома в Ричмонде в странный Эдем Гекаты, что заказал для себя мир, замешанный на страдании, но сумел отбросить всепоглощающую мысль в сторону, дабы обезвредить разрушительный потенциал силы, которым обладали ангелы, покуда он принимал их дары. Теперь какая-то жестокая магическая сила уничтожила все, чем он владел, и теперь уже беспокойство не отодвинешь в сторону. — Так не должно было случиться, — прошептал он. — Я мог проникнуть в самые тонкие тайны жизни, если бы было время… если бы мне дали время!
Геката не отвечала. Она оставалась какой-то потерянной. И понимала из происходящего не больше, чем любое глиняное существо. Она подошла к нему, положила утешающую руку на плечо, но он стряхнул ее. — Нет, все кончено. Мы должны продолжать. Ничего не поделаешь. Работу нужно продолжать. Если она стоила того, чтобы ее уничтожили, значит, тем более, нужно закончить.
Он поднял глаза к свинцовым небесам, хотя точно знал, что ангелов там нет; они находятся в менее определенном и узнаваемом месте. — Слушай меня! — закричал он. — Если она стоила уничтожения, значит, стоит и восстановления и доведения до конца, чего бы это не стоило. Ты бы осмелился бросить ее недоделанной — теперь, когда враг пытался украсть все мои достижения?
Небо безмолвствовало, как и всегда. Его ангел-хранитель никогда не снисходил до разговоров с ним, даже во сне.
— Мы потеряли немного крови, — сказал он Гекате, — но сумеем ее возместить. Нужно двигаться дальше. Ты ведь понимаешь это, а? Нужно идти дальше, даже если мир разрушит все вокруг нас.
— Да, — тихо ответила она но он видел — теперь, когда она стояла близко — страх в ее глазах, а он никогда прежде не видел в ее глазах страха. Страх — столь невинный, детский, что он едва не принял ее за смертную.
3.
Пелорус устало продвигался по разбитой, неровной дороге. Звук его слишком тяжелых шагов менялся, но все равно казался слишком громким в отсутствие ветерка, который шуршал бы ветвями кустарника. Поля за изгородью тоже замерли в неестественной тишине, словно все мыши и кроты замерли с его приближением, каким-то образом догадавшись, кто он такой.
Проще было бы передвигаться ночами, хотя его неполноценное человеческое зрение не могло как следует служить ему в темноте. Ночью он не привлек бы внимания, ему не пришлось бы отвечать на вопросы. В волчьем обличье он куда легче мог двигаться в этом проблематичном мире, его волчье зрение отлично различало все необходимое при свете луны и звезд. Будучи волком, он просто бежал бы, преисполнившись радости от самого бега, не обремененный сознанием, — но, не имея рук, волк не мог бы нести его поклажу. Только человеку по плечу выполнить задание, выпавшее Пелорусу; только человек мог достичь этой цели. Да и разве могло быть иначе для волка, воплощающего в себе Волю Махалалела?
Пелорус никогда не считал, что ему может быть уютно работать под гнетом тяжести, которую возложил на него Махалалел — с незапамятных времен, и все же особую боль это стало причинять лишь с недавнего времени. Он оставался юным на протяжении многих жизней, но теперь это изменилось. Сила покидала его, год за годом, день за днем. И он понятия не имел, почему. Пожалуй, Зелофелон или другой злокозненный Ангел сумел посеять семена разрушения в прежде неуязвимом теле. Пожалуй, живой, но ушедший в тень Махалалел больше не обладает силой помешать этому процессу, не может сохранять его бессмертным. Пожалуй, из-за слишком напряженного думания и слишком сильного сопереживания он стал чересчур человеком . Последняя гипотеза, по меньшей мере, казалась маловероятной: в этом случае он должен был начать стариться и разрушаться задолго до Мандорлы, но именно Мандорла сейчас была его ношей: исхудавшая, исчезающая Мандорла, казавшаяся меньше собственной тени в лучшие времена. Он прижал ее к груди и шел с ней на руках, боясь, что не сумеет донести ее до места в целости и сохранности, и тогда ее постигнет такая же скверная смерть, как и обычных людей.
Мандорла умирала множество раз, порой это была насильственная смерть, но та высокомерная женщина-волчица сильно отличалась от Мандорлы, лежащей сейчас без сознания на его руках. Эта Мандорла боялась исчезнуть, она была прежней, за исключением одной детали: ее покинула вера в собственное воскрешение. Она ощущала ужас. И эта Мандорла молила его спасти ее угасающую жизнь, какого бы риска это ни потребовало.
Разумеется, он мог и отказаться. Завещание Махалалела велело ему служить человечеству и защищать его, не заботясь о своем благополучии. Но в действительности об отказе не могло быть и речь: несмотря на яростные попытки Мандорлы в ранних воплощениях убить его, несмотря на его ответные выпады, они оставались связанными кровным родством. В любом случае, это великая, ни с чем не сравнимая свобода — в способности решать, что ему делать и чего не делать в случае, если она спасется, а отказ и предательство все испортят. Впервые за свою долгую жизнь Пелорус ощущал себя героем. До чего же парадоксально: подобное ощущение охватило его сейчас, когда он крадется по английским дорогам, избегая городов и деревень — ни дать ни взять, хищник, играющий роль жертвы!
Он ощутил, что сбился с ритма, хотя и не собирался останавливаться. Тело его уже принимало самостоятельные решения, как ему действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114